Титта Руффо - Парабола моей жизни

• Название: Парабола моей жизни
• Автор: Титта Руффо
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний Титта Руффо, названная им «Парабола моей жизни»,— правдивое описание нелегкого жизненного и творческого пути одного из величайших вокалистов-баритонов первой половины XX века. Мемуары эти, занимательные и поучительные, привлекательны своей искренностью, прямотой и бесхитростной откровенностью.

Жизнь знаменитого артиста с самого начала и до конца складывалась не гладко.. На его долю выпали жизненные и творческие конфликты, требовавшие от него активного участия и немедленного разрешения. Такой уж он был человек и такая была у него судьба.

---

Из Лондона, после короткой остановки в Милане и нескольких дней, проведенных в Риме в кругу семьи,— мне так хотелось снова обнять маму и показать ей сбережения, которые я сумел сделать для нее,— я вернулся в Милан, а оттуда отправился в Брунате. Там, в приятном уединении, я собирался не только отдыхать и проходить новые оперные партии, но главным образом заняться общей культурой, необходимость которой ощущалась мной все острее. Прежде чем уехать из Милана, я приобрел множество книг по литературе и истории, и эти книги в период двухмесячного досуга стали для меня в духовном отношении и насущным хлебом и лакомством. В Брунате я остановился в спокойном пансионе, представлявшем собой нечто вроде швейцарской мызы. Я занимал комнату под крышей. Оттуда открывался вид на большую часть озера и можно было наслаждаться волшебством рассветов и заходов солнца.

Вставал я очень рано и совершал большие прогулки. Взяв с собой книги, я часами наслаждался, растянувшись на луговой траве под безоблачным небом, и был в восторге от красоты этой жизни на лоне природы. После каждой прочитанной книги перед моим духовным взором открывались новые горизонты. Я снова проштудировал трагедии Шекспира и был захвачен образами, созданными этим огромным гением. Особенно поражали , меня тогда Джульетта, и Ромео, Офелия и Гамлет. Могу сказать, что бледный принц датский сделался моим неразлучным товарищем, и я уже тогда мечтал воплотить его когда-нибудь на сцене. Я задумал выучить наизусть наиболее выразительные фрагменты из упомянутых шекспировских трагедий и это совсем недурно удалось мне. Прочел я также весь театр Виктора Гюго и перечитал «Отверженных». Не оставлял я без внимания и авторов менее грандиозных — как тех, которые жили в прошедшие эпохи, так и современных. Я буквально проглотил «Новую Элоизу» Руссо, прочел много вещей Мопассана и Альфреда де Мюссе. Среди современных авторов меня главным образом привело в восхищение эмоциональное и философское красноречие Мишле, который напоминал мне нашего революционного деятеля и мыслителя Джузеппе Мадзини. В русской литературе я научился восхищаться Львом Толстым, а затем, не касаясь чисто художественной формы его произведений,— мне нравился, вернее — меня по-настоящему увлек Достоевский своим «Преступлением и наказанием». Что касается авторов итальянских, то пусть читатель не думает, что я, подобно некоторым нелепым снобам, пренебрегал ими во имя иностранцев. Отнюдь нет. Я, между прочим, выучил наизусть очень много стихотворений Кардуччи, Пасколи, Д'Аннунцио. Предпочитал первого и второго последнему. Кроме того, как каждому понятно, я не забрасывал и занятий вокалом. Пользовался теми часами, когда жители пансиона уходили гулять. Тогда я спускался в маленький салон для музицирования, где стояло старенькое фортепиано с пожелтевшими клавишами, и тут старательно занимался вокализами, а затем пел вовсю фрагменты из Россини и Моцарта, совершенствуя как технику, так и художественность исполнения.

В этот период деятельных каникул я жил обособленно, вдалеке от всех, за исключением «темноволосой синьоры». Ее присутствие — присутствие, само собой разумеется, духовное я всегда внутренне ощущал. Она поддерживала меня и частыми письмами, стремясь в них к одной единственной цели — воспитать или перевоспитать меня в соответствии с ее идеалом, то есть, другими словами, создать или усовершенствовать во мне человека и артиста. Две звезды сопровождают мужчину на его жизненном пути. Кроме той, под которой он по приметам якобы родился, ему суждена судьбой встреча с той женщиной, которая может сделать из него скотину или ангела, поднять его до неба или низвергнуть в бездну. Мне выпало в жизни редкое счастье встретить женщину, осветившую мой путь как лучезарная звезда. Ее просветленная преданность, тончайшее понимание и, главное, высокая жертвенность — ведь она жила в самые трудные годы моей жизни всегда в тени, захваченная взятой на себя высокой задачей — сумели сделать из меня, разумеется, не на пустом месте, человека и артиста. И если я получился не совсем тем, о ком мечталось, то все же не слишком от него отдаленным. Чтению книг, духовному общению с Бенедеттой и ее письмам, в которых я находил поддержку и поощрение, советы, предостережения, а при случае — и порицания, я обязан тем, что пережил в период пребывания в Брунате часы высоких устремлений, часы самых чистых и возвышенных мечтаний.

