Питер Грин - Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос

• Название: Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос
• Автор: Питер Грин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0668-1

В романе современного английского писателя и ученого Питера Грина делается попытка воссоздать жизнь легендарной поэтессы античности Сафо, показать ее мир, мир любви и страданий, дружбы и предательства, чистых чувств и высокой поэзии.

---

— Видно, так оно и есть, — улыбнулась я, — только вот в чем дело: счастье — когда тебя понимают, несчастье — когда раскусили. Не думаю, чтобы моя матушка так уж жаждала, чтобы ее раскусывали и оценивали, и в особенности я. Ты же помнишь — всякий раз, когда я выказывала ей особую привязанность, она принималась особенно чудить.

Тетушка Елена взяла со стола лепесток розы и задумчиво принюхалась к нему.

— Ты так похожа на нее, Сафо. Не обиделась, что я тебе это сказала?

— Да нет, что ты. Я сама прекрасно знаю.

— Что ж, — кивнула она. — Изгнание тебя многому научило. Так ведь?

Я снова улыбнулась; мои пальцы ощупывали тяжелые холщовые складки нового платья, которое я в тот день в первый раз надела.

— И что же, я должна быть благодарна тем, кто меня туда послал? — спросила я.

— Возможно. Ты вернулась оттуда выдающейся личностью. Ты теперь знаменитая поэтесса, модная молодая дама, далекая от политики, замужем за человеком, который в равной мере очарователен и загадочен, как и ты.

— А что, разве я похожа на Сфинкса? Как замечательно! — воскликнула я. (Про себя я задавалась вопросом, что же такое Мирсил попросил тетушку Елену выведать у меня, когда разговор к этому подойдет. Это был один из тех вопросов, которые я сама себе задавала.)

Внезапно тетушка Елена спросила:

— Когда ты в последний раз слышала об Антимениде?

— Я получила от него письмо как раз перед тем, как покинуть Сицилию. Он был в это время в Вавилоне.

— А об Алкее?

Я пожала плечами:

— Так тебе, наверное, известно больше моего. Сама же знаешь, он никогда не пишет.

— Пожалуй, письма он действительно не пишет.

(Улыбнувшись, я вспомнила скандальные стихи о плотской страсти тетушки Елены, которые мне переслала мать. Ходили слухи, — да и до сих пор не улеглись, — что написал эти стихи не кто иной, как Алкей.)

— А зачем же ты спрашиваешь? — поинтересовалась я, стараясь выглядеть как можно безучастнее.

— Положим, — сказала тетушка Елена, — им великодушно даруют прощение и разрешат вернуться. Как ты думаешь, можно будет поручиться за их поведение?

«Так вот к чему она клонит», — подумала я.

— Но ведь за такие решения отвечает городской Совет. Я-то здесь при чем?

Тетушка Елена пожала плечами:

— Конечно, последнее слово остается за Советом. Но это сложная проблема. Ты знаешь об обоих — и, пожалуй, лучше, чем кто-либо еще. Ты была у них в доверии, да к тому же имеешь недавние вести от Антименида — должно же у тебя быть какое-то представление о том, что у них на душе.

— Даже если бы это было так, — сказала я, — все равно я пребываю в полной уверенности, что мне не следует отвечать на подобные вопросы.

— Совет обязуется не разглашать твое мнение.

— Ну, допустим, — согласилась я.

Мне стало предельно ясно, что последует далее.

— Понимаешь, твое собственное положение пока несколько щекотливо, — сказала тетушка Елена. — Твой испытательный срок еще не закончился. Вот для тебя прекрасный случай показать свою благонадежность.

Я сидела, глядя на вазу с розами, размышляя над недвусмысленностью этого последнего замечания. Со времени своего возвращения с Сицилии я тщательно избегала ситуаций, которые могли бы заставить меня высказать, что у меня на уме. Мол, меня интересуют только чисто человеческие взаимоотношения, и ничего сверх этого. И, надо сказать, эта занятая мной позиция оправдывала себя. И вот теперь мне неожиданно приходится решать, с кем я, на чем стою, кому я предана — если есть кто-то, кому я предана.

Если я иду на соглашательство с режимом Мирсил а, разве я таким образом не теряю право противостоять ему? А по большому счету, так ли я этого хочу? Разве я не удалилась от аристократических идеалов так же, как сама тетушка Елена? Ведь в глубине души никто из нас не верил, и меньше всех я, что старые дни когда-нибудь вернутся. Об этом как нельзя красноречивее сказал Антименид за день до обреченного на неуспех захвата цитадели. Алкей, если судить по его поведению в изгнании в Пирре, это также сознавал.

