Асгольф Кюстин - Россия в 1839 году. Том второй

• Название: Россия в 1839 году. Том второй
• Автор: Асгольф Кюстин
• Издательство: Терра, Терра-Книжный Клуб
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2000
• ISBN: 5-273-00141-2, 5-273-00139-0

Новое издание полного перевода на русский язык знаменитой книги маркиза де Кюстина. Перевод сопровождается подробным комментарием, разъясняющим культурно-исторические, литературные и политические реалии. Для этого издания статья и комментарии были существенно переработаны и дополнены.

Во втором томе своих записок Астольф де Кюстин продолжает рассказ о поездке по России: описывает посещение Ярославля, Нижнего Новгорода и подводит итоги своего путешествия.

---

197

Ср. примеч. к т. I, с. 123 и 366.

198

Дату смерти Евдокии Федоровны, урожденной Лопухиной (1669–1731), первой жены Петра I, матери царевича Алексея, Кюстин приводит верно, но ошибается в дате ее пострига (1698), хотя в его основном источнике (Segur. Р. 421) эта дата указана правильно.

199

Ср. сходное впечатление Баранта: «Тула — один из самых древних русских городов, но узнать это можно только из книг, ибо по внешнему виду всякого русского города кажется, что он построен только вчера» (Notes. Р. 270).

200

Тот факт, что русские простолюдины, «как бы яростно они ни спорили, никогда не доходят до драки и потому на московских улицах никогда не увидишь тех кровавых сцен, что так привычны для жителей Парижа и Лондона», умилял и Ансело (Ancelot. Р. 276).

201

Отчасти похожий вариант этого поверья пересказывает Бернарден де Сен-Пьер: «Русские уверены, что всякого, кто умирает за государя, ожидает вечное блаженство, поэтому ничто — ни невежество их генералов, ни неожиданные действия противника — не может их смутить» (Voyage en Russie. P. 1179).

202

Граф Эльзеар де Сабран (1774–1846) — дядя Кюстина, родной брат его матери, литератор-дилетант. Польский поэт, которому подражал Сабран, — Игнаций Красицкий (1735–1801), в 1766–1795 гг. — епископ Бармийский; после первого раздела Польши (1772) его епархия отошла к Пруссии, он подолгу жил в Берлине и в 1791 г. мог встретиться там с бабкой Кюстина и его дядей, эмигрировавшими из революционной Франции; басня заимствована из его сборника «Басни и притчи» (1779), который Красицкий сам переложил на французский (перевод остался в рукописи). См.: Rosja. Т. 2. Р. 477–478.

203

Сведения эти, вероятно, восходят к Лекуэнту де Лаво, подробно описывающему быт московских татар, которые «образуют в Москве особую нацию, питаются кониной, совершают омовения, посещают мечеть и держат жен взаперти <…> живут они весьма уединенно и, можно сказать, не смешиваясь с остальным населением города» (Laveau. Т. 1. Р. 283).

204

Римл., 13,1.

205

Причины этой терпимости объясняет Барант: за мусульманством в этот момент не стояло никакой политической идеи, поэтому правительство относилось к нему, в отличие от польского католицизма или прибалтийского лютеранства, вполне лояльно и не подвергало преследованиям (Notes. Р. 220). Ср. примеч. к т. I, с. 364.

206

См. примеч. к наст. тому, с. 162.

207

Ср. впечатления Баранта от посещения московского Кадетского училища, которое, по замыслу Николая I, призвано было «воспитывать таких подданных, каких хотелось бы видеть императору. <…> Несчастные ребятишки <четырех-пяти лет> блюдут военную дисциплину так четко и неукоснительно, как если бы им завтра предстояло вступить в полк. <…> В обучении царит полное единообразие, отчего все ученики всегда остаются равны и не ведают, что такое та иерархия талантов, способностей к более быстрому или более медленному развитию, усердия или лени, которая у нас помогает отделить — быть может, даже чересчур резко, — одного ученика от другого» (Notes. Р. 91–92).

208

«Гофолия», трагедия Расина, была впервые представлена в 1691 г., «Мизантроп», комедия Мольера, — в 1666 г.

209

Теофилаптропы — представители религиозно-философского течения деистской ориентации, возникшего около 1796 г., плод одной из многочисленных попыток обновления католицизма. Директория предоставила теофилантропам пустовавшие парижские храмы, где они устраивали богослужения, внешним аскетизмом похожие на протестантские. Успеха среди парижан теофилантропия не имела и к началу XIX века оказалась забыта.

210

По старому стилю 3 августа.

211

По-видимому, Кюстин побывал в усадьбе, расположенной в Сокольниках.

