Александр Мелихов - Биробиджан - земля обетованная

• Название: Биробиджан - земля обетованная
• Автор: Александр Мелихов
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7516-0811-8, 978-5-9953-0024-3

В книге «Биробиджан — земля обетованная» известный петербургский писатель Александр Мелихов рассказывает о создании в СССР Еврейской автономной области. Как осуществлялся проект, замешанный в равной степени на высокой романтике и большевистской демагогии? Что из идеи создать для евреев новую родину получилось, а что исчезло без следа? Что вообще стало результатом самой впечатляющей и поучительной попытки большевиков адаптировать еврейство к «новой жизни»? На эти и многие другие вопросы найдет в этой книге ответы заинтересованный читатель.

---

Бетон и железо — самые поэтические предметы в этой поэтике. И еще — грядущее!

Среди высочайших

В сапожищах из юфти,
В соседстве лазури небесной,
Мы стоим средь лесов
На стропилах, висящих над бездной.

Как покорную глину,
Меся неоглядные дали,
Локоть в локоть стоим
На железе, на камне, на стали…

День за днем на стропилах
Проводим в труде напряженном,
И — растущие в высь,
Насыщаются стены бетоном…

И отсюда мы вглядываемся
В просторы без края,
Мы следим, как в лазурь
Убегают ступени, сверкая…

Что ни день, убегают
Ступеньки все выше и выше,
И, на миг оторвавшись,
Мечтаем: — Дожить бы до крыши!

И отрадно нам чувствовать,
Цемент и камень кладущим,
Что среди высочайших
И мы засверкаем — в грядущем!

Превыше всего промышленное строительство. Однако для торговцев уже и шаг к крестьянскому труду — тоже шаг вверх. Хотя особая ценность земледелия для пропаганды так и осталась неосознанной… Но все же.

Песня бывших лавочников

«Никогда мы земли не имели,
Никогда бы мы прежде не пели,
Как сегодня, за плугом идя.

Наши руки неловкими стали.
Что мы знали? — аршин да весы.
Разве мы об усадьбах мечтали?
Мы земли и во сне не видали,
Не слыхали мы звона косы.

Наши крепкие, быстрые ноги
Не могли нас к земле привести,
Только время борьбы и тревоги
Нас лишило привычной дороги
И другие дало нам пути.

О прошедшем забудь поскорее!
Дни былые быльем поросли…»
………………………………….
И внезапно умолкли евреи.
Все отвесней лучи. Все светлее
Полевые просторы вдали.

Лирические размышления биробиджанской ночью тоже не порождают грусти расставания с уходящим миром — в отношении к прошлому доминирует либо предвкушение нового, либо мстительное торжество.

Многим думам нынче возникать дано —
Чутко прикорнула тишина у ног…

Небеса сползают, и в морозной мгле
Озираю край, лежащий на столе.

Режь и перекраивай… Будь упрям, суров…
(Жило-было некогда местечко Рогачев,
Где отец седой выкраивал и шил…)
Распростерся край, исполнен дивных сил…

Режь и перекраивай, разбуди от сна,
Да взойдет в нем жизнь, просторна и ясна!

Козочки-местечки средь равнин-болот…
На Востоке Дальнем дом родной встает.

* * *

Тишина великая нисходит на меня,
Голову мою кудрявую клоня.

Эх, товарищ дальний, брат мой Михаил,
Звон твоих цепей в тиши я уловил.

Как глухими трактами плелся ты в централ,
Ветры голосили, снег в лицо хлестал,

Ветры с ног сшибали вас, одевали в лед,
Арестанты серые, каторжный народ.

Пусть на хлеб и воду, в отдаленный край —
Мы с тобой сочтемся, император Николай…

Эх, товарищ дальний, брат мой Михаил,
Звон цепей твоих в тиши я уловил…

Среди тысяч сопок виден мне твой след!
На Востоке Дальнем — триумфальный свет.

* * *

Ночь. Путями звезд исчерчен небосвод.
Песня по просторам стелется-плывет.

Я к земле прикладываю ухо, — и слышна
Сокровенных недр густая тишина.

В недрах сокровенных тишина горда,
Как мое томленье, рвется ввысь руда.

Как тайга, там дико изобилье, и в ночи
Под землей промерзшею, ворочаясь, рычит.

Сотни контрабасов в темени слепой
Стонут, завывают, громыхают вперебой…

Уголь, медь и золото — а ветры так и жгут, —
Распластались недра, пртаились — ждут.

* * *

Перламутром синим светит ночью край,
Перламутром красным светятся утра.

Спозаранья слышно, как гремят в тайге
Взрывы динамитные вблизи и вдалеке.

Там тоску срубают, как старинный бор,
Там звенит-гудит уверенный топор.

Ну, и так далее, как говаривал Багрицкий, внезапно обрывая чтение стихов.

У Любови Вассерман те же мотивы — беспросветное прошлое и наконец-то обретенный сияющий дом.

Несется поезд вдаль, борясь с ночною тьмой.
Звезда уже горит рассветным перламутром.
Летит состав туда, где новый город мой,
Где в сопках над тайгой широко всходит утро.
И все прозрачней высь, путь краше и ясней.
Мелькает ширь степей, байкальские тоннели…
Встает моя страна в сплошной голубизне,
И струи мчит Амур у пограничных елей.
Среди зеленых рощ, среди долин и гор
Стремглав летит состав… И за оконным светом
В последний раз моих воспоминаний скорбь
Всплывает, как туман, дробясь в лучах рассвета.

