Юрий Эскин - День народного единства: биография праздника

• Название: День народного единства: биография праздника
• Автор: Юрий Эскин
• Издательство: Литагент «Дрофа»d9689c58-c7e2-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-358-03531-7

Книга посвящена драматичным событиям российской истории XVII в. – Смутному времени. На основе широкого круга источников и литературы авторы детально исследуют, как в борьбе за независимость Русского государства зарождалось общенациональное общественное движение.

В центре внимания исторических очерков В.Козлякова, П.Михайлова и Ю.Эскина – деятельность Второго ополчения и судьба его руководителей К.Минина и Д.М.Пожарского. В.Токарев рассматривает, как тема русской Смуты преломлялась в 1930-х годах, И.Андреев анализирует исторические уроки Смутного времени.

Для широкого круга читателей.

---

Род и предки. Юность

В III в. нашей эры жили на Ближнем Востоке, далекой окраине великой Римской империи, в городе Феремане в Месопотамии, два брата-христианина, Козьма и Дамиан, сыновья добродетельной вдовы Феодотии. Были они лекари, лечили бесплатно и проповедовали христианство. Умерли братья как всеми уважаемые люди, так как не испытывали гонений, и со временем были причислены к лику святых. День почитания их – 1 ноября.[24] Спустя более чем 1300 лет в далекой России, в конце правления грозного царя Ивана Васильевича в некоем добродетельном семействе 1 ноября родился мальчик, и его по святцам окрестили Козьмой, и суждено ему было стать «мужем совета и меча», «неколебимым во бранех», чести и твердости духа, и в 1612 г. совершить подвиги, нанесшие раздиравшей его Родину гражданской войне практически смертельный удар, ощутимый и опрометчиво вмешавшимся в нее с интервенцией соседям. И помог этот Козьма заложить фундамент державы – 300-летней монархии Романовых. Ну конечно, скажет любой читатель. Это Кузьма Минин! Так-то, да не совсем. Ибо не один герой по имени Козьма (Кузьма) участвовал в подвиге, а два. Соратником Минина был князь Пожарский. И в конце XVI столетия у разных родителей в разных местах России родились два мальчика, и обоих окрестили Козьмами. И это были два освободителя Москвы, памятник которым стоит на ее главной площади.

Время и место рождения Минина установить почти невозможно, поскольку он был из простой посадской, хотя и состоятельной семьи, а церковные записные книги еще не велись. Но князь Пожарский родился (или был крещен) 1 ноября 1578 г., что давно известно по записям во вкладных и кормовых книгах монастырей, куда родственники знатных и богатых людей давали вклады «по душе» и «корм» – деньги на трапезу монахам, обязанным служить молебен и заупокойную службу в день ангела этого человека. Поэтому еще в XIX в. было известно, что за упокой души Д. М. Пожарского служили 1 ноября, а это день святых Козьмы и Дамиана Месопотамских, лекарей бессребреников. Имя Козьма давно фигурирует рядом с именем князя Дмитрия Пожарского, встречаясь в синодиках, что и породило красивую легенду о том, что князь, принимая перед смертью схиму (а монаху-схимнику, считалось, отпускаются все грехи), взял себе имя «Козьма» в честь покойного соратника – Минина, что абсолютно не соответствовало реальности [169, 143–144, 147–148]. Действительность оказалась красивее легенды. В найденной в 1999 г. духовной грамоте князя он сам пишет: «Се яз, раб Божий многогрешный боярин князь Козьма, прозвище князь Дмитрей Михайлович Пожарской, пишу свою духовную своим целым умом и разумом» [169, 150].

Пожарские были князьями-Рюриковичами, одной из старших ветвей рода Стародубских удельных князей, властителей маленького Стародубского княжества в бассейне рек Клязьмы, Мстеры и Луха. Их родоначальник – князь Василий Андреевич Пожарский, сын участника Куликовской битвы князя Андрея Федоровича Стародубского. Судьбы у ветвей рода были разные: князья Ряполовские, Палецкие, Ромодановские, Осиповские и другие, довольно рано приняли участие в общерусской политике, пошли на службу к великим московским князьям или хотя бы к их родне, стали их служилыми князьями или членами их дум. Тогда-то и появились по большей части их родовые прозвания; при больших дворах надо было различать аристократов, и назывались они по своим уделам – селам Ромоданову, Палеху, Ряполову, Осипову. Пожара как населенного пункта не существует уже несколько столетий, но в XV в. он располагался на юго-запад от Стародуба-Ряполовского, близ села Осипова [65, 261]. Где-то между 1437 и 1445 гг. князь Данило Васильевич Пожарский променял Пожар, родовое гнездо, у родственника, князя Дмитрия Ивановича Ряполовского, на село Мугреево с деревнями. Оно в начале XVII в. было большим и богатым селом с деревнями на восточной окраине бывшего Стародубского удела, Пожара же к тому времени уже не было; однако за 150 лет многое могло измениться. Пожар, видимо, стоил очень дорого – Д.И.Ряполовский, помимо села Мугреева, доплатил за Пожар родственнику 150 рублей – гигантскую по тем временам сумму – и добавил еще коня и кунью шубу за 20 рублей [72, 10, 15–16].[25] Это было примерно, если считать тогдашний вес деньги-копейки – в 0,72 (или 0,73) г серебра, а рубль – в 100 денег [56, 138–139] – 12 кг 240 г серебра, сумма очень большая, особенно если учитывать высокую покупательную способность золота и серебра в России, не имевшей до конца XVII в. собственных источников их пополнения. Пожарские в то время были весьма крупными землевладельцами. Еще весь XVI в. они продают, покупают, завещают, жертвуют монастырям, дают в приданое множество сел и деревень [143, 14–23]. Будучи вполне обеспеченными людьми, они упустили удобные моменты для поступления на службу, не распознав, видимо, вовремя возвышение Москвы, не спеша к ее двору, как многие более бедные удельные князья. И в то время когда другие Рюриковичи уже к концу XIV в. стали московскими служилыми князьями, а с понижением своего статуса принялись теснить в Думе старомосковское боярство, Пожарские продолжали сидеть в своих обширных вотчинах и лишь к началу XVI в. начали упоминаться на великокняжеской службе, однако на вполне рядовых местах.