212

Это противопоставление русского императора народу особенно задело Николая I; по словам Вигеля, «Государь с поразительным самообладанием снес брань и хулу, касавшуюся его особы, и лишь заметил, что маркиз немного нескромен… Но когда дело дошло до глав, где автор нападает на национальный характер русских, которых изображает хитрыми и лживыми, соглядатаями и ворами, брови его нахмурились, гнев вспыхнул в его сердце, и очень скоро, не в силах сдержать негодования, он воскликнул, швырнув книгу на стол: «Подлец! И добро бы он нападал на одного меня!» (Wiegel. P. XI). В записке министра просвещения Уварова, намечающей основные пути, по которым следует опровергать Кюстина, подчеркивалось, что самое опасное в его книге не «множество лживых или смешных анекдотов, не множество выдуманных единичных фактов», но «заветная мысль автора, которую можно сформулировать таким образом: отношения императора к стране — и страны к императору — такого свойства, что оскорбляют все законы божеские и человеческие», задача же, стоящая перед грядущим критиком Кюстина, — «показать, согласно какому закону взаимосохранения император находит опору в национальном чувстве, а национальное чувство, в свой черед, находит воплощение в Императоре» (цит. по: Мильчина В. Α., Осповат А. Л. Петербургский кабинет против маркиза де Кюстина // Новое литературное обозрение. 1995. № 13. С. 274–275). Ту же тему продолжил и Греч, противопоставивший французам, которые видят в своем короле лишь докучливого опекуна, русских, для которых император — отец, царь-батюшка (Gretch. Р. 39). Мысль о том, что «государь, так сказать, сроднился со своим государством» и что «никакая черта царствования нынешнего государя не приобрела ему столько любви, столько похвал, столько всеобщего одобрения, как постоянное стремление его с самого первого дня царствования своего к возвеличению всего русского и к покровительству всему отечественному» (ГАРФ. Ф. 109. Оп. 223. № 2. Л. 6, 3 — 3об.), постоянно подчеркивалась в отчетах III Отделения как своего рода идеологическая доминанта царствования Николая I.

213

Несмотря на скептическое отношение к современной ему Франции, Кюстин все-таки был убежден, что «в одном лишь Париже случаются еще порой те собрания, по которым можно составить себе представление о радостях и прелестях жизни старинного французского общества» (Ethel. Т. 2. Р. 85). Представителям других европейских наций Кюстин в этой причастности к традициям «хорошего общества» отказывал. О немцах он писал 15 августа 1816 г. Рахели Варнгаген: «В Германии я учусь ценить достоинства того, что именуется светом и против чего я неустанно бунтовал во Франции. Есть масса вещей, которые здешние дворяне усваивают только с помощью умственного усилия, по прошествии долгого времени и благодаря нажитой опытности, тогда как во Франции любой глупец из хорошего общества знает их просто потому, что в этом обществе рожден» (Lettres а Varnhagen. P. 39). Об англичанах Кюстин сообщал походя в романе «Этель»; «Возможно ли поверить <…> что самые знатные английские вельможи сохранили привычку после обеда, когда женщины уже перейдут в соседнюю гостиную, вставать из-за стола — того самого стола, к какому они относятся с благоговейным почтением… — и для чего же? для того чтобы в той же самой комнате, иной раз за занавеской или за ширмой, а иной раз и просто в углу удовлетворить на глазах у всех сотрапезников нужду, сделавшуюся более чем настоятельной по причине употребления вина и прочих крепких напитков» (Ethel. Т. 1. Р. 59–60; к этому пассажу сделано примечание: «Истинное происшествие. Автор сам был его свидетелем в 1836 году на обеде у герцога *** и графа ***»). На этом фоне особенно лестно выглядят следующие ниже похвалы просвещенным русским.

214

Шекспир. Отелло, д. 5, явл. 2.

215

Кюстин противопоставляет моралистический роман Сэмюэля Ричардсона (1689–1761) «Кларисса» (1747–1748) «неистовым» французским романам 1820-х — 1830-х гг., таким, как «Мертвый осел и гильотинированная женщина» (1829) Ж. Жанена или «Парижские тайны» (1842) Эжена Сю, о которых автор «России в 1839 году» возмущенно писал Варнгагену 24 декабря 1842 г.: «В какой ужасной словесности мы утопаем. «Парижские тайны» соперничают с докладами полицейского префекта. Успех этой книги, автор которой замечателен своим талантом, цинизмом и умением придумывать интригу, отбивает у меня охоту писать» (Lettres а Varnhagen. P. 438–439).

216

Установить личность этого московского повесы (как называет его Кюстин ниже, «кремлевского ловеласа») пытались уже первые читатели «России в 1839 году». «Кого описывает он <Кюстин> под именем Lovelace de Creml?» — спрашивал Жуковский у А. Я. Булгакова 10/22 октября 1843 г. (Жуковский В. А. Соч. Изд. 7. СПб., 1878. Т. 6. С. 556). Согласно версии, принятой М. Кадо (Cadot. Р. 203–204) и восходящей к французскому литератору Ипполиту Оже (1796–1881), автору романа «Петруша. Русские нравы» (1845) и «Мемуаров» (изд. 1891), под «кремлевским ловеласом» следует разуметь «Петрушу» — князя Петра Алексеевича Голицына (1792–1842); однако такой осведомленный современник, как А. И. Тургенев, уверенно идентифицировал этого персонажа с другим повесой, князем Львом Андреевичем Гагариным (см.: НЛО. С. 121, 135). О Льве Гагарине, по отзывам современников, «льве», «повесе» и «постреле», человеке «величайшей самоуверенности, смелости и предприимчивости с женщинами», см.: Герштейн Э. Г. Судьба Лермонтова. С. 283–284.