Джин Плейди - Королева Виктория

• Название: Королева Виктория
• Автор: Джин Плейди
• Издательство: Эксмо-Пресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-04-002411-8

Победоносная, блистательная Виктория, чья жизнь стала легендой, а царствование составило целую эпоху, называемую викторианской. За годы ее правления Англия из «владычицы морей» превратилась во владычицу половины мира. Какой была эта женщина, королева из королев? Какие тайны скрывались за фасадом столь блестящего правления? Придворные интриги и политические заговоры, пышные балы и кровавые войны, но за всем этим стоит женщина, страстная и любящая.

Мудрая королева и нежная мятущаяся женщина — такой предстает перед нами королева Виктория на страницах романа Джин Плейди.

---

Мужья Викки и Алисы были глубоко втянуты в конфликт и даже находились в действующей армии. Я посылала Алисе в Дармштадт все необходимое для госпиталей и с ужасом следила за ходом войны.

Скоро стало ясно, что французам не устоять против немцев, захватывающих Францию. Я написала Викки и Фритцу, умоляя использовать их влияние, чтобы предотвратить обстрелы Парижа, которые бы привели к уничтожению такого прекрасного города. К величайшей ярости Бисмарка, они обратились с такой просьбой, и Бисмарк горько жаловался на женскую сентиментальность, препятствующую успехам немецкой армии.

Побольше бы еще женского влияния, думала я, и было бы не так легко втягивать страны в войны, приносящие многим потери и скорбь. Император сдался при Седане, и немцы вошли в Париж. Война была окончена.

Мне было очень жаль Наполеона и Евгению и тяжело видеть их унижение. Мне нравился император, и Евгения была очень привлекательна. Теперь они стали изгнанниками, которым было некуда деться. Евгения обратилась ко мне, и я предложила ей убежище в Англии. Она поселилась в Чичестере. Наполеон несколько месяцев оставался в плену у немцев, но, когда его освободили, он присоединился к Евгении.

Хотя я никак не одобряла его политику и мои симпатии были на стороне Германии — поскольку там жили многие члены моей семьи и через Альберта и мою мать у меня были с ними тесные связи, — я не забыла, что Наполеон и Евгения всегда были моими друзьями. Как они были благодарны, бедные! Пасть могут и сильные! Это урок для всех нас.

Для меня был поистине печальный день, когда я узнала о смерти бедняжки Лецен. Нахлынули воспоминания, и я почувствовала укоры совести. Мы были очень близки, и в молодости она была для меня самым родным человеком. Иногда я даже называла ее мамой. А потом… Она уехала, и мы почти уже больше не виделись. Я надеялась, что она не слишком часто и не слишком печально вспоминала о своей жизни в Кенсингтонском дворце.

Гладстон и его министры находились в напряжении из-за положения дел 6а континенте. Германские государства объединились в одну большую империю. Ее создание было провозглашено в Зеркальном зале Версаля, чем подчеркивалось верховенство Германии над Францией. Такой жест был типичен для Бисмарка. Так что теперь вместо нескольких небольших государств существовала единая могущественная империя. А кроме того, в то же самое время Франция стала республикой.

Явился Гладстон и, стоя передо мной — я не предлагала ему сесть, — подробно распространялся об опасной ситуации. Король был низложен. Это должно внушить опасения всем монархам. Им необходимо иметь поддержку народа. Суть этого разглагольствования сводилась к тому, что монархи, запирающиеся от народа, на такую поддержку рассчитывать не могли. В настоящий момент даже у принца Уэльского поубавилось популярности. Дело Мордонтов не пошло ему на пользу, и, каково бы ни было решение суда, всегда находятся смутьяны, пытающиеся представить его виновным.

Я сказала ему, чтобы он обратился за разъяснением к доктору Дженнеру, настаивавшему на том, что я нуждаюсь в покое и отдыхе.

— Тяжкий труд убил принца-консорта, — сказала я. — Он не щадил себя. Если бы он столько не работал, он был бы жив сейчас.

Мистер Гладстон продолжал свою речь об опасностях, проистекающих из новой ситуации в Европе.

Мои мысли начали блуждать. Бедная миссис Гладстон, подумала я. Как она переносит этого человека?

Александра казалась мне в то время очень печальной. Она, конечно, очень разочаровалась в Берти. К тому же ее постиг еще один удар — умер ее новорожденный ребенок, маленький Александр. Она советовалась со мной по поводу витража в его память в церкви в Сэндрингэме. Мне очень понравилась эта мысль, и, я думаю, разговоры со мной об этом приносили ей большое утешение.

Ее опять стали мучить ревматические боли. Когда я вспоминала свое знакомство с веселой хорошенькой девушкой и как она надела черное платье, чтобы показать, что она разделяет мой траур, мне становилось грустно. Она была по-прежнему прекрасна — этого ничто не могло у нее отнять; но она утратила свою веселость.

