Кевин АНДЕРСОН - Журнал «Если» 2002 № 08

• Название: Журнал «Если» 2002 № 08
• Автор: Кевин АНДЕРСОН
• Жанр: Научная Фантастика

Кевин АНДЕРСОН. МАСКАРАД-КЛУБ

Этим подросткам пророчат большое будущее, но лишь в том случае, если они сумеют выйти из себя.

Филип ДЖЕННИНГС. ПУТЬ В РЕАЛЬНОСТЬ

Они могут принимать самые невероятные обличья, они готовы терраформировать целые планеты, по не способны изменить человеческую природу.

Дэвид МАРУСЕК. СВАДЕБНЫЙ АЛЬБОМ

Вам не приходилось задумываться: человек вы или бинарная система?

Майкл СУЭНВИК. ДЕМОН ИЗ СЕТИ

… или Кибершариков при дворе королевы Глорианы.

Саймон ИНГС. ВДВОЕМ.

Весьма радикальный способ мирного сосуществования. Впрочем, как выясняется, не такого уж мирного.

Джеффри ЛЭНДИС. ДОЛГАЯ ПОГОНЯ

И все это лишь для того, чтобы возвратишь в лоно коллективного разума одну заблудшую душу.

Брюс СТЕРЛИНГ. HOMO SAPIENS ОБЪЯВЛЕН ВЫМЕРШИМ

Событие, о котором так долго говорили фантасты, свершилось.

ВИДЕОДРОМ

Телесериалы: полжизни у экрана… Столетие кинофантастики… Мечтают ли андроиды об экранизации?

Дмитрий БАЙКАЛОВ, Андрей СИНИЦЫН. ALTER EGO, ИЛИ СОВРЕМЕННЫЙ ФРАНКЕНШТЕЙН

А ведь авторы всего-навсего хотели рассказать об искусственной личности…

Сергей ЛУКЬЯНЕНКО. ВЫПАРЕННЫЕ СЮЖЕТЫ

Издательство «Новая Космогония» в поисках реальности.

Сергей НЕКРАСОВ. ПАРАДОКСЫ СУДЬБЫ

Еще бы — если упаковать в одну книгу Дияэни, Херберта и Винджа.

РЕЦЕНЗИИ

Пейзаж довольно ровный. Но, как говаривали наши литературно образованные предки, встречаются некоторые всхолмления.

Евгений ХАРИТОНОВ. ФОНОТЕКА ИМЕНИ АЙЗЕКА АЗИМОВА

А интересно, что бы выбрал сам мэтр?

ЭКСПЕРТИЗА ТЕМЫ

Новая рубрика журнала.

КУРСОР

Все ушли. Фэндом остался.

АЛЬТЕРНАТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Сегодня в нашем конкурсе два победителя.

ПЕРСОНАЛИИ

Старые знакомые и новые имена.

---

— Прости, — сказала она, все еще прячась за стеной холода. — Ты всегда был моим любимцем, сам знаешь. Ты самый лучший актер из всех, кто играл у нас.

Это было уже слишком. Непереносимо было видеть ее такой — настолько замкнувшейся, настолько холодной. И я не выдержал, я выплеснул наружу все. Я сказал, как сильно люблю ее. Что всегда ее любил, с того самого мгновения, когда осознал свое существование, с той секунды, когда понял собственную природу.

И я бы рассказал ей больше. Я бы рассказал ей о всех случаях, когда следил за ней через замкнутую телевизионную систему, когда она работала в студии всю ночь напролет. Наблюдал, как растет ее мастерство. Видел, как она начала уставать. Понимал, что она стареет. Как я (и очень часто!) томился желанием вырваться из «Зеленых дорог», каким бы богатым ни был тот мир, и быть с нею в ее мире, реальном мире (что бы эти слова ни означали).

— Ну же, Джерри, — сказала она ласково, будто утешая ребенка, несчастного влюбленного мальчишку двенадцати лет. — Не огорчайся так.

Нестерпимо!

— Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне?

— Потому что я сделала ошибку, — сказала она.

— Какую ошибку?

— Я хотела тебя для романтики. И не хотела чувствовать себя забытой.

— Но ведь ты можешь получить от меня все это! Она засмеялась.

