Фёдор Головкин - Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания

• Название: Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания
• Автор: Фёдор Головкин
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-224-03681-Х

Граф Ф. Г. Головкин происходил из знатного рода Головкиных, возвышение которого было связано с Петром I. Благодаря знатному происхождению граф Федор оказался вблизи российского трона, при дворе европейских монархов.

На страницах воспоминаний Головкина, написанных на основе дневниковых записей, встает панорама Европы и России рубежа XVII–XIX веков, персонифицированная знаковыми фигурами того времени.

Настоящая публикация отличается от первых изданий, поскольку к основному тексту приобщены те фрагменты мемуаров, которые не вошли в предыдущие. Таким образом, данное издание представляет собой наиболее полный свод воспоминаний Ф. Г. Головкина.

---

По окончании обеда, бразильская принцесса рассказала мне по этому поводу весьма любопытные вещи. Накануне вечером ей вдруг сильно захотелось пить. Графин с водою находился в ее гостиной, но она не смела до него дотронуться, а кроме обер-гофмейстера никто не имел права подать ей воду. В это время обер-гофмейстер, сильно измученный, как раз заснул, и принцесса не хотела нарушать его сна, что ее заставило переносить в течение трех часов мучения жажды. В тот же день она, желая быть любезной, стала разговаривать с придворными дамами, которых прислали к ней навстречу, но обер-гофмейстер подошел к ней и сказал: «Ваше Императорское и Королевское Высочество можете лишь один раз в день говорить с г-жей Кастель-Мельор, вашей статс-дамой, а к другим можете обращаться только во время аудиенции или по какому-нибудь делу. Это вызвало объяснение, при чем оказалось, что для того, чтобы воспользоваться обществом графинь Кюнбург, Лодрон и Зарентгейм, которые из чувства привязанности сопровождали принцессу в Бразилию, им надо предоставить вход наравне с камеристками или камер-фрау. Мне почудилось, что я переживаю времена Фердинанда и Изабеллы. Какая разница между почестями, по установленному самим королем регламенту, и милостями, которые принцесса в праве оказать только низшим чинам, а между тем она не может изменить этого этикета, и для того, чтобы оказать милость дамам высшего ранга, ей приходится приравнять их к прислуге, имеющей право входа только благодаря гардеробу. Это хотя и противоречит здравому смыслу, но, надо полагать, входит в искусство царствовать.

Столь неудобное величие все же имеет тоже свои хорошие стороны. На другой день после посадки на корабль обер-гофмейстер испросил у принцессы специальную аудиенцию и, опустившись на одно колено, передал ей один ключ со словами: «Король, мой повелитель, приказал мне передать этот ключ Вашему Императорскому и Королевскому Высочеству. Если бы вам случайно понравилась какая-нибудь вещь, не предусмотренная заботами ваших верных подданных, вы найдете в ларце, под туалетом, то, что даст вам возможность удовлетворить ваши желания». Приложенный к ключу реестр, который она показала Меттерниху, пояснил ей, что в этом ларце находились двести тысяч луидоров, что составляет около пяти миллионов франков. Я вспомнил, что обратил внимание на этот ларец, весь покрытый стальными обручами.

Императрица, старавшаяся, видимо, оказать мне, из любезности к моему знаменитому другу, свое внимание, сказала вдруг в присутствии принцессы и всего Двора: «Хватило ли бы у вас смелости проводить мою сестру в Америку?»

«Ах, Ваше Величество!» — «Отвечайте прямо!» — «Я никогда не позволил бы себе любить ее настолько!»

Тем временем принцессы удалились с Меттернихом во внутренние покои, чтобы проститься с ним, так как он собирался ехать, и я воспользовался этим моментом, чтобы осмотреть корабль и сравнить его с судами других наций; но тут меня ждало большое разочарование. Так как вспыхнувшие в Бразилии смуты вызвали необходимость послать туда войска на тех транспортных судах, которые первоначально были предназначены для поездки принцессы, то пришлось собрать на «Жуане VI» и на «Сен-Себастьяне», на котором за принцессой следовал австрийский посол, граф Эльтц со своею свитою, все то, что было необходимо для столь продолжительного путешествия. Первый из этих кораблей был разделен на три части. Корма была разукрашена таким образом, чтобы ласкать чувства высочайшей путешественницы; она была вся покрыта прелестнейшими цветами; множество певчих птиц были спрятаны в зелени; курение благовонными эссенциями Старого и Нового Света наполняло воздух благоуханием. Зато остальные две трети корабля представляли собой живой образ Ноева ковчега и содержались до крайности грязно, распространяя отвратительный запах. Там было слышно мычание коров, хрюканье свиней и блеяние овец, а восемь тысяч кур и четыре тысячи голубей одновременно кудахтали и ворковали о потере своей свободы. Я никогда в жизни не видал и не нюхал ничего подобного, и если с одной стороны корма «Жуана VI» осталась в моей памяти как чудный сон, то нос этого корабля запечатлелся в ней как ужасающая помойная яма.