Быть может, мне следовало бы поговорить с Берти. А может быть, и нет. От разговоров с ним никогда не было толку.

Когда мы были в Балморале, Луиза очень подружилась с семейством Аргайл, и особенно с сыном и наследником герцога, маркизом Лорном. Я несколько опешила, когда Луиза сказала мне, что Лорн хочет на ней жениться. Не из королевской семьи, подумала я. Это не годится.

— Милое дитя мое, — сказала я, — а что ты чувствуешь?

— Я люблю его, мама. Я хочу выйти за него замуж. Я надеюсь, вы дадите нам свое благословение. Что мне оставалось делать? Милая девочка так и сияла.

— Я надеюсь, что ты будешь счастлива, дорогая. Она обняла меня.

— Милая, добрая мамочка! — сказала она. Конечно, я была рада видеть ее счастливой, но все-таки я напомнила ей, что девушки из королевской семьи редко выходили за простых смертных.

— Я знаю, мама. Последний раз это случилось, когда сестра Генриха VIII[70] Мэри вышла за герцога Саффолкского.

— Помнится, — сказала я, пытаясь принять строгий вид, — она сначала вышла замуж, а потом уж попросила разрешения.

— Но, мама, с Генрихом VIII так было всего вернее. Вы же не тиранка, а самая чудесная, милая мамочка в мире.

Я очень разволновалась. Они уходят от меня… все. Осталась только одна Беатриса. И мне казалось, что я не смогу выдержать разлуки с ней.

Откладывать свадьбу не было причин, так что она состоялась в марте следующего года. Я возглавляла процессию в черном атласном платье, чтобы напомнить всем, что я все еще в трауре, но в этот раз я все же надела украшения из бриллиантов и рубинов. Как и всегда в подобных случаях, я думала об Альберте и воображала его стоящим рядом со мной.

А после бракосочетания воцарилась снова печаль. Я старела; мои дети вырастали. Со мной осталась только Бэби Беатриса! Я надеялась, что она никогда не покинет меня.

Слова Гладстона произвели на меня некоторое впечатление, и, хотя я не намеревалась выйти из своего уединения, я открыла больницу св. Фомы в Альберт-холле. Я присутствовала на открытии парламента в платье, отделанном горностаем, нечто вроде полутраура, и на мне была новая корона, очень освежившая мою наружность.

По поводу моего появления раздавался и ропот. В эту парламентскую сессию должны были обсуждать сумму приданого для Луизы и ежегодную ренту Артура, и в некоторых газетах намекали, что этим и вызвано мое появление и что я подготавливала почву, чтобы обратиться с просьбами. Ехидные намеки на дело Мордонтов и недовольство моей уединенной жизнью привели к тому, что престиж королевской семьи сильно упал. Гладстон вновь и вновь говорил об опасностях, в особенности ввиду того, что произошло во Франции; когда против ежегодной ренты Артура проголосовали пятьдесят четыре человека, для меня это было ударом.

— Монархия должна быть видимой и осязаемой для народа, — сказал Гладстон. — Артур получил свою ренту, — продолжал он, — но народу нужно было за это какое-то возмещение.

А потом я заболела. В одно прекрасное утро я проснулась с сильным воспалением в правом локте. Сначала я думала, что это укус какого-то насекомого, но вскоре у меня заболело горло и появились другие симптомы. В то время я находилась в Осборне, и пора было переезжать в Балморал. Хотя я и была больна, я все же решила ехать.

Гладстон был против. Он считал, что мне не следует покидать столицу. Беда была в том, что я так долго жила взаперти, ссылаясь на мое состояние здоровья, что люди не поверили в мою болезнь. Это было очень обидно, поскольку после тифа в Рэмсгейте я никогда так серьезно не болела.

Я получала депеши из Лондона. В газетах писали, что я должна отречься и передать трон принцу Уэльскому. Эти статьи читали и в Шотландии, и я была рада, что все шотландские газеты выступили в мою защиту.

Доктор Дженнер защищал меня героически. Воспаление руки было настолько болезненно, что я не могла спать по ночам. Я также страдала от подагры и ревматизма. Из-за подагры я не могла ходить, и Джон Браун переносил меня с софы на постель.

Это было очень неприятное время. Альфред приехал повидаться со мной, и между ним и Джоном Брауном тут же начались осложнения. Альфред доставлял мне почти столько же забот, сколько и Берти. Он, как и Берти, отличался склонностью к флирту — и даже хуже. У него не было приветливости Берти, каждое его слово, каждое движение сквозило преувеличенным дознанием своей важности. Он нарочито и подчеркнуто игнорировал Джона Брауна, в то время как мне хотелось, чтобы с ним обращались не как со слугой, но как с другом. Как-то Альфред приказал скрипачам перестать играть шотландские танцы для прислуги, Джон Браун отменил его приказ. Альфред был в бешенстве, но Браун остался совершенно невозмутим.