Никки Каллен - Арена

• Название: Арена
• Автор: Никки Каллен
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91339-065-3

Вы готовы встретиться с прекрасными героями, которые умрут у вас на руках?

От издателя:

Очень эклектичные рассказы, наполненные звуками, красками, запахами, ощущениями, тайнами. Литература, история, музыка, кино… Тяжёлые портьеры, гулкие шаги, звон хрусталя, кофе с корицей… Поэты, актеры, проститутки, ученые, призраки — невозможно красивые, загадочные и жуткие персонажи со странными именами, существующие в особом измерении — вне времени, вне географии, вне национальностей… Завораживающие истории, в которых нет правил, нет границ — между реальным миром и вымышленным, между снами и явью, между самими рассказами: имена, названия, персонажи всплывают вдруг то в одной истории, то в другой. В них погружаешься, проваливаешься, как в мягкие низкие кресла, они обволакивают и затягивают.

---

— Фифи, — опять она, утро блёклое, серое, будто несвежее бельё, — Фифи, я боюсь одна…

— А я — то чем могу помочь? — голова раскалывалась, а ощущения обострились, будто кто-то подменил меня ночью на другую — более одинокую; прожившую всю жизнь в центре города, в квартире с кошками, геранями, книгами только о море; странная история…

— Пойдём со мной.

— Я же не могу тебя держать за руку в кадре…

— Просто посидишь где-нибудь на полотняном стульчике…

— Ты думаешь, меня пустят?

— Чёрт, нет, наверное, ведь я никто, — и покраснела; я завернулась в плед и побрела на кухню в поисках холодной чистой воды; налила из-под крана; пузырящуюся, белую. — А может… — Анна прошла со мной на кухню, она уже оделась: розовое, синее, голубое, немного серебра; накрашена чуть-чуть, такая светлая, лёгкая, хоть на руки, в машину, на пикник. — У нас съёмки в городе, на площадке, среди настоящих жилых кубов; может, ты посидишь, подождёшь меня возле одного дома? Мне просто будет легче — знать, что ты где-то рядом; и если я завалюсь, — она засмеялась, — мы поедем и купим что-нибудь вкусное. Обещаю ту же поддержку в день тёти Пандоры.

Знаете, есть такие отношения с людьми, когда нельзя отказать. Собственно, проблема наркомании. Я оделась — как всегда, как учительница: полосатая бело-серая рубашка с острым воротником и рукавами по локоть, чёрная юбка, вязаный чёрный жилет, чёрные колготки на пятьдесят ден, в нашей семье женщины презирали телесный цвет как самый ненатуральный, и туфли — вот туфли были очень хороши; мне их подарила, собственно, тётя Пандора; на высоком каблуке, с острыми, загнутыми, как персидские, носами, с крошечными бантиками. Положила в рюкзак несколько толстенных книг по древнерусской литературе, пару персиков и яблок, ломтики ветчины, хлеб и маленькую пепси; мы вызвали такси, поехали куда-то в центр; занялся день, пасмурный, прохладный, словно осенний, а не весенний; демисезон, ещё чуть-чуть дождя, пальто из драпа, замшевые сапоги, чёрный зонт тростью; моё любимое время года. Анна ушла за жёлтую плёнку, там толпилось невероятное количество народа, а я выбрала подъезд, лавочку, двор; где встретиться — мы договорились.

Просидела я часов пять; читала, читала; никто даже не вышел собаку прогулять; видно, все знали о съёмках, побежали смотреть. Или, наоборот, всех попросили не выходить. Не высовываться… Однажды одна любопытная старушка высунулась в окно и вывалилась, упала и разбилась. Это увидела вторая старушка, тоже высунулась, чтобы рассмотреть получше, тоже упала и разбилась. Это увидела третья старушка… Тут на мою страницу упала тень. Кто-то не очень высокий встал прямо передо мной, вызывающе и неприлично. Я подняла глаза. Он был и вправду невысокий, тонкий очень, но мускулистый; знаете, как эти элегантные, точно смокинги, собаки типа спаниелей; длинноногий, в бледно-голубых джинсах, тяжёлых чёрных ботах, как у нацистов, с высокой шнуровкой, в белой рубашке с закатанными рукавами; на талии завязана джинсовая куртка в тон штанам. Чёрные волосы зализаны, взбит кок а-ля Элвис. Жутко подведённые глаза, как у французской проститутки в старом чёрно-белом кино. И куча цепочек повсюду. Пахло от него резко потом, каким-то кремом травяным и очень крепкими сигаретами.

— Привет, — сказал он, — я Венсан. А ты кто? Мирный житель или положительная девочка со съёмок, которой я говорю: «Вот бы влюбиться в такую»?

Я засмеялась. Он был очень красивый. И очень простой. Рядом с ним совсем не было страшно, как обычно с незнакомыми знакомящимися парнями. Он был просто ни на кого не похож — такой вывалившийся из реальности; не человек даже, существо. Я сразу подумала, что с ним хорошо в кино ходить, готовить пиццу, ненавидеть всех людей. Я не знала, что ответить, сказала: «меня зовут Жозефина, я здесь историю учу» — и протянула ему яблоко.

