Мишель Зевако - Эпопея любви

• Название: Эпопея любви
• Автор: Мишель Зевако
• Издательство: Панорама
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-85220-420-Х

Мишель Зевако (1860–1918) — известный во Франции писатель, продолжатель традиций Александра Дюма, Эжена Сю, Поля Феваля. Десять из его многочисленных романов посвящены истории рода Пардальянов. Перед читателями один из них.

Вместе с главным героем романа, отважным шевалье де Пардальяном, мы попадаем в водоворот дворцовых интриг Екатерины Медичи и ее окружения, приведших к трагическим событиям Варфоломеевской ночи. Мы встретимся с прелестными женщинами и благородными мужчинами, с истинным великодушием и низким коварством, с предательством, верностью и всепобеждающей любовью.

---

Но шевалье ответить не успел. Дело в том, что снова послышался негромкий щелчок и почти одновременно у правой стены железной коробки, снаружи, раздался долгий скрип, словно запустили плохо смазанное колесо или же начали вгонять винт с проржавевшей нарезкой…

Если это был винт, то, наверное, огромный, ибо звук стал оглушающе громок. И тотчас же глухой скрежет сверху заставил пленников поднять глаза к потолку.

Волосы у них встали дыбом… Потолок начал опускаться… Он опускался целиком, медленно, но неотвратимо. Потолок все шел и шел вниз… Чудовищная пирамида должна была войти в пирамидальную выемку пола, а железная болванка на ее конце закрыть канаву…

А что же будет с пленниками?.. Вот-вот чудовищный груз обрушится на них. Чтобы продлить жизнь хоть на мгновение, несчастные попятятся по наклонному полу и соскользнут в канаву. Еще секунда, и их расплющит неумолимое железо, а канавка сделана для того, чтобы собрать кровь… Машина работала, скрежет не умолкал, потолок опускался. Пардальян-старший был выше шевалье, и лишь один фут отделял его голову от железной махины. Потом остался один дюйм… еще немного — и железо коснулось волос. Пардальян нагнул голову, а потолок вот-вот должен был достичь уровня его плеч. Ему ничего не оставалось, как спуститься по наклонному полу, сделать шаг в сторону ужасной ямы.

Пардальян-старший еще держался на горизонтальной полосе пола; он наклонился, упершись руками в стену; глаза его вылезли из орбит; вены на висках едва не лопались. Старик застыл в титаническом усилии: он хотел, приняв на плечи груз, остановить падение потолка!..

И случилось невозможное! Железный потолок остановился! Но это продлилось лишь несколько секунд… Старый солдат задыхался, судорога исказила его лицо, а потолок снова опускался. Он уже оказался на уровне плеч шевалье, и Жану тоже пришлось склониться и упереться руками в стену… И сын попытался сделать то же, что и отец, остановив железную смерть. Плечи Жана удерживали чудовищный вес, но он понимал, что не устоит… Сдавленным голосом сын обратился к отцу:

— Батюшка, у нас есть кинжалы… Когда я упаду рядом с вами, медлить будет нельзя… умрем же вместе!

Еще миг, и неотвратимая сила сбила его с ног. Шевалье рухнул рядом с отцом.

Наступил их смертный час: оба одновременно занесли руки, собираясь нанести себе смертельный удар…

XXXI. Лики, склоненные в ночи

В эту ночь, около двух часов, Руджьери вышел из нового дворца королевы и отправился в церковь Сен-Жермен-Л'Озеруа. Он подошел к боковой двери, через которую в понедельник ночью зашли в церковь Марильяк и Алиса де Люс. Его уже ожидали. Стоявший у двери мужчина протянул астрологу ключ — это был звонарь храма, а ключом отпиралась колокольня.

— Стало быть, вы не хотите, чтобы я вам помог? — спросил звонарь. — А то у нас Гизарда очень тяжела, я сам еле-еле могу ее раскачать.

— Гизарда? — удивился Руджьери.

— Ну да! — рассмеялся его собеседник. — Так мы называем большой колокол.

Руджьери вошел в церковь, закрыл за собой дверь и начал подниматься вверх на колокольню. Он добрался до небольшой площадки, открытой всем ветрам. Потолок над площадкой был пробит в трех местах, и сверху свешивались веревки, с помощью которых и били в колокола. Среди веревок спускался вниз толстый канат: им приводили в движение большой колокол, в который били редко. Даже звонарь, мужчина сильный, чтобы раскачать большой колокол, всегда брал на колокольню помощников.

Руджьери схватил канат и попытался раскачать его. Дюжина потревоженных сов взлетела с колокольни и принялась кружить вокруг.

Ледяной пот градом катился по лицу астролога.

— Пришел час! — продолжал Руджьери. — Пришел час воззвать к духам… Пусть гремит погребальный звон по графу де Марильяку… я сам отпою отходную!

Астролог выпрямился и с жутким смехом взялся за канат большого колокола, колокола, которым обычно били в набат.

— Нет! Нет!.. Не будет этот звон по моему сыну погребальным! Клянусь Богом, Девой Марией и всеми святыми! Звони, звони, бронзовая махина, взывай к жизни, я добьюсь перевоплощения моего сына!

