Лев Боярский - Очерки старой Тюмени

• Название: Очерки старой Тюмени
• Автор: Лев Боярский
• Жанр: Биографии и Мемуары

Тюмень: П.П.Ш, 2011

На основе музейных и архивных материалов Л. Боярский и др. подготовили к печати сборник «Очерки старой Тюмени», в который включены воспоминания «наивных историографов» — Николая Захваткина, Аркадия Иванова, Николая Калугина, Станислава Карнацевича и Алексея Улыбина.

Очерки опубликованы в 2011 году в тюменском издательстве «П.П.Ш.» на средства подписчиков.

---

Ссылка в Сибирь шла по так называемой «Владимирке». Теперь эта дорога в Москве называется Шоссе Энтузиастов. Отправлены были пешим порядком в арестантских халатах с «бубновым тузом» на спине, скованные по 4 человека.[…]

Когда дошли до станции Усть-Ламенка (недалеко от г. Ишима), их группу расковали, конвой ушёл и сказали арестантам, что они свободны и могут идти куда хотят. Отца товарищ фельдшер Якимашко хотел покончить с собой, но отец удержал его от этого шага и предложил идти в Ишим и поискать там работы. В Ишиме тогда населения было всего 3–5 тысяч человек. Была городская больница, которой ведал врач Тыранов. По рассказу отца, этот врач окончил в своё время медико-хирургическую академию в С.-Петербурге и женился на купчихи с приданым 20 тыс. руб.[…] Отцу удалось устроиться фельдшером при Ишимской больнице. Якимашко, его приятель, тоже фельдшер, устроился в посёлке Падун Ялуторовского района, где был винокуренный завод поляка Поклевского, тоже когда-то ссыльного за восстание ещё в 1830 году. Отец рассказал, что Тыранов часто посылал его к больным на дому поставить правильно диагноз болезни, а также проделать все лечебные процедуры. Прежде всего — пустить кровь из вены — удалить «дурные соки», дать слабительное — каломель и рвотное — ипекакуану. Такой шаблон был лечения всякого лихорадочного заболевания. Конечно, рвота, понос, потеря крови резко ослабляли больного и мешали его организму бороться с болезнью. […] «Хуже разбойников были мы, медики» — часто вспоминал отец. Недаром как огня боялось население больниц людей в белых халатах.

В Тюмень отец выехал из Ишима, так как Поклевский обещал ему место фельдшера. Но когда он в Тюмень приехал, место уже было занято кем-то другим. В Тюмени он встретил ряд ссыльных врачей поляков, […], которые обещали ему помощь. Кроме того, ему удалось устроиться на постоянную службу на кожевенный завод братьев Колмогоровых и он остался в Тюмени. Не смотря на то, что ему минуло 50 лет, он решил наконец жениться. Невестой его стала Ядвига Рыбиньская, дочь ссыльного поляка из Харьковской тюрьмы (в связи с 1863 годом) Иосифа Ивановича Рыбиньского и его жены Каролины Викентьевны Гродецкой. Невеста после окончания женской гимназии в Житомире служила то заведующей библиотекой, то письмоводителем у адвоката Бартошевича. Свадьба состоялась в 1890 году. Жениху шёл уже 53 год, а невесте всего 23 года. Вот от такого брака я и родился в 1891 году.[…]

В 1901 году отец купил новый дом с большим садом около Земляного моста, как ехать на Городище. Это 2 старых дома по Трусовскому переулку, 4 у купчихи Тимофеевой за 1800 руб. Он сделал ремонт обоим домам, подвёл под них каменный фундамент, покрыл железной крышей. Выбрав себе для жилья дом угловой, стоящий на юго-запад на открытом месте, он решил в нём достроить себе комнату с отдельным входом (кабинет). Старый дом по Ильинской улице он продал гражданке [Тапсениной?].

В новом доме была большая ограда, вся мощёная деревянной мостовой и много амбаров: с одной стороны 4 и с другой. Кроме того, флигель одноэтажный на 3 комнаты, баня, сеновалы и хлева с той и другой стороны для лошадей и коров. Если бы все старые постройки продать на дрова, то можно было бы заплатить за дом деньги. Во дворе отец поставил большой столб для устройства «исполинки» — так называли игру вокруг столба на верёвках. В садике около дома он построил беседку, где летом во время жары мы обедали, а я даже спал ночами. В садике нам отец устроил трапецию, лестницу и римские кольца. В зимнее время мы такие кольца имели в своей детской комнате. О физической культуре отец очень заботился. Научил нас плавать. Учил стрелять из ружья (детское ружьё «Монте-Кристо») промышленников Севера. Заряжалось оно со стороны отверстия в стволе. Засыпалось немного пороха, а затем медным шомполом вгонялась на порох одна картечинка, надевался пистон. Ружьё имело нарезной ствол, но очень толстый и тяжёлый, а потому имел подставку в виде треугольника. Отец купил его на толкучем рынке за 3 руб. и отдал нам. Купил на толкучем рынке пистолет окованный медью с подписью «Николай I», и тоже отдал нам. Мы его заряжали таким образом: в отверстие дула насыпали горсть пороха, затем загоняли пыж и на пыж горсть дроби и опять пыж. Стреляли птичек. После выстрела от отдачи курком сдирало кожу с пальца, а от птички оставались только пёрышки. Так же на толкучке был куплен револьвер типа «бульдог», который он тоже отдал нам. Сколько бутылок мы перестреляли в огороде из этого оружия! Уже будучи взрослым, я пистолет «Николай I» передал в Тюменский Краеведческий музей. Да ещё от дедушки в наследство остался 2-ствольный пистолет, который бабушка после его смерти подарила нам, ребятам. Большой компанией мы ходили в лес: я с братом, Пекарские Витька и Инка, Ивановские Людвиг и Вацлав. Ходили на охоту на зайцев. Но ничего, конечно, убить не могли. Один раз поймали молоденького зайчишку, которого принесли домой и он прожил у нас до весны, всю зиму. Очень любил варенье, котлеты, хлеб. А затем отец с матерью увезли его в лес и выпустили. Так он не хотел никуда бежать от них.