Но значит ли это, что они изменили своей непоколебимой преданности делу? Я не могла в это поверить, и последовавшие вскоре события подтвердили, что я была права. Я помнила письма Антименида, как помнила его последние, твердые слова, сказанные в палате Совета Благородных: «Я все равно убью тебя, Мирсил. Клянусь в этом своей головой». Боги — да и его собственная гордыня — обрекли Антименида на то, что итогом его жизни могло быть только жестокое поражение. У него не было другого пути.

Но Алкея, в котором твердость политических убеждений оказалась самым нелепым образом замешена на трусости сердца, ждало еще более кошмарное будущее. Ему придется, скрежеща зубами, в бессилии, покориться режиму, который он ненавидит и который сочтет самого Алкея не просто не опасным для себя, а смехотворным! Кто он такой? Попросту спившийся, опустившийся, больной аристократ, которого великодушно терпят только за то, что он в былые годы состряпал горстку неплохих стишков о цветочках, пташках небесных, про то, что вслед за весной приходит лето, и тому подобных безобидных вещах!

Не будет ли более благоразумным и более мудрым, спрашивала я себя, удержать этих людей от возвращения домой, которое их наверняка погубит? Все, что мне для этого требовалось, — высказать недвусмысленно и откровенно такую мысль. Как только эти двое высадятся на Лесбосе, Мирсил (а может быть, и не только он) окажется в смертельной опасности.

И все-таки Алкей и Антименид были моими друзьями. Могла ли я одним словом обречь их — возможно, навсегда — на медленное умирание в изгнании?

Тетушка Елена не спускала с меня глаз, стараясь уловить самое незначительное изменение выражения моего лица. Похоже, она испытывала наслаждение от того, что поставила меня перед необходимостью выбора, за который я должна буду нести ответственность перед людьми и собственной совестью. Она лучше меня знала о моей бессознательной ненависти к Мирсилу, и расспросы явно забавляли ее. Я только одного не могла понять: почему она так допытывалась у меня о благонадежности Антименида и Алкея? Не могло же, в самом деле, мое мнение оказать сколько-нибудь серьезное влияние на решение городского Совета.

Нет, конечно! Я думаю, дело вот в чем: по каким-то личным соображениям, о которых я могу только догадываться, она решила втянуть меня в цепочку событий, которые последуют за решением Совета и с которыми, коли я дам тот ответ, коего она ожидала — и какой я дала и впрямь, мне придется смириться.

— Что было, то было. Дело прошлое. Пусть возвращаются.

— Ты и на месте Мирсила сказала бы то же самое? — В голосе тетушки Елены звучала едва уловимая усмешка.

— Я могу говорить только за себя, тетушка Елена.

— Что ж, будь по-твоему, — сказала она.

Три дня спустя изгнанникам было милостиво даровано прощение. Церцил как раз проходил мимо Совета, когда на его дверях вывешивали указ об амнистии, и подслушал разговор двух ремесленников: «Мирсил-то совсем распетушился, решил, что владычество — навечно!» — «А чего ты от него хочешь? Совсем уж стар, скотина, а хоть бы раз за всю жизнь чихнул! Да этот буйвол протянет еще добрые десятка три!» — «Еще тридцать лет под Мирсилом? Могила». (Знала бы я с самого начала, что в этом откровенном обмене мнениями содержится ключ к разгадке тайны…)

Не могу назвать точно день и час, когда образовался наш художественный кружок. Не успела я сойти с корабля на родную землю после пяти лет изгнания, как меня сразу же пригласили участвовать в подготовке городских празднеств. Я обучала девушек хоровому пению, давала им уроки музыкальной техники, которые сама усвоила от Ариона; сочиняла гимны, ну и конечно же неизменные свадебные песни. Правда, обычно я выдавала за новое давно готовенькое, сочиненное на Сицилии. Не вижу в этом ничего страшного. Сиракузы далековато от Митилены, и мои сограждане, заказавшие новинку к свадьбе сына или дочери, скорее всего не узнают, что ее давно уже пели на торжестве другой влюбленной четы…

Моя поэтическая слава летела как на крыльях, и я тогда — с благословения и при поддержке Церцила — отдала в переписку свой первый свиток стихов, который назвала «Крылатые слова». Один из тех свитков развернут сейчас передо мной. В нем немало стихов, о которых мне теперь хотелось бы забыть (а какому поэту не приходилось сожалеть об иных своих ранних, наскоро написанных строчках?). Впрочем, причина видится мне отнюдь не в хромоте слога: слишком уж бесхитростными и просторечными кажутся мне те стихи по прошествии стольких лет. В свое время они пользовались бешеным успехом, стяжали мне славу и почет, но теперь я догадываюсь, в чем дело: большинство читателей были попросту заинтригованы, кто же та моя возлюбленная, что скрывается за поэтическими строками.