Дмитрий Вересов - Крик ворона

• Название: Крик ворона
• Автор: Дмитрий Вересов
• Издательство: Издательский дом «Нева»
• Жанр: Триллер
• Год: 2001
• ISBN: 5-7654-0621-1

Третья книга сериала «Черный ворон». После множества испытаний героини вступают в полосу устойчивости и гармонии. Но надолго ли? Роковая встреча сулит грядущие бури…

Не случайно последней цитатой в «Крике ворона» является строка из «Ворона» Эдгара По. Мрачноватый американский романтик знал, про что пишет. Однако сила, олицетворяемая вороном, не только карает, но и вознаграждает — но только тех, кто способен воспринять и осмыслить ее предначертания и соответствующим образом построить свою жизнь. К таким редким представителям человечества относятся обе Татьяны.

---

Это, конечно, верно, но все-таки очень хотелось знать, что означает этот ход Морвена. То ли хочет, внушив ложное чувство свободы, спровоцировать на необдуманные действия, то ли еще какую-нибудь пакость задумал. Например, «зачистку», предварительно выведя из-под удара своих людей… А может, деликатно, не теряя лица, намекает, что «карантин» закончен и катись, милая, куда хошь…

Еще до отъезда Флоры доктор Барроха полюбопытствовал за коктейлем, куда же сеньорита Теннисон подевала своего верного Брикстона, и, узнав, что она оказалась вынуждена с югом расстаться, порекомендовал своего Пако, который все равно занят у доктора неполную неделю и будет только рад подзаработать сотню-другую песет. Таня съездила в банк, где узнала; что причитающаяся ей на этот год сумма переведена полностью, потом смоталась с ночевкой в соседнюю Кантабрию. Ничего подозрительного она не заметила, никакого «хвоста» не засекла. И тогда она решила прокатиться по хемингуэевским местам — в Памплону, на знаменитую корриду. Утречком, стоя на балконе гостиницы с чашечкой кофию, сподобилась лицезреть, как кучка местных идиотов, одетых как совковые пионервожатые на торжественную линейку, состязалась в беге с плотным табунчиком диких боевых быков, перегоняемых из загона на арену. Выдерживали, естественно, не более десятка метров гонки, а потом сигали через заградительные щиты, выставленные вдоль всей улочки. Но повезло не всем. Одного красногалстучного красавца на глазах у Тани размесили в фарш бычьи копыта. Machismo[4] требует жертв… После этого сама тавромахия показалась пресноватой, несмотря на по-южному густую сексуальную ауру, источаемую зрелищем. Подкачали бычки, не насадили на рога ни одного из тех разряженных пижонов, что на все лады — конными и пешими, с пиками, тряпочками и шпагами — выделывались перед ревущей публикой.

Дома Эухения передала ей сложенную пополам записку. — Это от одного сеньора, — пояснила она. — Иностранец. Он просил передать вам, как только вы приедете.

Удивленно пожав плечами, Таня развернула записку. И увидела две строчки из русских букв:

«Рыжая! Нужна встреча. Завтра. 8 р.щ. Где варят как я кофе соотечественники». Число и вместо подписи — «Веселый Роджер». Такие послания оставлял когда-то Фахри, изображая из них в шутку «черную метку». Да и какой еще пират мог обращаться к ней не иначе как к «Рыжей»? Место встречи она вычислила почти мгновенно. Жгуче пережаренный, с кардамоном, тягучий кофе могут варить только его соотечественники-арабы, с детства привыкшие к особому горькому вкусу. Она знала всего два заведения — в одном хозяйничали марокканцы, в другом — выходцы из Сирии. Последние и были его земляками. Да и местечко — в самый раз, в меру людное, относительно спокойное. Незатейливое, если не считать увитых дикой лозой беседок и отгороженных друг от друга жасмином столиков.

Таня едва дождалась следующего дня. Ее била нервная дрожь. Отчасти виной тому было впечатление после корриды. Запал той энергии, которой она была насквозь пропитана с ревом толпы, так и не нашел своего выхода. Таня поймала себя на мысли, что в таких случаях жажда крови требует утоления. Ожидание предстоящей встречи только усилило ее напряжение. Просто так, неведомо по каким каналам, Фахри не вышел бы на нее.

Но у женщины всегда есть безотказный способ взять себя в руки: сесть перед зеркалом и заняться тщательным вылизыванием шерстки.

Оделась она неброско, но с шармом. Облегающий с глубоким декольте костюм тонкого светлого джерси, того же зеленого цвета глухо повязанная косынка. Вся ее рыжесть была укрыта, а европейская элегантность светилась открытой грудью и круглыми коленями. Поправив резинку чулка, Таня одернула юбку, потопала мягкой лодочкой на скошенном низком каблучке, оставшись довольной, брызнула на себя из пульвы «Mystere de Rochas», надела темные очки в удлиненной оправе и неторопливо двинулась к машине.

Фахри уже ждал, разговаривая по-арабски с хозяином заведения, судя по переднику и шапочке. Здоровяк попеременно вытирал то одну, то другую руку о фартук, размахивал ими, что-то доказывая Фахри. Наблус, как в былые времена, взрывался хохотом, кидал реплики. Тогда сириец, сидя на явно маленьком для него стульчике, широко расставив ноги — из-за такого живота иначе и невозможно, — громко хлопал ладонями себя по коленям и закатывался громоподобным смехом, запрокидывая вверх мясистое рябое лицо. При этом верхняя губа обнажала белозубый рот и розовые, на смуглом фоне, десны и прилипала к непомерному шнобелю. Боковым зрением, не поворачивая головы, Фахри заметил приближающуюся Таню, кинул несколько слов собеседнику. Тот встал, галантно отодвинул перед ней стул и удалился.