Глава 16. В ЕГИПТЕ

Печальное путешествие. Мой друг Анджиолино Бенчини. Впечатление от Каира. Заболеваю местной лихорадкой. Быстро выздоравливаю. В роли жреца в «Самсоне и Далиле» и Марселя в «Богеме». Письма Бенедетты. Много читаю. Прогулки по берегу Нила. Еще один сезон в Египте. Джованни Пароли

Т» ернувшись, наконец, в Милан, я уже через неделю заключил контракт на зимний сезон 1901/02 года с импресарио Луиджи Джианоли: он предложил мне выступления в театрах Александрии и Каира в Египте. Пароход отплывал из Бриндизи. Путешествие было для меня печальным. Только в мыслях о Бенедетте черпал я силу, чтобы двигаться дальше по своему суровому пути. Постоянно воскрешая в памяти счастливые месяцы, проведенные в Брунате, я вспоминал советы Бенедетты, внушавшей мне, чтобы я учился, читал, упорствовал в творческих намерениях и развивал в своем сознании все то, что могло обогатить и украсить духовную жизнь. Этими воспоминаниями мне удавалось несколько облегчить свое горестное состояние. Путешествие было ужасающим, море — почти все время штормовым и страдания мои невыносимыми. В Александрию я прибыл совершенно измученный. Но пришел в себя сразу же, как только увидел на пристани радостно ожидавшего меня дорогого друга, с которым расстался несколько лет тому назад в Калабрии: это был Анджиолино Бенчини. Пока пароход входил в порт, он громко и радостно меня приветствовал. Достаточно мне было услышать, как он своим громовым голосом зовет меня по имени и увидеть его широкую открытую улыбку, чтобы от подавленности, вызванной во мне тяжелым путешествием, ничего не осталось. Мне казалось, что я снова обрел семью. Среди того множества людей, с которыми мне довелось встретиться на жизненном пути, Бенчини был одним из самых честных и щедрых. В Египте, где он жил уже несколько лет, работая подрядчиком в порту Александрии, он сумел завоевать широкую известность, и положение его было более чем блестящим. Он жил с семьей в великолепнейшем дворце, где я часто бывал у него до того, как уехал из Александрии в Каир. Приглашенный то к обеду, то к ужину, я всегда с удовольствием задерживался у него, и мы проводили время в интересных занятиях и поучительных для меня беседах.

Впечатление от Каира было ошеломляющим. Мне казалось, что меня перебросили в новый, совершенно незнакомый мир. Вид белых плащей и красных тюрбанов в соединении с разлитым повсюду и не поддающимся определению запахом сильно воздействовали на мое воображение. Мне захотелось самому тотчас же нарядиться в национальную одежду, чтобы не отличаться от окружающей меня необычной среды и всецело слиться с ней. Внутренний мир араба остался непоколебленным в течение веков, и где-то в глубине страны, вероятно, существует кое-что, не изменившееся со времени фараонов. Завоевание Римом, владычество Наполеона, захват колонизаторами-англосаксами — все это прошло, точно туча, которая, по пословице, проносится бесследно.

Я нашел себе комнату против театра Хедива во французском пансионе, который содержала очень приветливая пожилая дама. Хотя меня и предупреждали, что выходить по вечерам нельзя, что из-за сильной ночной сырости это опасно для тех, кто еще не акклиматизировался, любопытство взяло верх над осторожностью. Я не хотел слушать ничьих советов и настаивал на том, чтобы пойти с друзьями осматривать ту часть города, где живут арабы. Было часов девять вечера. Легкое пальто плохо защищало меня от сырости, и она охватывала меня все плотнее и ощутимее. При входе в арабский квартал перед моими глазами открылась фантастическая картина, ярко освещенная и всячески озвученная. Мы попали в лабиринт улочек и переулочков, кишевших людьми всех цветов и изъяснявшихся на самых немыслимых и непонятных наречиях. Среди них негры, сидя на корточках на земле, работали при свете ацетиленовых ламп над занятными вещицами из меди, которые они украшали арабесками. Позади таинственных лавчонок юноши, ни на мгновение не останавливаясь, играли на дудках, волынках, били в барабаны, извлекая звуки то резкие, то глухие. Разными голосами на пороге своих лавок вопили торговцы, стараясь привлечь внимание иностранцев. Все это производило шум до такой степени оглушительный и действовавший на нервы, что я не мог дождаться момента, когда мы выберемся из этой ужасающей толкучки.