Я очень любил слушать рассказы отца, когда приходили гости. Я помню его рассказы о силаче татарине из Ембаевских юрт по фамилии, кажется, Карамшаков. Это был богатый торговец кожей убитых животных. Он посещал все ярмарки, вплоть до Лейпцигской. Однажды он выехал на паре лошадей на Ирбитскую ярмарку. В Ирбит из Тюмени надо было ехать через Затюменку, а затем деревни Кулаково, Каменка и т. д. Так вот, в Силкином логу, не доезжая до деревни Кулаково, разбойники остановили Карамшакова. Тогда он вылез из саней, подошёл к разбойникам (а их было несколько человек) и нагнулся, как бы доставая из-за голенища пимов бумажник с деньгами, т. к. обычно деньги прятали не в карманах брюк, а за голенище сапог или пимов. Но вместо бумажника он за ноги обхватил одного из напавших и начал им как палкой лупить остальных. Это вызвало панику. Разбойники бежали. Будучи Заграницей, Карамшаков удивлял немцев тем, что он пил коньяк не рюмками, а стаканами, как чай и не пьянел. Все силовые устройства он попортил, так как повыдёргивал их, взявшись за ручки, вместе с корнем, с пружинами. Отец рассказывал, как он под хмельком шёл по Затюменке и решил зайти в один из домиков «на огонёк». Он постучал в дверь, но ему ответили, чтобы он шёл своей дорогой и дверь не открыли. Тогда Карамшаков, подойдя к углу домика, стал его трясти. Испуганные жители открыли ему дверь, узнав, что имеют дело с силачом Карамшаковым. Отец, я помню, говорил, что Карамшаков мог отодрать от земли тяжесть весом до 20 пудов (360 кг).

Очень интересны рассказы отца о быте и нравах купечества того времени. Бывая как врач у некоторых из них (Копылов Василий Андреевич, Вяткин) он мог наблюдать семейный быт и слышать о банкротстве многих купцов.

На пасху в числе визитёров бывали у нас за пасхальным столом Копылов, Вяткин. Они обычно нам, ребятам, дарили каждому по серебряному рублю. Отец же, бывая на праздниках у них, дарил ребятам заранее купленные игрушки.

Отец рассказывал о закономерности, которая сопровождает купца при его банкротстве. Это то, что меняется только вывеска, магазин же или предприятие продолжает работать, но хозяином становится бывший доверенный купца. Так, обанкротился Князев, магазин стал под вывеской Дмитриева. Таким я застал магазин в нижнем этаже дома Князевой в 1901–1902 гг. Затем обанкротился Дмитриев, его доверенный открыл такой же магазин «Братьев Рыбаловых». Этот доверенный был старшим среди братьев — Иван Егорович Рыбалов. Обанкротился магазин Сильверстова, его доверенный Аверкиев стал хозяином и широко поставил дело: помещение для магазина устроил во вновь выстроенном доме по ул. Царской (Республики), где теперь помещается горсовет. Вяткина заменил его доверенный Шмыров и т. д.

Какое же наказание несли злостные банкроты? Для них специально было выстроено деревянное здание, окружённое деревянным высоким забором, в Затюменской части города напротив Затюменского кладбища.[…] В этот дом изолировали банкротов-купцов. Здесь они имели приличную квартиру, питание и т. д., но считалось, что находились в заключении.

Очень драматично прошло банкротство частного банка Андреева в г. Тюмени. Этот банк находился в нижнем этаже большого каменного здания на углу улиц Иркутской (Челюскинцев) и Царской (Республики). Так как банк объявил, что он будет выплачивать 6 процентов годовых на всякий вклад граждан, а государственный банк платил только 2 процента, то большинство граждан г. Тюмени решило положить свои деньги в банк Андреева. Оказалось, что в один прекрасный день банк объявил о своей несостоятельности (банкротстве). Полные драматизма происходили сцены у кассы банка. Пивовар Серватский завода пива Давыдовского, где сейчас помещается завод АТЭ, чуть не задушил своего приятеля главного бухгалтера банка гражданина Гирмана за то, что тот не дал ему заблаговременно знать о банкротстве банка. У Серватского был вклад 18 тыс. руб. Двухэтажный полукаменный дом Гирмана сохранился до сих пор на углу улиц Иркутской и Володарского. Банк Андреева потом выплатил вкладчикам часть денег, платя за 1 руб. — 25 коп. Мой отец тоже держал деньги в банке Андреева и был среди пострадавших граждан Тюмени. Отец много рассказывал об этом пивоваре, т. к. часто бывал в его доме, лечил его жену, детей и самого пивовара. Пивовар был весом 8-10 пудов и продолжал много есть. Когда отец заикнулся о диете, Серватский ответил, что он и так на диете. На завтрак съедает 20 яичек и кусочек мяска — вот и всё. Кроме того, за целый день работы на заводе, проходя по цехам, он незаметно выпивает ведро пива (20 бутылок), пробуя их качество. Первая его жена умерла от скоротечной чахотки, была подконец очень худая. Тогда он съездил на родину к себе в Словакию и привёз жену тоже как он сам, пудов на 8-10. Так что, бывало, в грязь одна лошадь с трудом поднимала их при выезде в город в гору. Оба они ездили на так называемой линейке, в коробок их задние части не входили. И ещё вес кучера.