— Как ты? Как дела? Как жизнь? Какие проблемы?

— Давай обойдемся без увертюры к рыцарскому турниру. Таня сняла очки и улыбнулась. Фахри закатился.

— Вижу, Рыжая, все хорошо с тобой.

— Я тебя тоже люблю. Он снова рассмеялся.

— Поведай, светило-пиротехник, что привело и как.

— Как — это дело техники, правильно сказал?

«Опять начал урок русского языка», — подумала Таня.

Это всегда было удобной для него линией беседы. Если что не так, извини, мол, чай не русский.

— Наверное, правильно, если не хочешь государственные тайны раскрывать. Хотя государства еще пока нет?

Таня намеренно пнула его в больное место, возможно единственное у него, чтобы ввести общение в рамки взаимовыгодного сотрудничества. Глаза Фахри сделались жесткими, улыбка слетела, как московский тополиный пух.

— Чем занимаешься? — сдержанно спросил Наблус.

— Пишу последний параграф диссертации. Это должно было согнать его настроение со злой волны. И он, просветлев, вдруг ляпнул:

— Ты на мой сапог — пара.

— Сам ты сапог!

Таню вдруг охватила нежность к старому другу, она знала, несмотря на все границы государств и судеб — другу. И положила руку на его крепкую смуглую ладонь. Наблус смутился и, чтобы не выказать случайной слабости, вдруг ткнул пальцем в сторону тротуара:

— Ой, смотри, бауабики!

— Кто?

Оглянулась и ничего не поняла. Кроме двух кобелей, увязавшихся за течкующей сукой, там никого не было. До нее дошло: собаки. Он попросту по-арабски образовал множественное число от слова «бобик».

Вконец развеселил хозяин, самолично накрыв стол дымящимися «баданчанами» с мидиями, украшенными бамией и оливками.

Уже когда принесли сладкое, Фахри достал из нагрудного кармана конверт «Par Avion», и у Тани дрогнуло сердце.

— От матери? — догадалась она.

Наблус кивнул, извинился, вышел из-за стола, оставив ее наедине с письмом Адочки.

«Танюшка, сладкая моя дочюшка!

Уж и не знаю, как Господа благодарить, кровинушка ты моя! Я уж думала, все слезы выплакала, а вот пишу тебе и от радости реву как белуга. Мы ведь тебя давно похоронили. Все гадала, как буду могилку твою искать, тем и жила, родная ты моя! Оказывается, ничего искать-то не надо. Мне твой друг так и сказал, не ищи, мол. Я сначала все не понимала, как можно. А когда он сказал, что нет могилы, что-то зашевелилось внутри, ёкнуло. Сердце не обманывает, догадалась, что жива ты, счастие мое рыжее. Дотронуться б до тебя хоть пальчиком. Ну да я все понимаю, видать, пока нельзя. А как Фахри мне посоветовал, вроде как наказал, письмо тебе написать, а он вроде бы найдет, как к тебе его отправить, так думала — дышать разучилась. Вдруг у тебя будет какая оказия, так ты пришли весточку. А то ну впрямь как бабка твоя — уехала и ни словечка, ничего. Я ж все-таки мать. Сердце мое за вас рвется. Какие-то непутевые. Столько бед на ваши головы сыпется, не дай Бог! Павлушу мы похоронили в 84-м. Уж и не знаю, правильно ли делаю, что пишу тебе об этом, но коли не знаешь, так, наверное, обязательно тебе знать следует. Мало ли что. Скрывался он, оказывается. Жил в Кемском районе в лесхозе под чужой фамилией, кажется, Черноволом Савелием звался. Охотничал или, наоборот, егерем был. Как-то все-таки непонятно, почему так. Избушку, точнее, что от нее осталось, нашли. На пожарище обугленное тело Павлуши-то и отыскалось. Прокуратура долго копалась. Вроде зацепок никаких не нашли. Могло быть и самовозгорание. На том дело и закрыли. Никитушка сразу махнул рукой, что от этих работничков толку не жди. Ну да кому до истины-то докапываться? Времена такие наступили, что человеческая жизнь уж и полтинника не стоит. При Сталине все-таки порядка больше было. А сейчас старики пенсию по полгода получить не могут. Может, вот Жириновский Владимир Вольфович выйдет в президенты, как-то этих коррупционеров пришерстит. Благо ты подальше от этого бардака. Не вздумай возвращаться. Разве в гости? Буду ждать. Твоя старенькая мама. Целую тебя, хоть ты этого не любишь. Скучаю по тебе.

И целую».

Информация, которую передал ей Наблус с этим письмом, больно хлестанула Таню. В какой-то момент ей показалось, что сама задыхается. Несомненно, Павел был убит. В ее голове мгновенно вспыхнул разговор с Шеровым. Ошибки быть не может, и дело не в том, что подсказывает чутье. Тут и особого анализа не надо, чтобы все концы свелись к тому, кому нужна была его смерть.