Я попросил приятеля, исполнявшего обязанности переводчика, показать нам нечто значительное и самое характерное. Он не нашел ничего лучше, как проводить нас в одноэтажный дом, где почти обнаженные женщины с открытой грудью и животом сладострастно плясали, извиваясь так, что казались змеями в человеческом образе. Это был какой-то адский вертеп. Продавцы предложили нам крошечные бутылочки с ароматами до такой степени резкими и стойкими, что достаточно было нескольких капель, брызнувших на мою одежду, чтобы запах этот держался в ткани упорно и неумолимо в течение нескольких недель. Потом мы попали в улочки не шире тропинок. Какие-то, казалось, дремлющие старцы сидели на земле на ковриках, курили трубки с огромными мундштуками и с закрытыми ртами монотонно тянули что-то нараспев. Это было зловещее зрелище. Мне почему-то пришло в голову, что эти мумии могут в одно мгновение окружить нас и затащить в какой-нибудь подземный лабиринт. Я не мог подавить в себе чувства страха и попросил товарищей уйти отсюда. Я вернулся домой оглушенный, переутомленный, опустошенный, а на другой день утром проснулся с головной болью. Когда слуга араб, который объяснялся понемногу на всех языках, принес мне завтрак и, подняв сетку от москитов, взглянул мне в лицо, он сразу определил: «Синьор больной» и побежал к хозяйке за градусником. И действительно: температура у меня поднялась до тридцати девяти и на лице и руках выступили какие-то маленькие черные пятна. Я был страшно расстроен. Однако болезнь моя — в этом убедила меня хозяйка пансиона, принявшая во мне сердечное участие,— отнюдь не была опасной. Я заболел местной лихорадкой — «денгой», и если лечить ее как следует, можно было выздороветь в неделю. Я должен был дебютировать в «Аиде» и мне следовало появиться на репетиции, которую принято проводить перед представлением каждой оперы. Теперь же возникла необходимость предупредить дирекцию театра, что явиться на репетицию не могу, так как заболел денгой и лежу в постели с высокой температурой. Администрация театра в свою очередь была вынуждена изменить порядок представлений и заменить меня другим артистом. Это неприятное происшествие оказалось для меня весьма убыточным, и я так сильно страдал от создавшегося положения, что иногда по вечерам, лежа в одиночестве в своей комнате в чужой стране, где не знал никого, кроме старушки хозяйки пансиона и ее слуги араба, признаюсь, принимался плакать. На третий день после того, как я заболел, доктор прописал мне микстуру, горькую как яд, и уверил меня, что, принимая три раза в день по столовой ложке этого снадобья, я в течение недели избавлюсь от денги. Желая только одного — выздороветь как можно скорее, я, несмотря на немыслимую горечь проклятого лекарства, стоически проглатывал свои три полные ложки каждый день. И действительно, в течение недели температура спала и с ней вместе пропали все черные пятна. И, конечно, я тотчас же поспешил сообщить в дирекцию о моем выздоровлении, заявив, что готов выступить в любую минуту. Как же горько было мое разочарование, когда, явившись в театр, вдруг увидел, что никто не обращает на меня никакого внимания. Коллега, заменявший меня в «Аиде», решительно отказывался возвратить мне мою партию, и администрация театра не знала, как разрешить этот вопрос. Тогда я сам обратился к моему коллеге, певцу с мировым именем, но уже совсем потерявшему голос. Я попросил его принять во внимание, что не мог выступить только потому, что тяжело заболел денгой. Но он ответил мне только непристойной фразой, рифмовавшейся со словом «денга». Эта грубость души и грубость в манере выражаться меня и поразила, и оскорбила, и страшно разозлила. Мне не верилось, что настоящий артист способен на такую низость. Я, конечно, не преминул ответить ему так, как он этого заслуживал, но вернулся домой весьма опечаленный. Я был нервно потрясен и воспринимал происшедшее как полный крах. Заснуть в ту ночь я, разумеется, не мог. На другой день утром я снова пошел в театр; обратился к дирижеру оркестра Алессандро Поме и как можно вежливее спросил у него, когда он думает дать мне выступление и в какой именно опере. Он тоже принял меня очень невнимательно и ответил уклончиво, что единственной возможной для меня оперой осталась «Самсон и Далила». Я — поскольку уже немного знал эту оперу и до появления на репетиции оставалось пять дней — согласился сразу же, несмотря на то что мне очень не улыбалось дебютировать в партии верховного жреца, единственной, которая могла быть мне предложена. Но важнее всего было тем или иным способом включиться в работу и завоевать себе место в театре. Ибо горе бедному артисту, если он имеет несчастье заболеть, особенно в начале карьеры. Все его надежды могут сразу рухнуть. Коллеги жалеют его и все наперегонки стараются его утопить. Надо считать редким случаем, если он встретит кого-нибудь, кто протянет ему руку помощи, желая спасти от крушения. Если он от природы наделен великолепнейшим голосом, найдут, что он недостаточно вынослив — и вот удобный случай для любого сердобольного коллеги, который распространит слух, что он болен туберкулезом, или что голос его пострадал от какой-нибудь другой болезни. В общем, молитесь, о артисты, молитесь о том, чтобы быть всегда здоровыми! В противном случае вы за это здорово поплатитесь.