Титта Руффо - Парабола моей жизни

• Название: Парабола моей жизни
• Автор: Титта Руффо
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний Титта Руффо, названная им «Парабола моей жизни»,— правдивое описание нелегкого жизненного и творческого пути одного из величайших вокалистов-баритонов первой половины XX века. Мемуары эти, занимательные и поучительные, привлекательны своей искренностью, прямотой и бесхитростной откровенностью.

Жизнь знаменитого артиста с самого начала и до конца складывалась не гладко.. На его долю выпали жизненные и творческие конфликты, требовавшие от него активного участия и немедленного разрешения. Такой уж он был человек и такая была у него судьба.

---

Я провел в Рекоаро три месяца в неутомимой работе, изощряя возможности передачи душевных переживаний и занимаясь вокалом. Да, я внимательно работал над голосом, найдя в нем некоторые небольшие дефекты, особенно в низком регистре, где меня не удовлетворяла эмиссия звуков, получавшихся слишком закрытыми и гортанными. Я вставал почти всегда на рассвете. Совершал короткую прогулку, отдаваясь воспоминаниям о матери; затем, вернувшись домой, садился за рояль и, терпеливо занимаясь вокализами, старался восстановить природные особенности моего голоса, частично утерянные вследствие того, что я прислушивался к советам слишком многих преподавателей пения. Я снова стал, как студент, петь вокализы, начиная с низких звуков и доводя голос до интонаций тенорового характера. Каждое утро в десять приходил маэстро и оставался часа два. Мы повторяли каждый день наиболее значительные фрагменты «Севильского» и «Дон Джиованни» — опер, незаменимых для выработки различных оттенков, округлости и окраски баритонального голоса и необыкновенно полезных для развития вокальной техники и художественной отделки. Затем мы принимались за «Гамлета», и я уже тогда предчувствовал те эффекты, каких я при своем голосе мог добиться в этой музыкальной драме.

После трех месяцев занятий мне удалось овладеть богатейшей и очень подвижной сменой голосовых оттенков как в пианиссимо, так и в фортиссимо. Я стремился создать при помощи специфической вокальной техники подлинную палитру колоритов. При помощи определенных изменений я создавал звук голоса белый; затем, затемняя его звуком более насыщенным, доводил его до колорита, который называл синим; усиливая тот же звук и округляя его, я стремился к колориту, который называл красным, затем к черному, то есть к максимально темному. Чтобы добиться этой, переливавшейся цветами радуги палитры, я извлекал звуки, которые называл звуками полости рта, то. есть звуками речевыми, а не вокальными. Что касается этого, то я, основываясь на своем богатом опыте, могу утверждать, что певец, желающий долгие годы не сходить со сцены, не перегружая голос и дыхательный аппарат, должен применять как можно больше звуков полости рта, даже если он одарен от природы небывало выдающимся голосом. При выработанной мною технике я смог в течение примерно двадцати лет подряд петь непрерывно во все времена года и во всех климатах, начиная с жестоких русских морозов в тридцать градусов и кончая тропической жарой в Египте и Гаване; и повсюду голос мой был всегда в полной готовности и я мог на него положиться. В самый разгар моей деятельности я пережил, пожалуй, зим восемнадцать подряд, не видя лета. Действительно, я ездил в Южную Америку, где заставал зиму, а затем возвращался в Европу, где тоже была зима. Не думаю, чтобы кто-нибудь из артистов моего поколения проявлял себя так щедро, как это в течение тридцати лет делал я, когда неутомимо переезжал из одной части света в другую и исполнял предельно разнообразный и ответственный репертуар. Могу похвастать, что, за исключением Японии и Австралии, я пел во всех театрах земного шара.

Глава 19. В РОССИИ

Успех в театре Лирико. Договор с Одессой. Впечатление от Одессы. Синьора Лубковская. Приобретаю шубу. Маэстро Карцев. Пою на русском языке. Баритон Дельфино Менотти. «Демон» Рубинштейна. Встреча с маэстро Каваллини. Договор с Петербургом. Я и Котоньи.

Осенью 1904 года я снова приехал в Милан, чтобы петь исключительно современный репертуар в театре Лирико. Одной из наиболее значительных удач моей артистической карьеры считается выступление в Лирико в роли Каскара в «Заза» Леонкавалло. За необыкновенно комическую трактовку персонажа мне с энтузиазмом аплодировали в течение всей оперы, и с самого первого представления я был вынужден повторять, по крайней мере раза три, знаменитую арию четвертого действия «Заза, малютка цыганка», в которой голос мой отличался особой выразительностью и неисчерпаемым богатством звучания. Я был буквально накануне отъезда в Россию. Поездка моя туда была обусловлена контрактом, заключенным по всем правилам. И вот, после «Заза» многие импресарио были готовы уплатить неустойку, лишь бы я остался выступать в театрах Италии. Но я не поддался уговорам, считая предлагаемый мне поступок некорректным, чтобы не сказать — нечестным по отношению к организовавшей мою поездку импресарио Лубковской: она уже раньше обещала мне и теперь подтвердила свое обещание сделать буквально невозможное, чтобы с честью представить меня одесской театральной публике. И я, верный заключенному контракту, в середине ноября отбыл в Одессу.

