Фёдор Головкин - Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания

• Название: Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания
• Автор: Фёдор Головкин
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-224-03681-Х

Граф Ф. Г. Головкин происходил из знатного рода Головкиных, возвышение которого было связано с Петром I. Благодаря знатному происхождению граф Федор оказался вблизи российского трона, при дворе европейских монархов.

На страницах воспоминаний Головкина, написанных на основе дневниковых записей, встает панорама Европы и России рубежа XVII–XIX веков, персонифицированная знаковыми фигурами того времени.

Настоящая публикация отличается от первых изданий, поскольку к основному тексту приобщены те фрагменты мемуаров, которые не вошли в предыдущие. Таким образом, данное издание представляет собой наиболее полный свод воспоминаний Ф. Г. Головкина.

---

Луккские воды, 6 августа 1817 г.

…Хотите, чтобы я Вам рассказал анекдот, который меня очень развеселил? Вы, конечно, слыхали про принципы курфюрста Гессенского, который смотрит на все двадцать пять лет Революции как на вещь не существующую. Он восстановил все то, что ему раньше принадлежало в смысле прав и имуществ и предоставил всякому делать то же самое. При этом он нисколько не горячится, а действует с точным спокойствием и твердою решительностью. К одному генерал-лейтенанту, который достиг этого чина не при нем, он любезно обратился со словами: «Здравствуйте, господин капитан!» Больше всего досады ему причинила отмена кос в войсках, и он приказал, чтобы в течение трех месяцев каждый опять заплел себе косу, длиною не менее трех футов. Так как это невозможно было исполнить, то прибегали к двум способам, чтобы не ослушаться его приказания: одни привязывали искусственную косу к отросшим за это время собственным волосам, а другие прикрепляли косу к своим шляпам. Когда недавно стояла очень жаркая погода, все старались прохладиться, и занимавшие караул во Дворце сняли свои шляпы. Вдруг их предупреждают о приближении курфюрста; каждый хватает первую попавшуюся шляпу и все становятся в ряд, но в замешательстве фланговый, у которого уже была коса, взял шляпу, на которой была прикреплена другая коса, так что у него оказались две косы. Курфюрст это скоро заметил. Распустив караул он подзывает к себе флангового и, вынимая из своего кармана лундор, говорит ему со слезами на глазах: «Я знаю, что ты всегда мне был предан, я очень доволен твоею верною службою, но постарайся все таки не преступать моих приказаний!» Это как будто сочиненная, ради потехи, сказка, но я могу Вас уверить, что это взято из официального рапорта и совершенно достоверно. Согласитесь, что это новый род помешательства, который мог появиться только у немецкого князька, или у батальонного адъютанта…

Луккские воды, 9 августа 1817 г.

…У нас здесь гостит этот маленький Бартольди[329], прусский генеральный консул при всех итальянских Дворах, что вынуждает его быть в вечном движении, которое он любит, как свой элемент. Он все видит и все знает, ко всему прислуживается и старается быть полезным; словом, по моему мнению он несносен, но люди с положением щадят его на всякий случай… Это еврей из Берлина, который, будучи в Риме, крестился, но, ради оригинальности, насмеялся над Св. Коллегией и сделался реформатором. Об этом обращении зашла речь в большом обществе «Что это за обращение: — сказал один старик кардинал — господин Бартольди только переменил комнату в обиталище дьявола», — сказал один старик кардинал. — Вы, конечно, будете очень возмущены подобным изречением, моя дорогая кузина, но потом вы над этим посмеетесь, ибо в устах кардинала эти слова звучат очень красиво!

Флоренция, 2 сентября 1817 г.

…Я не знаю, что делает мой брат. Его обошли при назначении на место обер-гофмаршала к великому скандалу всей России… Ваши сведения о свадьбе Луниных совершенно неверны. Господин Риччи, благодаря мне, уже граф и камергер Австрийского императора и ему это ничего не стоило. Я жду его сегодня из Рима с надлежащими разрешениями церковных властей. Генерал Хитрово исчислил мне сегодня все, что я сделал для русских за время моего пребывания здесь, и я сам этому удивился.

Празднество в Ливорно[330]

Следующий день был кануном нашего отъезда из Ливорно и мы решили, что после посещения г-жи д’Альбани, я вечером у графини Аппони встречусь с Меттернихом. Все были в восторге, что предстоит момент отдыха, и великий герцог не мог воздержаться, чтобы не сказать, потирая себе руки: «Наконец-то завтра все будет сказано и сделано и не придется так скоро увидеть друг друга».

От г-жи Аппони я узнал, что Его Императорское Величество действительно на другой день уедет, но что другие Дворы еще останутся один день и что я, таким образом, побуду еще сутки на берегу Средиземного моря. Мы мирно разговаривали вдвоем, как вдруг докладывают о приходе человека, имеющего мне что-то передать от имени Бразильской принцессы. «А! это верно шутка нашего дорогого князя, — сказал я, — вы позволите его впустить, графиня?» В комнату входит господин, одетый в черный костюм со шпагой, имеющий вид камерфурьера и обращается ко мне со словами: «Ее Императорское и Королевское Высочество не хочет покинуть Европу, не познакомившись раньше с таким известным своими достоинствами лицом, как Ваше Сиятельство, и просит вас пожаловать завтра в десять часов утра на палубу корабли Жуан VI», куда маркиз Мариальва будет иметь честь вас проводить».

