Титта Руффо - Парабола моей жизни

• Название: Парабола моей жизни
• Автор: Титта Руффо
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний Титта Руффо, названная им «Парабола моей жизни»,— правдивое описание нелегкого жизненного и творческого пути одного из величайших вокалистов-баритонов первой половины XX века. Мемуары эти, занимательные и поучительные, привлекательны своей искренностью, прямотой и бесхитростной откровенностью.

Жизнь знаменитого артиста с самого начала и до конца складывалась не гладко.. На его долю выпали жизненные и творческие конфликты, требовавшие от него активного участия и немедленного разрешения. Такой уж он был человек и такая была у него судьба.

---

Вскоре меня пригласили на одну из первых репетиций «Бал-маскарада». Зная, что и она должна была принять участие в этой репетиции, но не сможет сделать этого по болезни, я решился написать ей. Вот как я к ней обратился: «Глубокоуважаемая синьора, вас удивит это мое письмо, но я случайно узнал о вашем нездоровье и страшно этим огорчен. Мне так хотелось, чтобы вы присутствовали при моем успехе.

Питаю к вам чувство глубокой благодарности за добрый и строгий совет, который вы дали мне на пароходе. Ваши слова сделали меня другим человеком. Я чувствую себя теперь более серьезным, более взрослым и хотел бы лично выразить вам то, что чувствую внутри. Знаю, однако, что у меня на это не хватит смелости. Простите меня. Выздоравливайте скорее, прошу вас, так как вы приносите с собой и свет и радость жизни. С совершеннейшим почтением Титта Руффо». Я послал это достаточно наивное письмо вместе с большим букетом роз. Впоследствии я узнал, что мое почтительное внимание тронуло ее сердце, тем более, что оно попало в горестную для нее минуту. Дирекция театра сообщила ей, что, поскольку прошло шесть льготных дней, предусмотренных в контракте, а она до сих пор не может приступить к репетициям «Бал-маскарада», договор с ней считается аннулированным. Таким образом, ей предстояло уехать или же последовать совету заинтересованного в этом деле дона Джоана и принять покровительство председателя комиссии. Она решительно отвергла это предложение. Ее моральный облик был не менее прекрасен, чем внешняя красота. Я был в отчаянии. Мне хотелось перевернуть весь мир, чтобы только прийти ей на помощь.

Когда я спустился в салон, там среди других вертелся тенор Кастеллано. Поздравив меня с успехом, он повторил снова, на этот раз с каким-то кислосладким видом: «Скоро удостоишься чести петь вместе с Кастеллано». Но я не дал ему кончить фразу и сухо ответил: «Также и тебе выпадет честь петь с Титта Руффо». Однако, как настоящий южанин, который никогда не теряется, он сразу нашелся: «Ну,— сказал он,— много времени пройдет, прежде чем для меня это окажется честью». «Конечно,— ответил я,— но когда ты уже придешь к концу своего артистического пути, передо мной будут еще многие годы деятельности».

Наша недостойная словесная перепалка была прервана появлением Бенедетты. Она казалась печальной и обескураженной. Приветствовав присутствующих легким поклоном, она обратилась к дирижеру оркестра, единственному среди всех проявившему озабоченность создавшимся для нее трудным положением, и как раз благодаря его любезности я смог встретиться лицом к лицу с ней, желавшей, как оказалось, со мной поговорить. Она поблагодарила меня за удивившее ее письмо и за роскошные цветы, поздравила с успехом, обещала приложить все усилия к тому, чтобы до отъезда послушать меня на сцене, предсказала мне большое будущее. Я воспользовался случаем, чтобы открыть ей свое сердце. Сказал, что пел только для нее, только для того, чтобы она сочла меня взрослым; сказал, что я чувствую себя способным помочь ей, не стремясь ни к чему иному, как только к тому, чтобы выразить ей благодарность за то неповторимое впечатление, которое она произвела на меня с первого взгляда. Она поняла. И чтобы сразу же протрезвить мое пылкое юношеское воображение и не оставлять мне иллюзий, она заставила меня серьезно призадуматься над реальной действительностью.

Через день было назначено второе представление «Африканки». Но заболел один из участников спектакля, и маэстро Падовани поспешил предупредить меня, что, в случае, если заболевший артист не поправится, спектакль придется заменить.

И он спросил меня, чувствую ли я себя в состоянии в случае если в этом возникнет необходимость, выступить в «Риголетто» без репетиции? Я не скрыл от него, что это с моей стороны было бы большим риском, но что клавир у меня с собой. Мы пошли к роялю, и я вполголоса наметил самые значительные фрагменты оперы. Маэстро ушел очень довольный и попросил меня быть готовым к возможной замене.

Я напомнил ему, что имею право на одну репетицию под рояль и на одну с оркестром, и поэтому, в случае выступления без репетиции, мне должны будут уплатить гонорар, не обусловленный контрактом. Не придавая значения моим словам, маэстро ушел, говоря, что для меня все равно в чем выступить — в «Африканке» или в «Риголетто». Несколько позже пришел дон Джоан. Он заявил, что придется заменить спектакль и что единственной оперой, способной удовлетворить абонентов, является «Риголетто», в которой мне, несомненно, удастся завоевать новый успех.