С 1515 по 1555 г. пять Пожарских, в том числе прадед Дмитрия, служили наместниками и волостелями, управляя волостями (и только двое – городом Переславлем), получая с них доходы, так называемые кормления. После отмены кормлений в начале 1550-х годов Пожарские вместе со всей корпорацией стародубских княжат записаны были в «Тысячную книгу», согласно которой они должны были служить за выделяемые близ Москвы поместья (историки не единодушны в том, было ли это на самом деле) как «дети боярские III статьи» [143, 14–23]. Затем многих княжат выслали на службу в присоединенное Казанское ханство, а часть их вотчин забрали «на государя», что следует рассматривать как опалу. Пошло туда около 23 семей стародубских князей, в том числе четверо Пожарских. В 1550–1557 гг. городничим в Свияжске служил дед князя Дмитрия князь Федор Иванович Третьяк, а его брат Иван Иванович в 1557–1558 гг. – городничим в Казани. Это были низкие административные должности, чем Пожарских позднее попрекали. Но спустя 5–6 лет большинство вернулось домой и даже, судя по землевладельческим документам, распоряжалось частью родовых вотчин. Поэтому объяснения Д. М. Пожарского и его родственников спустя 50 лет своей «захудалости» опалой были натяжкой: ни до, ни после Казани Пожарские до воеводских или придворных чинов не добирались. В разрядах упомянуты два троюродных дяди Дмитрия Михайловича: князь Федор Иванович – среди голов дворянских сотен в разряде 1575 г., а князь Петр Тимофеевич Щепа поднялся до московской службы – не слишком высокой, но весьма доходной, исполняя инспекторскую пожарно-полицейскую должность объезжего головы в Белом и Китай-городе в Москве в 1597–1599 гг., а потом был воеводой в Уржуме [143, 16–19, 21].

Co стороны матери родня была несколько иного покроя. Берсеневы-Беклемишевы были старомосковским боярским родом, дед матери Дмитрия Михайловича был знаменитый Иван Никитич Берсень Беклемишев. Придворный еще Ивана III, Иван Берсень входил в кружок книгочеев, сформировавшийся вокруг Максима Грека, ученого греческого монаха, приглашенного с Афона для перевода и исправления духовных книг, некогда учившегося в Париже и Флоренции и даже последователя Савонаролы, а затем вернувшегося в православие. В ходе борьбы дворцовых группировок при дворе Василия III группа эта стала жертвой придворных интриг. Берсень Беклемишев, уже немолодой человек, видный дипломат, к мнению которого прислушивался еще Иван III, резко высказывался о тяге Василия III к самовластию, о его пренебрежении к мнению Боярской думы, заявляя в частных беседах, что государь упрям и не терпит «встречу», т. е. иное, отличное от его собственного, мнение, в то время как его отец «встречу» выслушивал и уважал. «Ныне деи государь наш запершися сам-третей у постели всякие дела делает», – говорил он, т. е. решает важнейшие вопросы в своих личных аппартаментах («постель») во дворце с 1–2 советниками, не вынося вопрос на обсуждение Думы. Берсень был казнен в 1525 г. не только за эти резкие высказывания (само его прозвище «берсень» означает колючий кустарник, крыжовник, шиповник) [26, 37]. Существует версия, что он осуждал развод великого князя с Соломонидой Сабуровой как неканонический и противился его второму браку с княжной Еленой Глинской [50, 284–288, 293–296]. Спустя 10 лет, в 1535 г., на другом конце Европы другим стремившимся к самовластию государем был также обезглавлен государственный деятель, книжник и философ, и тоже за независимость суждений и несогласие с разводом и повторным браком своего монарха. Звали его Томас Мор… [82].

В начале 1570-х гг. соединился отчасти опальный старомосковский род с захудавшими Рюриковичами. Князь Федор Иванович Третьяков-Пожарский примерно в 1570/ 71 г. женил сына Михаила на Ефросинье-Марии Федоровне Берсеневой-Беклемишевой; сохранились сведения об их рядной записи, по которой в приданое мужу она принесла село Берсенево,[26] судя по названию, принадлежавшее именно ее деду [28, 100–101]. Отец Ефросиньи умер вскоре после ее замужества – уже в 1572/73 г., а свекор, князь Ф. И. Третьяков-Пожарский, дал в Троице-Сергиев монастырь по душе Федора Берсенева (а в дальнейшем и по себе и своем сыне Михаиле) большое село Калмань в Юрьев-Польском уезде, причем монахи, обязуясь за этот вклад молиться за упокой и их душ, вернули часть стоимости села – 400 рублей [28, 100].