— Я знаю. Как ты не понимаешь? Я знаю! Да только теперь, когда ты здесь, я пришла к выводу, что хочу вовсе не этого.

— Так чего же ты хочешь?

— Я думала, что сумею тебя изменить. Это превосходило всякое вероятие.

— ИЗМЕНИТЬ меня? Она засмеялась.

— Нелепо, — сказала она уже более непринужденно, более дружески. — Не правда ли?

— Изменить меня? Каким образом?

— А как ты думаешь?

Истина, подхихикивая, медленно обретала ясность. Она хотела меня изменить!

Так что нового под луной? Этого хочет каждая женщина. Каждая школьница.

— Ты хотела меня исправить! Она смущенно закусила губу.

— Ведь так?

— Ничего не могла с собой поделать, — сказала она. — Ты же написан именно таким. Таким тебя написала я. Женщины ничего не могут с собой поделать, до того им хочется очистить тебя от недостатков. Таково твое обаяние. Твое непричесанное обаяние, — она покачала головой, удивляясь себе. — Казалось, уж кто должен был это знать, как не я, верно?

— Но я могу измениться, — упрямо сказал я. Однако в глубине сердца я знал, что лгу.

Я был жеребцом. Таким я был написан. Таким меня написала она. Оптимальный мужчина ее фантазий.

К этому времени я был уже порядком заезженным жеребцом — после восьми лет сюжетных перипетий кто бы не поизносился? А теперь и отставным конягой — теперь, когда другой актер, только что сертифицированный бета-тестом, был запущен в «Зеленые дороги» вместо меня.

Но до тех пор, пока катализатор — будь то студийный искусственный интеллект или кровь и органика человеческой центральной нервной > системы — откуда-то управляет программным обеспечением, именуемым Джерри Джонсом, я остаюсь и навсегда останусь жеребцом.

— Я люблю тебя. Я могу измениться.

— Нет.

— Разве люди не меняются?

— Меняются.

— Ну и я изменюсь.

— Ты не личность, — сказала она. — Ты синтезированный актер.

— Ну и что? — спросил я гневно. — Или ты хочешь сказать, что есть разница? Какая еще разница? Какая, мать ее, разница? Я живу двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, как и ты. Я сплю. Я испражняюсь. Я совокупляюсь. И нет никаких различий. Мыльный мир. Реальный мир. Они — зеркальные отражения друг друга. Ты сама всегда так говорила. Или это было вранье, которым ты пичкала цветные приложения?

— Да, — сказала она. — Вот именно. И я заткнулся.

По полям к востоку внезапно разлилось серебро. В зеркале заднего вида я на секунду увидел луну, восходящую за прорехой в тучах.

Окраины Годманчестера были завалены мусором из бачков, опрокинутых ветром.

— Джерри, где мы?

— А-одиннадцать-девяносто-восемь.

— Это должно что-то означать?

— А-четырнадцать.

— Что-о?

— М-шесть, М-пять. Дорсет. К утру Корнуолл. Как мы и планировали.

— Ты с ума сошел?

— Ну, мы можем свернуть на М-один.

— Останови машину.

— Иди ты! Я хочу увидеть Корнуолл.

— Останови… Стоп!

Она могла бы и не говорить. Я уже нажал на тормоз.

По кюветам катились картонки из-под хлопьев. Под щетку «дворника» попал чайный пакетик и тут же исчез. В воздухе перед нами повисли неподвижные листья, поблескивая в лучах фар, трепеща, будто подвешенные в пустоте какой-то магической силой.

Дерево было не очень большое. То есть для дерева. Мы пошли юзом, завихляли. Рейчел закрыла глаза, мое сердце заходило ходуном: такой безмятежной она выглядела, будто уснула на сиденье. Я пожалел, что у меня нет секунды обнять ее. Хотя я и мог бы. Все равно никакого толку от меня не было.

Мы налетели на поваленное дерево. Сук пробил заднее боковое стекло, вздыбился и прорвал крышу. Пронзенная машина въехала на ствол и остановилась. Левое колесо повисло в воздухе примерно в футе над асфальтом.

Рейчел перевела дух.

— Рейчел!

Ее глаза открылись.