Попал я туда в страшнейший холод. Город, покрытый снегом, убогий, мрачный, объятый гробовым молчанием, произвел на меня удручающее впечатление. По длинным улицам проносились иногда сани, запряженные великолепными лошадьми, от которых шел пар и которыми правили мужчины, закутанные в шубы и одеяла. Неожиданный звон колокольчиков, прикрепленных к сбруе, на одно мгновение врывался представлением о каком-то веселье, но это только еще больше подчеркивало окружающую тишину. Мне казалось, я попал в неизвестность, заблудился на какой-то далекой планете.

Я поселился вблизи театра на полном пансионе в семье Светловых, состоявшей из матери, двух дочерей и сына. Этот сын был красавец юноша, ростом около двух метров, настоящий гигант. Он обладал колоссальным голосом — баритоном и пел во многих театрах Малороссии. Затем я пошел в театр. Синьора Лубковская, находившаяся там, встретила меня как нельзя лучше и тотчас представила меня своему мужу, владельцу и директору большой одесской газеты, а также его сыну, тоже очень красивому молодому человеку, у которого оказался прелестный тенор. Видя, что на мне надето хотя и довольно теплое, но самое обыкновенное пальто, синьора Лубковская спросила, запасся ли я шубой, так как без нее в этом климате, — не только исключительно холодном, но еще и сыром, — я рискую заболеть. Когда я ответил, что буду думать о такой роскоши после первых представлений, она поняла и очень любезно распорядилась, чтобы сын проводил меня в мастерскую меховщика. Там на меня надели великолепнейшую шубу, в которой я сразу чуть не задохнулся, до такой степени она была плотной и теплой. Когда же я поинтересовался ее ценой, молодой Лубковский попросил меня об этом не беспокоиться, так как все будет урегулировано потом. Почувствовав себя столь энергично опекаемым, я пришел в значительно лучшее настроение, что было очень важно для успешного выполнения моих артистических обязательств.

Дебютировал я в «Риголетто». Приняли меня с энтузиазмом, и критика отнеслась ко мне очень благожелательно. Нечего говорить о том, как и насколько была довольна этим синьора Лубковская. Я пел без отдыха, выступая иногда четыре раза в неделю с самым разнообразным репертуаром, в котором чередовались такие оперы, как «Риголетто», «Цирюльник», «Бал-маскарад», «Трубадур», «Заза» и «Демон» Рубинштейна. Что касается этой последней оперы, то я выносил ее на суд публики в первый раз. Большую помощь оказал мне маэстро Карцев, отличный пианист и музыкант. Он даже захотел научить меня петь большую арию в третьем действии на русском языке, что при его неутомимом терпении, помноженном на мое горячее желание, удалось настолько, что я смог впоследствии исполнять при публике эту арию с правильным произношением. Во время третьего представления моих одесских гастролей — шел «Риголетто» — мне посчастливилось после третьего акта познакомиться с Дельфино Менотти, одним из самых знаменитых баритонов предыдущего поколения. Он был представлен мне в моей уборной синьорой Лубковской. Кроме того, что Менотти был очень хорош собой — высокий, стройный, с нисколько не портившей его легкой проседью в шевелюре и усах, кроме того, что он был по-настоящему благородным синьором в манере держаться, он отличался еще незаурядной разносторонней культурой, соединяя в себе качества выдающегося певца с художником, чтецом и красноречивым оратором. Уйдя со сцены, он обосновался в Одессе, где стоял во главе школы пения, пользуясь всеобщей любовью и уважением. После его появления у меня в уборной я пошел к нему с визитом. Он очень обласкал меня и долго со мной беседовал; мы стали лучшими друзьями. Когда он бывал свободен от занятий, мы проводили вместе целые часы, беседуя об искусстве пения и о наиболее значительных явлениях в театральном мире, а также и на другие темы. Я сохранил о нем самое светлое воспоминание.

Взявшись снова за «Демона» Рубинштейна, я только теперь понял, какую ответственность беру на себя, исполняя эту оперу. Но я тщательно изучил ее еще в Италии и сейчас мне оставалось только усовершенствовать свое исполнение. Должен сказать, что это удалось мне в высокой степени, и я смог исполнением партии Демона увенчать и закрепить успех, уже завоеванный мною в Одессе в целом ряде других опер. Молва о моем блестящем успехе распространилась далеко за пределы этого города. Обо мне отзывались восторженно даже в газетах, издаваемых в Петербурге.