— Ой, здорово, — сказал он и плюхнулся рядом на лавочку, впился в яблоко заострёнными, как у животных, зубами. — Главное, гонорары платят что надо, а пожрать дать звезде забывают — элементарное, Ватсон, всего лишь пару бутеров с ветчиной, и я готов работать сутки на ногах, как на рынке, за пару бутеров с ветчиной… У тебя нет бутера с ветчиной? Если есть, я на тебе женюсь, потому что ты невероятная, ты будешь послана самим Господом, как видение пастушку…

— Есть, — я хохотала уже во всё горло, открыла рюкзак, достала бутерброды, персики, и мы устроили пикник.

А потом он спросил:

— Слушай, раз я женюсь на тебе — я честный парень, не обману, — можно я тогда посплю у тебя на плече? У меня два часа свободных до эпизода драки, а мой вагончик — проходной двор, я там никакой власти не имею: нет дара.

— Ты меня своим гримом испачкаешь.

— Я подарю тебе ещё тысячу таких рубашек. Блин, какая ты жадная, ты должна была сказать, что эта рубашка тебе никогда не нравилась и я могу спать сколько угодно…

— Я не жадная, я благоразумная. И я понятия не имею, кто ты: может, правда звезда, а может, жалкий проходимец, десятый помощник режиссёра.

— О, десятый помощник режиссёра — это такая шишка, я ничто перед ним, — и заснул, только не на плече, а на коленях, на юбке, дыша мне прямо туда, в розы. Он спал так крепко, спокойно, словно был безгрешен; я даже могла шевелиться; взяла книгу и, пристроив её на его голове, продолжила читать. Прошёл день, стало прохладно, собирался дождь. А ведь он сказал, что ещё какой-то эпизод с дракой… Я тихонько толкнула его.

— Эй, — забыла, как его зовут, — просыпайся, — он открыл глаза, такие странные, абсолютно чёрные, я больше ни у кого таких не видела, без зрачков, будто там жил кто-то совсем другой, в хрустале, холоде, вечной ночи, не жаловался, а думал, как захватить мир, — Снежная королева, хроники Менильена, — ты говорил, что у тебя какие-то ещё съёмки…

— В жопу их, — он смотрел на меня снизу невероятными своими глазами вечной ночи, улыбался, словно мы заговорщики, тушь размазалась по всему лицу. — Что ты делаешь сегодня вечером?

— Учу историю древнерусской литературы.

— Ты что, ботан?

— Да, у меня через два, нет, уже через день экзамен, и у меня должно быть отлично.

— Слушай, похерь ты на всё. Давай поженимся. Я знаю одну маленькую церковь на набережной, она всегда открыта, и там всегда есть священник.

— А смысл?

— Я тебя люблю.

Вот так он это сказал. Так весело и ясно, весь в косметике, в дурацком костюме какой-то придуманной банды. Клоун, актёр. Я до сих пор слушаю это в себе: «Я тебя люблю», как некоторые люди слушают джаз, смотрят фильмы с Монро, зажигают свечу — чтобы вызвать определённое настроение или потакать уже пришедшему.

— Я не знаю, — сказала я. — Я тебя не знаю, и вообще, дела так не делаются. Нужно время подумать, ужин при свечах, цветы три недели, пока думаешь, знакомство с родителями… Моим ты не понравишься.

— А моих вообще нет. У меня опекуны. Ну о чём тут думать? Я же тебе нравлюсь?

— С чего ты взял?

— Ты меня не послала.

— Я просто вежливая.

— Нет, ты не вежливая. Ты нормальная.

— Нет, я не могу. У меня экзамен. Можем пожениться, конечно, но я всё равно буду сидеть и учить. А это ужасно. Я мечтала о другом.

— Нет. Это лучше всех мечт. Значит, ты согласна?

— А-а, — но он уже вскочил, схватил меня за руку и потащил куда-то по улицам. — Учебники! Там остались мои учебники! — и Анна, и вся моя жизнь, размеренная, выстроенная, красивая, как букет.

— Новые купим! — но новых мы не купили; мы прибежали на набережную: тучи ушли, стоял огромный кровавый закат, и он вошёл в церковь, маленькую, острую, красную, как перец, позвал тихим голосом священника, отца Валентина; священник вышел, узнал его без улыбки, куда-то увёл; они, видно, долго и хорошо дружили, а может, просто были чем-то связаны, как шантажисты; чем-то тёмным, бархатным; как проклятие; но оказалось — умываться и переодеваться; Венсан вернулся, бледный, стройный, худой, с мокрыми волосами; ещё у него обнаружились чёлка до острых скул, чёрные по-настоящему брови, бледные пухлые женские губы; он был в другой белой рубашке, приталенной, в чёрных брюках и остроносых чёрных ботинках. Протянул мне руку, и мы пошли к алтарю, на котором отец Валентин зажигал свечи.

— Вы католичка?

— Да.

— Такие подойдут? — показал мне на красном бархате два кольца, тонких, безупречно золотых. Я испугалась, повернулась к Венсану.

— Послушай, это… это невозможно.

— Почему?

— Просто невозможно. Нелогично, неправильно. Так было в старину, но люди любили друг друга безумно, а потом могли быть несчастны.

— Мы не будем несчастны. Мы женимся по расчёту. Я чувствую, что ты мне нужна. Мы будем жить долго и счастливо и умрём в один день, — и мы поженились. Отец Валентин позвал в свидетели с улицы нищего и женщину с собакой, маленьким бульдожкой; они нас поздравили, восхищённые тайной, как фейерверком.