Лев Успенский - Пулковский меридиан

• Название: Пулковский меридиан
• Автор: Лев Успенский
• Издательство: Военное Издательство Министерства Обороны Союза ССР
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1956

Роман «Пулковский меридиан» освещает исторические события 1919 года. События романа развертываются в Ленинграде, на фронтах, на берегах Финского залива, в тылах противника под Лугой. Много героических эпизодов и интересных приключений найдет читатель в этом романе.

---

Вот почему в августе и сентябре 1919 года в Петрограде и на питерском фронте можно было наблюдать картины идиллические и неправдоподобные: полную тишину, мирную беззаботность, нечто вроде того настроения, которое возникает у людей, пребывающих в долгом, если не в бессрочном, отпуску.

А рядом, в нескольких десятках километров, в это время белогвардейский стан кипел, как в котле.

Морем и по сухому пути зарубежные хозяева двигали своему верному вассалу всевозможную помощь. Один за другим прибывали в Ревель и, благодушно дымя, словно покуривая шкиперские трубки, разгружались у его причалов транспорты с заокеанской свининой, с новозеландским мороженым мясом, датским сгущеным молоком, аргентинской пшеницей, вест-индским, не бог весть каким сладким, сахаром. Эти грузы прибывали в адрес только что основанного эстоно-американского торгового дома «Ревалис»; но по какой-то странной закономерности через самое короткое время они оказывались тщательно занесенными в интендантские ведомости нач-снаба северо-западной армии генерала Янова.

С бортов других кораблей сходили на берег английские самолеты Хавеланда и Сопвича, танки с маркой «Ю-Си-Эй», изготовленные в Штатах. По распоряжению американского правительства Франция любезно передала «женералю Жюденитш», Юденичу, все военное имущество Америки, которое ржавело и гнило на французских складах, став бесполезной дрянью с того мгновения, как было заключено перемирие с немцами.

А по железным дорогам Германии непрерывно катились на Восток эшелоны с измученными, изголодавшимися русскими пленными. Охваченные неистовой тоской по дому, люди прибывали на самую границу родины: «Вон уж, гляди; сосенки наши, кажись, видать!» Но тут… Но здесь их внезапно переодевали в доставленное за тридевять земель нескладное, непривычное «не нашенское» обмундирование. Их загоняли в казармы и бараки и, стараясь не дать собраться с мыслями, сообразить «что к чему», спешно направляли в неукомплектованные после летнего разгрома белые полки.

Мороженая баранина могла месяцами ждать своего дня на складах генерала Янова; пушечное мясо, которым ведал генерал Родзянко, требовало как можно более быстрого использования; выяснилось за последние годы: это продукт скоропортящийся!

Именно по этим причинам по улицам Гдова, Юденичской «столицы», как и по окрестным деревням, в те дни маршировали, хмуро косясь друг на друга, и такие несчастные чужаки и совсем уж насупленные бородачи, насильно согнанные по очередной «мобилизации» из тех нескольких волостей, которые составляли всю территорию этого непредставимого «государства».

На потерявших родину людей, привезенных чёрт знает откуда и силком поставленных тут под ружье, поглядывали со смесью удовольствия и высокомерного сомнения сытые, гладко выбритые члены военных миссий Америки и Англии, так же, как остробороденькие и усатые французские «колонэли»[34]. А по лесам и болотам гдовщины, загоняя последних обывательских кобыл, скакали тем временем из конца в конец небольшенькой «режь-публики» вновь назначенные коменданты и воинские начальники. Старорежимные угрозы и зуботычины сыпались градом, но выкурить мужика из его лисьих нор оказывалось все труднее и труднее.

Так или иначе, это самое сборное «христолюбивое воинство» должно было довести до конца замышленное за рубежом дело «приведения России-матушки к одному знаменателю», а лучше сказать — «к удобному для ее белогвардейского логарифмированья виду», как изощрялись армейские остряки.

Надо сказать: чем ближе к концу подходило лето, тем выше росла уверенность Юденича и его покровителей. Они видели бурную деятельность на этой, своей стороне. В то же время тайные агенты, ликуя, доносили им о серьезных успехах подпольной работы по ту сторону фронта.

Белые генералы, так же как их заморские и заграничные советники, дельцы, банкиры, дипломаты, парламентарии журналисты и просто жулики всех сортов и мастей прибывшие в Ревель и Гельсингфорс из всех стран Антанты, — все они привыкли судить о жизни мира по-старому. Им прежде всего бросалось в глаза одно — разруха в РСФСР, голод, истощение сил. Это зрелище внушало им самые сладкие надежды, почти равные уверенности.

Внутренних же сил молодой Советской страны они не видели и не понимали. Они так же не способны были правильно учитывать и оценивать их, как физики прошлого не умели учитывать энергию атомного ядра. Естественно, что их оценка положения вещей сильно разошлась с истиной.