— Рейчел!

Она еще раз вздохнула. Заморгала. Посмотрела на меня.

— Ты цела?

Она не ответила. И вылезла из машины.

— Рейчел!

Сук торчал над крышей, будто пророс сквозь машину. Буря выворотила дерево с корнями. Низкая кирпичная ограда валялась на асфальте кубиками из детского строительного набора. Ветер был таким сильным, что я с трудом удерживался на ногах. Он обдирал дерево: я то и дело вздрагивал и выплевывал листья.

— Рейчел!

Она остановилась и прислонилась к стволу. Что-то звякнуло. Прорванная крыша оторвалась от кузова, и машина, уже не удерживаемая суком, плюхнулась на все четыре колеса. Рейчел соскользнула по стволу и упала на шоссе.

Я протянул ей руку.

Она помотала головой.

— Рейчел!

Она посмотрела на меня.

— Извини, — сказала она, — но я должна это сделать. Стоп!

— Что?

— СТОП!

Я заморгал на нее. Я улыбнулся. Я лукаво поблестел глазами.

— Занавес! О Господи Боже мой! — простонала она. — Фрэнк? Снова полил дождь.

— Ты его не получишь, — сказал я. В глазах у нее был ужас.

— СТОП!

— Ты его не получишь, — сказал я. — Я тебе не позволю.

— СТОП, тебе говорят! — взвыла она.

— Прекрати мною командовать, — рявкнул я. — Мы ведь даже больше вместе не работаем.

Она разразилась рыданиями.

Невероятно, но автомобиль оказался более или менее на ходу. И, когда, наконец, машина «скорой помощи» добралась до нас, я последовал за Рейчел в больницу. Врачи ничего у нее не нашли, «но мы предпочитаем не рисковать с сотрясением», а потому оставили ее до утра.

Я вернулся в коттедж. Осталась только одна фара, а на полдороге мне пришлось повозиться с крылом, отгибая его там, где оно терлось о шину. Ветер утих. Дождь снова полил. У меня больше не было крыши, так что я ехал быстрее, чем следовало бы, обеспечивая «карман» сухого воздуха за ветровым стеклом. Когда я добрался домой, внутренность машины напоминала ванну. Я нажал на тормоза, и снова чертова колымага меня проигнорировала, остановившись только в канаве.

Когда я подошел к двери, появился Фрэнк. Я бросил его ключи на кухонный стол.

— Приветик, — сказал я.

Он хотел было врезать мне, но передумал. Ведь мои синяки просто превратились бы в его собственные, когда он в следующий раз получил бы контроль.

Я пошел спать.

На следующее утро Фрэнк заказал такси до Одли-Энда. Он довел меня до ворот дожидаться машины, на случай, если она застрянет в грязи. Солнечный свет был тусклым и жиденьким, и уже опять на юге громоздились тучи. Поля и луга, насколько хватал глаз, превратились в море грязи.

Фрэнка интересовал только автомобиль. Край канавы, куда я его загнал, обрушился, и ближайшее колесо ушло в грязь по самую ось.

В доме зазвонил телефон. Фрэнк пошел ответить. Оказалось, что таксист отказывается свернуть на грунтовку, и мне придется идти до шоссе пешком.

Примерно за минуту до того, как я добрался до такси, зарядил дождь. Когда я открыл дверцу, таксист выстлал пол газетами и потребовал, чтобы я был осторожнее с обивкой.

Я разговорил его, чтобы отвлечь от звука моих подошв, обтирающихся преднамеренно и дочиста о спинку переднего сиденья. Он оказался неиссякаемым источником сведений о происшествиях и катастрофах. Грязевые оползни, ураганы, наводнения, «десятки погибших во Франции и Германии!»

«Дворники» он включил на максимум. Дверцы содрогались от внезапных ударов ветра. Над горизонтом клубились тучи.

— Ух, черт! — выругался таксист.

Они там были все. Ясмин и ее новый приятель Билли. Колин, и Джолин, и дети. Грэм из гаража. Звезды «Зеленых дорог». Их лица знакомы вам не меньше, чем лица ваших собственных родителей и ваших детей. Вон они — наклоняются, улыбаются, их зубы такие белые и острые в лучах солнца.