Наконец, в два часа мы распростились с этим храмом и этою конюшнею.

XXIX. Две характеристики (Екатерина II, Павел I)

Головкин приехал в Петербург в такое время, когда царствование Екатерины II находилось в полном своем блеске; но, несмотря на обаяние, которое она производила на всех приближавшихся к ней, воспоминание о предшествовавшем царствовании было еще слишком живо, и граф Федор выслушивал из уст современников императрицы Елисаветы любопытные подробности о ней. Известно, что она придавала громадное значение своей красоте, по истине замечательной; поэтому и ее туалет, по словам Головкина, играл в ее жизни самую главную роль. Она прилагала одинаковое старание как для того, чтобы нравиться офицерам и ослеплять простых солдат, так и для того, чтобы очаровывать князей и вельмож, русских или иностранных, составлявших ее двор. Она оставалась благодарна войскам за их поведение при восшествии ее на престол, но вместе с тем чувствовала с того времени такой ужас к революциям и переворотам, что помня, что последний из них произошел ночью, никогда, даже зимою, не ложилась спать раньше рассвета.

Головкин особенно останавливается на ее привычках к изящному и на своеобразном деспотизме, с которым она подчиняла им своих первых вельмож и придворных дам.

Описав правильные черты лица, величественный рост и изящную осанку, изысканные и обдуманные позы государыни, Головкин рассказывает, что все великолепие и внимание Елисаветы Петровны сосредоточивались на своей личности, и история ее изящества заключает в себе что-то сказочное. Во время ее туалета перед нею выставляли весь ее гардероб, и она переставала примерять платья лишь тогда, когда ей казалось, что она осуществляет собою идеал красоты. Граф Иван Чернышев рассказывал Головкину, что, добившись ее согласия приехать к нему в загородный дом крестить его первого ребенка, он в утро дня, назначенного для крестин, получил уведомление, что императрица велела пустить себе кровь, и что он не будет иметь чести видеть ее у себя. Тем не менее, после полудня верховой паж галопом прискакал сообщить ему, что она сейчас приедет. Действительно, несколько мгновений спустя, Елисавета Петровна появилась в открытом экипаже. Она лежала на матрацах и подушках из черного атласа, одетая в газ и с рукою на пышной перевязи из красно-серого газа. Она не пожелала сойти, оставалась очень долго, не покидая избранной ею живописной позы, и уехала лишь вполне уверенная в восхищении всех собравшихся.

Под влиянием постоянной заботы об осуществлении жившего в ней идеала красоты, Елисавета Петровна нисколько не заботилась об удобствах других и требовала слепого повиновения всем своим малейшим желаниям в особенности, в области мелких подробностей домашней жизни, так как в области политики она охотно поддавалась чужому влиянию и, по словам Головкина, больше задумывалась над выбором туалета, чем над заключением союза или согласием подписать доклад министра.

Придворные балы и спектакли по преимуществу давали ей возможность одевать ее чудные туалеты, задуманные с редким искусством; но, когда, случайно, сочетание не удавалось так, как она желала этого, она совсем не выходила из своих апартаментов.

«Начало придворных балов и спектаклей раз навсегда было назначено на шесть часов вечера, — говорит Головкин; никто не смел не прибыть на них, но часто императрица появлялась на них лишь в одиннадцать, а часто в одиннадцать гофмаршал возвещал, что она не выйдет, и что можно разъезжаться».

Если верить Головкину, императрица была враждебным врагом каждой красивой женщины, и в особенности красавицы из придворных быстро становились предметом ее нерасположения. В особенности это испытала на себе жена обер-егермейстера Нарышкина, урожденная Балк. У нее были чудные волосы — и она получила приказание обрезать их. Она была сложена, точно изваяние, и придворное платье только оттеняло совершенство ее бюста — и она получила приказание носить это платье без фижм. Тогда-то ей пришла в голову мысль заказать в Англии фижмы с пружинами. Она приезжала ко двору точно божество, затмевая всех своею тальею, своим нарядом и видом. В то же мгновение, когда появлялась императрица, пружины падали, и платье и талья теряли свою прелесть; но как только императрица удалялась, пружины снова оказывали свое действие.

Понятно, что беспрерывное разнообразие туалетов императрицы требовало значительного количества всевозможных платьев и принадлежностей к ним, но никто не подозревал, до какой цифры доходило оно. Головкин определяет его следующим образом:

«Императорский гардероб после смерти императрицы Елисаветы, — говорит он, — достигал таких необычных размеров, что его хватало вплоть до царствования Александра I, т. е. в течение полустолетия, не только на все придворные карусели, кадрили, балеты и спектакли, но и на убранство целых церквей, облачения для священников и на украшение алтарей, как в городе, так и во дворцах».