Генерала Юденича нельзя было никак считать ни неопытным, ни неспособным военачальником: в свое время на Кавказском фронте мировой войны он сражался — и неплохо сражался! — с обученными Германией турками. Но его, как и его советчиков, прошенных и непрошенных, обольщало одно соображение.

«Ленин и его соратники, — рассуждали они, — это фанатики. На изменение их взглядов и позиций рассчитывать не приходится.

Столь же нелепо и даже наивно строить расчеты на народных массах (на «разнузданной и развращенной черни» — предпочитали говорить они). Рабочие ли, крестьяне ли, в Петрограде или в других частях страны, везде они душой и телом преданы большевикам, от всего сердца ненавидят все, что хоть как-либо напоминает им о прошлом. Пусть это грустно, пусть это вызывает гнев и отвращение, но это аксиома; из нее надо исходить.

Есть лишь одно обнадеживающее обстоятельство. Между вождями народа и самим народом всегда имеется сложная система средних звеньев, цепь передатчиков и посредников. Волей-неволей, и коммунистам приходится строить ее из тех, кого они именуют «служащими», — интеллигентов разных рангов и мастей. Где же найдут они рентген, который позволит им проверить душу каждого «совслужащего», тут — секретаря, там — инженера, в третьем месте — «военспеца» или обыкновеннейшей пишбарышни, чёрт ее возьми, наконец!

А если это так, то разве нельзя попробовать — для начала хотя бы здесь, в Петербурге! — разложить, расшатать, отравить предательством этот связующий и посредствующий аппарат? Тогда оборона огромного участка неминуемо развалится. Город отпадет от страны. Начнутся паника, анархия… Это приведет к неисчислимым последствиям, и первым из них окажется то, что мы захватим Петербург чуть ли не голыми руками…»

Они рассуждали по-своему правильно, эти прожженные политиканы. Историки указывали им в прошлом бесчисленные примеры именно такого хода событий. Невежественная чернь, увлеченная любым лживым краснобаем, начинает раскол в самый тревожный для страны момент. Это неизбежно приводит к катастрофе. «Народы!? — восклицали эти историки, идеологи буржуазии. — Народы — бессмысленный сброд! Они покорно подставляют шею под любое ярмо, лишь бы оно было украшено яркими погремушками. Не все ли им равно, кто его на них напялит?»

Было приятно, спокойно верить этому. Но в этой вере и таился основной просчет. Может быть, когда-то, где-то это все и было справедливо. Но ведь не с подневольным народом прошлого, не с такими «вершителями народных судеб», каких мир знал доныне, пришлось белым встретиться сегодня. Перед ними была особая страна. Им противостоял необычайный народ, советский. Его вела вперед великая партия, и вела не так, как это бывало раньше. Собственно, даже неверно было употреблять это слово: «вела». Нет, не вела, а помогала итти туда, куда он сам хотел итти и не только хотел, а необходимо должен был итти, подчиняясь известным ей великим законам развития общества.

Вот почему между советским народом и его партией давно возникла, а теперь с каждым днем все сильнее крепла невиданная доныне нигде в мире кровная и нерасторжимая связь. Она является связью такого рода, что порвать ее, разрушить единство можно было бы, только изменив законы истории. Сделать же это человек не властен ни воинской силой, ни предательством и коварством, ни применяя все могущество желтого дьявола — денег. Это совершенно несомненно, но как раз этого еще не успели понять ни в бутафорском царстве «Николая третьего» — Юденича, ни в остальном зарубежном мире.

* * *

После разгрома Родзянки на Питерском фронте внимание правительства Советской России было сразу же приковано к другим опасным участкам колоссального фронта. Вся страна пылала; беда грозила то с одной стороны, то с другой. Фронты как бы в порядке очереди передавали друг другу главенствующее значение, точно стремились запутать и сбить с толку будущих историков войны. В марте-апреле главной угрозой был Колчак, в июне ею стал Юденич. К исходу лета туча нависла над украинскими степями: печенежской ордой с юга шел Деникин.

Конечно, и теперь партия и правительство ни на минуту не забывали о том, что Питерский фронт, к сожалению, не прекратил своего существования (а ведь к тому шло дело летом!). Были случаи, когда и теперь командиры воюющих тут частей, смущенные и раздраженные нелепыми приказами штаба фронта, через его голову обращались то в Москву, то в Смоленск. После таких обращений случалось нередко: распоряжения, на вид ошибочные и безграмотные, а по сути дел вредительские, безоговорочно отменялись. Опасные директивы заменялись другими… Но все-таки со дня отъезда Сталина из Петрограда у Центрального Комитета не осталось здесь такого верного глаза и такой твердой руки. Врагам стало легче ползти и кусать.