С этими безумными словами Руджьери всем телом повис на канате набатного колокола. Через секунду тяжеленная Гизарда покачнулась, пошла в сторону, заскрипела… Язык ударил в колокол, и, словно стон, проплыл в напряженной тишине звон первого удара…

С той стороны Лувра, что выходила в сторону церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа, была распахнута балконная дверь. Просторный зал за балконом был погружен в темноту. В проеме двери, не осмеливаясь выйти на балкон, стояли две тени и ждали в напряженной тревоге, вглядываясь в темноту этой роковой ночи. Екатерина Медичи, вся в черном, держала за руку своего любимого сына Генриха Анжуйского. Смертельная бледность покрывала их лица. Герцог Анжуйский мелко дрожал. Глаза матери и сына были устремлены на колокольню церкви.

Королеву снедало болезненное нервное возбуждение, подобное чувствует человек, ожидающий взрыва, когда запал уже подожжен. Екатерина даже дышала с трудом…

Внезапно первый удар глубоким, ревущим звоном бронзы вырвался из зева колокола. Герцог Анжуйский судорожно вырвал руку из руки матери и попятился… он пятился, пока не наткнулся на кресло и не упал без сил, заткнув уши.

Екатерина же, словно толкаемая невидимыми силами, распрямилась со зловещим вздохом. Она выскочила на балкон, склонилась над перилами, вцепившись в мрамор пальцами, словно черный, похоронный архангел Смерти.

А колокол, огромный набатный колокол Сен-Жермен-Л'Озеруа, стонал, вопил, завывал, рычал голосом безумца… И странные, неслыханные звуки прорезали тьму…

Рядом с Сен-Жермен-Л'Озеруа забил еще один колокол, потом еще и еще… Все колокола Парижа забили в набат, обрушив на город чудовищный шквал взбесившихся колокольных голосов.

Внизу, на улицах, замелькали тени: люди бежали, толкались, кричали, посылали проклятья. Молниями сверкали шпаги. Факелы, сотни факелов, тысячи факелов залили светом улицы. Красным сиянием осветился Париж, словно запылали огни ада, принесенные из преисподней в царство земное…

А за спиной Екатерины, в Лувре, раздался пистолетный выстрел, потом еще один и еще… Началось избиение гугенотов, началось великое человеческое жертвоприношение…

XXXII. Король смеется

Карл IX находился у себя в спальне. Он не раздевался. Король сидел в широком кресле и казался еще меньше, еще болезненней и тщедушней, чем обычно. У его ног тревожным сном дремали две любимые борзые, Несс и Эвриал.

При первом ударе колокола медленная дрожь прошла по телу короля. А набат Сен-Жермен-Л'Озеруа ревел и рычал, будто дикий зверь, мечущийся в запертой клетке. Борзые вскочили и завыли от страха и ярости. Карл окликнул собак: они запрыгнули на кресло и прижались к хозяину. Король обхватил руками изящные длинные морды, обняв псов: ему так хотелось почувствовать что-то живое и дружеское.

Все колокола Парижа набатом ответили на яростный звон Руджьери. Король медленно поднялся, встал, потом бросился на постель, закрыв голову подушкой. Но звон нельзя было заглушить: дрожали стекла, колебался свет ламп, содрогалась мебель…

Тогда Карл решил бороться: он встал, поднял голову и произнес глухое проклятье. Внезапно рот его скривился, он закричал пронзительно и громко, в унисон с колоколами. Борзые протяжно завыли.

— Замолчите, адские колокола! Хватит! Хватит! — надрывался король. — Пусть они замолчат! Не хочу! Не хочу! Не убивайте!..

Куда бежать? Трагический, зловещий, безмерный вопль прокатился, эхом отдаваясь в звоне колоколов. Нет! Они не замолчат! Еще четыре дня колокольный звон будет тревожить Париж.

Карл кинулся к окну, сорвал штору, распахнул раму. Он выглянул наружу и отступил, стуча зубами.

Уже светало, занималось воскресное утро. Но по улицам метались люди с факелами. Одни с криками ужаса пытались убежать, другие, залитые кровью, преследовали их.

Бросив взгляд на этот кровавый спектакль, Карл попятился…

— Что я наделал? — лепетал король. — Что я наговорил? Неужели все это творится по моему приказу?.. Нет, не хочу ни видеть, ни слышать… Бежать, но куда?

Куда бежать? Карл открыл дверь, проскользнул, словно привидение, по коридору, вышел на галерею. И тут волосы его поднялись дыбом. Пять или шесть трупов валялись на полу: одни лицом вниз, сжавшись и скрючившись; другие — на спине, крестом раскинув руки. В углу молодой человек отбивался от дюжины католиков. Король узнал Клермона де Пиль. В центре галереи две женщины на коленях простирали руки к своим убийцам. Еще миг — и обе упали, получив удары кинжала в грудь. В галерее стон заглушал колокольный звон. И король отступил, не осмелился пройти через галерею, прошептав:

— Это все я! Я убил несчастных женщин! Я зарезал мужчин! Пощады, пощады прошу! Куда бежать?!