В пути еще, минуя
Речной изгиб у Вятки,
Я вспомнила внезапно
Мрак нашей жалкой хатки.
И с ней местечко в Польше —
Как ветхое кладбище.
Я провела в нем детство
Без крова и без пищи.
Кляня и кровь погромов,
И черные руины,
Оттуда я бежала
Под небо Палестины.
Но здесь все тот же голод
Грозил своим оскалом.
И воспаленным взором
Я жадно путь искала.
С толпою демонстрантов —
Тот путь мой был суровым.
Тюрьма глухая стала
Моим невольным кровом.
Но дух мой не был сломлен —
И снова я бежала…
Теперь передо мною —
Огни Биробиджана.
Приводит путь мой к счастью —
С трудом и звонким пеньем.
И юность расцветает
Вторым моим цветеньем.

В раскрытое окно кропят росой кусты
И свежестью ветвей, расставшихся с дремотой.
Как дни мои опять, пройдя сквозь ночь, листы
Горят, озарены рассветной позолотой.
За маревом тайги и голубых дымов
Уже несет Бира течение сквозное.
Над нею город мой растет грядой домов,
И солнце льет лучи сверкающего зноя.

За любовь к этому дому она и получила свои десять лет. Вот то самое роковое стихотворение из следственного дела в более безопасной, книжной редакции времен перестройки.

Хочу, чтоб знали все, всем рассказать хочу:
Биробиджан — мой дом, душой к нему лечу.
К вам, пахари, творцы, строители дорог:
Не где-то — только здесь
Любви моей исток.
Я среди вас, друзья, трудилась и жила,
Писала по ночам, костры утрами жгла
И по ночам опять писала о тебе,
Мой город у Биры, единственный в судьбе!
Так шел за годом год, и не забыть вовек:
Болотам и тайге не сдался человек.
И вырос у Биры наш светлый добрый дом,
В котором мы с тобой, счастливые, живем!
Пусть юность пронеслась, как бирская вода,
Но город молодым остался навсегда.
И я хочу друзьям напомнить об одном:
Биробиджан — мой дом,
И песнь моя — о нем.

Как видите, сакраментальной строки — «люблю свою страну Биробиджан» — уже нет.

* * *

Арон Вергелис в моих глазах всегда был фигурой несколько комической — главный редактор декоративного журнала «Советиш геймланд» («Советская родина»), тогда как мой еврейский папа Мотель Аврумович накрепко внушил мне, что все мало-мальски стоящие евреи давно уже перешли на русский, за идиш держатся только те, кому не по силам выдержать конкуренцию с «нормальными» поэтами и прозаиками. Надеюсь, папа был не совсем прав в своей предвзятости, но и «Литературная энциклопедия» насчет Вергелиса не вдохновляет: в центре стихов В. — становление характера сов. человека, В. воспевает героизм сов. воина и строителя…

Тем не менее места среди певцов Биробиджана Вергелис безусловно заслуживает.

Родившийся в тайге

Мой брат, родившийся в тайге Биробиджана,
С рожденья знал пути в лесах наверняка;
Дремучая тайга и в сумраке тумана
Была ему ясна, как степь для степняка.
Он был, как юный кедр, не тот, что пересажен
В угрюмую тайгу, чтобы сродниться с ней,
А тот, что из земли здесь вырос ростом в сажень,
Вцепясь в тяжелый грунт сплетением корней.
Его отцы прошли по всем дорогам мира,
Чтоб не пришлось ему скитаться на возах,
И нету для него родней реки, чем Бира,
Он любит этот край, как любит степь казах.
Здесь он родился, здесь переболел он корью,
И терпкий сок берез сосал, как молоко,
И в шелковой траве зеленые нагорья
Его, запеленав, баюкали легко.
Тайга крепила рост его зубов молочных
Пахучею смолой и корешками трав,
И ветви в колыбель тянула, чтоб неточный,
Неверный первый шаг он сделал, не упав.
Она вела его, как нянюшка, играя,
В атласный мир листвы, где мог он без конца
Свистеть и щебетать, дразня и повторяя,
Такого же, как он, задорного певца.
Медведя мягкий ход, стремительность фазана
Узнал и перенял он с самых ранних пор;
Река его труду учила неустанно,
И вечно юным быть — тысячелетний бор.
И тишину дарил ему покой долинный,
Движение и шум — гремучий водопад,
А сопка — небеса на высоте орлиной;
На голубых полях он был простору рад.
Медовою смолой и хвоей пахли бревна:
В грудь леса врублен был его сосновый дом.
В артельный, общий труд с врожденной страстью кровно
Он сам — еще малыш — вошел своим трудом.
Теперь он великан с могучими руками;
Открытое лицо, и взгляд по-детски чист,
И бронзовый загар, и кудри — ручейками,
Он зорок, как орел, и по-оленьи быстр.
И потому, что он, иной удел приемля,
Родился, вырос здесь, — переселенца сын, —
Он любит этот край, как любит корень землю,
Его ветра, леса и шум речных теснин.
На юношу взглянув, припомнишь ты нежданно
Скитальческую жизнь и ощутишь острей:
Вот поросль коренных сынов Биробиджана,
Взращенная трудом еврейских матерей!

Вергелис пытался (и это сошло ему с рук) привести в некую гармонию тему русского и еврейского подвига: я, дескать, еврей, но одновременно и русский. Вот характерный отрывок из поэмы Вергелиса «Песнь о герое» — Иосифе Бумагине, повторившем подвиг Александра Матросова (это его дочь стоит первой в списке тех, кто отвергал лицемерное сочувствие израильской военщины):