— «Но знаете ли вы, с кем вы говорите?» — спросил я удивленно. — «С Его Сиятельством графом Головкиным, бывшим российским посланником в Неаполе». — «В таком случае, милостивый государь, я прошу вас повергнуть к стопам Ее Императорского и Королевского Высочества мой ответ, что я не премину явиться завтра в десять часов». Я не мог удержать от хохота, но графиня Аппони не смеялась. Меттерних казался ей слишком сдержанным и дипломатичным, чтобы впутать имя эрцгерцогини в такую шутку. Тем временем подошел ее муж, и мы просили его разрешить наше недоумение. Он присоединился к своей жене.

Мы еще спорили об этом, как доложили о приходе камердинера эрцгерцогини Марии Луизы[331]: «Ее Императорское Величество, узнав, что Ваше Сиятельство завтра пожалует на палубу судна португальской эскадры, и желая разделить с Бразильской принцессой удовольствие вашего знакомства, сами желают вас проводить туда и будут ждать Ваше Сиятельство в своих покоях ровно в девять часов утра». — «Но знаете ли вы, с кем вы говорите? — повторил я ему свой вопрос и получил тот же ответ. Дело принимало трагический оборот. Я как-то неловко сделал большой реверанс и просил доложить Ее Величеству, что я повинуюсь ее приказанию, а затем опустился в кресло. «А что!» — поддразнивала меня графиня Аппони. «Ну что же!» — заметил граф, поглядывая на меня с любопытством, ибо он с трудом привыкал видеть меня на почве, которую он считал своею, находя, что он делает мне много чести, что вообще замечает меня; а тут я оказался стоящим так высоко над ним и над всеми другими! Я ничего не отвечал и углубился в мысль об этом досадном приключении, все еще надеясь каким-нибудь способом отделаться от него, как в комнату вошел князь Меттерних.

К счастью, он пришел один, ибо между нами произошла очень бурная сцена. Я жаловался на то, что он злоупотребляет относительно меня своим положением и обстоятельствами, и настаивал на том, то я никому не дал права распоряжаться моей свободой, даже самому государю; я напомнил ему также, что у меня с собою нет другой одежды, кроме той, что на мне. «Эрцгерцогиням все это известно, но они все-таки желают вас видеть, чтобы с вами познакомиться и побеседовать». — «Я не принадлежу к таким людям, с которыми можно себе позволить играть комедию, — продолжал я протестовать. — Если я бываю любезен, то для своих друзей, а не для принцесс, которых я, конечно бы обо мне, если бы они знали что делать со своим временем». — «Говорите, что хотите, — ответил Меттерних, — но я полагал, что имею право отвечать за вас, как за своего друга, и вы, надеюсь, не поставите меня в неловкое положение, ибо такой отказ не переносят даже от родного брата!» И он вместе с Аппони, который разыгрывал возмущенного, стал мне восхвалять чрезвычайное значение лестного отличия, выпавшего на мою долю. Они старались выставить беспримерную милость, заключающуюся именно в том, что меня приводило в бешенство. Наконец, я схватил свою шляпу и выбежал.

Но утро мудренее вечера, и за ночь я передумал. Бессонница дала мне время сообразить, что мне придется видеть много интересного и это я все увижу лучше чем кто-либо другой; а что если при этом выйдут неловкости, то они отразятся на самом Меттернихе или на эрцгерцогинях; поэтому я решил, что самое умное — предоставить этому делу свой ход. Я приказал моему камердинеру почистить мой жалкий костюм, состоявший из фрака, серой шляпы и легких нанковых панталон, и ровно в девять часов явился во дворец Ее Императорского Величества, прося доложить обо мне обер-гофмейстеру императрицы графу Нейппергу. Эрцгерцогиня тотчас же вышла сама в сопровождении князя Меттерниха, приветствовала меня несколькими лестными словами, и мы сквозь громадную толпу народа поехали в порт. Там нас ждала большая гондола, белая с бронзовыми украшениями, с возвышающимся посреди шатром из малиновой камки, над которым развивался большой тосканский флаг, с матросами, одетыми в ярко-красный цвет с золотыми галунами. Ее Императорское Высочество. Вошла в гондолу с графиней Каприани, ее статс-дамой, графом Нейппергом, князем Меттернихом и мною.

Когда мы вышли из порта, море оказалось очень бурным. Ее Величество побледнели, и это мне тоже дало возможность обнаружить, что я чувствую себя скверно. Мне всегда казалось, что самая страшная смерть — утонуть, и такое волнение, как то, которое нам тогда пришлось испытать, было для меня несносным. В один момент, когда ветер еще усилился, Мария Луиза мне сказала: «Старайтесь рассеяться, а главное не смотрите на море. Делайте как я, восхищайтесь прекрасно навакшенными сапогами князя».