«Все это громкие слова,— сказал я,— но для того, чтобы пойти на такой риск, нужно что-то другое». И я потребовал за свое выступление тысячу пятьсот лир, помимо контракта, да еще с условием, чтобы деньги были мне выплачены, прежде чем я отправлюсь в театр. При этом моем требовании дон Джоан остолбенел. Он выглядел точь в точь, как дон Бартоло в «Цирюльнике». Я повторил, скандируя каждый слог: «Тысячу пятьсот лир». «Тебя надо связать и отвезти в сумасшедший дом»,— сказал он наконец. «Ничего подобного,— ответил я, — наоборот, я — мудрец, который должен разгуливать на свободе, и факты скоро покажут, что я прав. Если я сегодня вечером выступлю в партии Риголетто, это будет обозначать, что я получил от вас тысячу пятьсот лир и ни на одно сольдо меньше. Кстати, вы на этом не терпите никакого убытка. Разве вы не отняли тысячу пятьсот лир у больной синьоры? А теперь вы дадите тысячу пятьсот лир мне. По закону возмездия». «Какое тебе дело до того, что касается только антрепризы!» — воскликнул дон Джоан. Тогда я сказал ему, что, узнав о случае с синьорой и предполагаемой возможности замены спектакля,— об этом предупредил меня маэстро Падовани,— я тотчас же принялся за изучение своего контракта. Таким образом я узнал совершенно точно из параграфа седьмого, что артисту полагается по одной репетиции под рояль и по одной оркестровой для каждой оперы, но что в день спектакля артист репетировать не обязан. Поэтому я и решил, что если в четыре часа не получу требуемой суммы, то уйду из гостиницы и вернусь тогда, когда мне заблагорассудится.

Дон Джоан ушел, не обмолвившись ни одним словом. Но ровно в четыре часа появился администратор и вручил мне в чилийских деньгах сумму, равную тысяче пятистам лирам и ни на одно сольдо меньше. Я спрятал деньги в чемоданчик и в шесть был уже в театре, чтобы начать приготовляться. Послал за парикмахером, чтобы он привел мне в порядок парик, а затем медленно, с полным спокойствием начал петь вокализы, разгуливая по сцене и наблюдая за машинистами: они убирали декорации «Африканки» и заменяли их декорациями «Риголетто». Около семи начали появляться другие артисты. Кастеллано, который должен был появиться впервые в «Манон», был вынужден, вопреки своему желанию, дебютировать в «Риголетто». Так как он давно не пел этой оперы Верди, то чувствовал себя неподготовленным, и ему не удавалось скрыть своего волнения. Я же, наоборот, пел свою партию совсем недавно — последний раз в генуэзском Карло Феличе — и великолепно помнил свою роль наизусть. Будь это иначе, разве я решился бы взять на себя такую ответственность? После третьего акта, когда я снова захватил публику уже вторым воплощенным мною образом, то всеобщее признание и исключительный успех окончательно утвердили меня в самом первом ряду артистов труппы.

Хозяин гостиницы, казалось, обезумел от радости. Он танцевал в салоне, восклицая на своем энергичном пьемонтском наречии: «Боже великий, какой невероятный успех!» Я же не мог дождаться минуты, когда мне удастся рассказать Бенедетте о своей победе и отомстить за нее. Бегом поднявшись в свою комнату, я вынул из чемоданчика заработанную тысячу пятьсот лир в чилийских деньгах и, вернувшись в салон, переполненный артистами и гостями, попросил хозяина, в случае, если синьора еще не легла, пригласить ее сделать нам величайшее одолжение и спуститься на один момент, так как мне настоятельно необходимо сказать ей ^ несколько слов. В это время вошел державшийся весьма чопорно дон Джоан вместе со своей Миртеей. Вскоре спустилась и Бенедетта. В салоне было в эту минуту много артистов и решительно все — открыто или за глаза — обвиняли меня в вымогательстве. Я вытащил тогда из кармана чилийские деньги и заявил дону Джоану, что передаю эту сумму синьоре и что я совсем не собирался шантажировать антрепризу, а только совершить то, что требовалось справедливостью и чувством товарищества. Синьора ни за что не хотела принять деньги, давая мне понять, что этот мой поступок, столь невинно великодушный, может быть истолкован самым двусмысленным образом. Тогда я передал всю сумму хозяину • гостиницы и попросил его принять эти деньги на хранение, как принадлежащие синьоре. Присутствовавшие при этом артисты, только что меня осуждавшие, выражали мне теперь свое восхищение. Дон Джоан, весьма смущенный, удалился вместе со своей Миртеей. Синьора по-прежнему энергично настаивала на своем отказе. Тогда я сказал при всех, прямо и откровенно, без каких бы то ни было недомолвок, что совершенный мной поступок был продиктован только глубоким чувством солидарности и почтения, и что я не могу и не хочу поступать иначе, ибо это осмысливает и расширяет мое жизнеощущение.