Майкл Карлей - 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

• Название: 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны
• Автор: Майкл Карлей
• Издательство: Грантъ
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-89135-309-1

Канадского историка пустили в бывшие советские архивы и вот он всю книжку удивляется: «Ну надо же! Всё так оно и было, как СССР рассказывал». Несмотря на это, наш канадский друг почему-то твёрдо убеждён, что в предвоенное время СССР обязан был отстаивать англо-французские интересы, а не свои собственные. — DS

Концы страниц размечены в теле книги так: <!-- 123 -->, для просмотра номеров страниц следует открыть файл в браузере. — DS

---

Глава СЕДЬМАЯ

«Ситуация деликатная и опасная»

1

В августе 1939 года мир, казалось, вдруг стал с ног на голову.

То, что представлялось определенным и незыблемым в один день рассеялось как клубы дыма на предосеннем ветру. В течение двух августовских недель случились разительные перемены, два заклятых врага вдруг уладили все свои противоречия. «Вчера это еще было. Сегодня исчезло, — писал американский журналист Уильям Ширер из Берлина. — И уже не будет [германского] фронта против России». Во Франции и Британии главными чувствами были потрясение, гнев, унижение; в особенности после того, как нацистская «Shadenfreude» выступила со статьей о том, что этот поворот открывает немцам путь для вторжения в Польшу. Теперь, «когда русские у нас в кармане», хвастали нацисты, англичане не отважатся воевать.1 Советский поворот «кругом» изменил все. До августа 1939 года Советский Союз был для многих надежным оплотом в борьбе с нацизмом, своеобразным политическим островом. Пусть небольшим островком, омываемым реками крови от сталинских чисток, но все же куском твердой почвы. Когда Молотов подписал пакт о ненападении, этот остров погрузился в пучину. Международному коммунизму был нанесен жестокий удар, многие коммунисты, разочаровавшись, выходили из своих партий. Советский Союз протянул руку фашистам. Это не укладывалось в сознании. Во Франции и Британии антикоммунистическая говорильня, немного поутихшая весной и летом в связи с переговорами в Москве возобновилась с новой силой. В конце августа французское правительство запретило коммунистическую «L`Humanité», а в следующем месяце объявило французскую компартию вне закона и арестовало депутатов-коммунистов. Начался антикоммунистический разгул. Если кто-нибудь имел неосторожность слишком громко произнести в местном кафе «Vivent les Soviets», беднягу тут же заключали на восемнадцать месяцев в тюрьму, ferme — без права досрочного освобождения. В Британии непримиримее всего против Сталина были настроены лейбористы; кабинет, хоть и чувствовал себя обманутым, вел себя сдержанно. Объявив, что альянс с Советами был «ни чем иным, как не столь уж необходимой роскошью», британское правительство, по словам А. Дж. П. Тэйлора «выглядело не столь уж удрученным».2 Англо-французские чиновники только делали храбрый вид, в действительности они понимали, что их планы на долгую войну и удушающую блокаду нацистской Германии — разрушены.

Ранним утром 1 сентября почти шестьдесят германских дивизий вторглись в Польшу. 2 сентября Чемберлен выступил в палате общин, но не с объявлением войны, а с предложением о дальнейших переговорах. Это вызвало шок среди депутатов, которые подумали, что Чемберлен решил «повторить Мюнхен». Взял слово лидер оппозиции. «Говорите от лица всей Англии», — крикнул один из депутатов; зал загудел от одобрения. Во Франции было еще хуже; правительству понадобилось три дня, чтобы справиться с растерянностью и предъявить Германии ультиматум. Сделало оно это неохотно, оглядываясь на англичан. А поляки хотели знать: где была французская армия? После годов упреков Советскому Союзу за неспособность организовать наступательные операции, французское высшее командование не решилось на общее наступление, оно начало drôle de guerre — «странную войну», которая и позволила немцам разгромить Польшу за две недели; именно это предсказывал Ворошилову несколькими неделями раньше Дракс.

Второй фронт на востоке свернулся, так и не развернувшись, а на западе началось то, что назвали Странной войной. Пока люфтваффе безжалостно бомбило Польшу, на западе шла guerre de confettis — война конфетти. Британцы разбрасывали на позиции немногочисленных немецких дивизий, противостоявших Франции на линии Зигфрида, бездарные пропагандистские листовки. Германские солдаты, вполне символично, использовали эти листки в качестве туалетной бумаги. Цель британцев состояла, конечно, не в этом, просто англо-французы не хотели провоцировать врага.3

Pas de conneries — не вести себя по-дурацки, было распространенным мнением среди французов, или нам придется за это расплачиваться.4 «Некоторые "храбрецы" из военно-воздушного министерства, — жаловался позднее Черчилль, — больше всего боялись, что действия против врага могут вызвать его противодействие». «Ради Бога, не сердите их!» — с сарказмом восклицал Черчилль, который занял теперь место в британском военном кабинете.5 Германская армия играла на этих опасениях. «Мы не будем стрелять в вас, если не будете вы!» — вещало немецкое радио для французских войск. «Pas mechants» — не так уж плохи эти немцы, думали многие французские солдаты.6 Польша тем временем исчезла. Майский был удивлен стремительностью польского разгрома. «La Pologne est foutue — Польше — крышка, — заключил французский главнокомандующий Гамелен, — нам следует смириться с этим и надеяться на лучшее». «Франция — это вам не Польша!».7 Британское отношение к событиям было сходным, но более непредвзятым.

А непредвзятое отношение и терпение, ох, как нужны были сейчас, потому что 17 сентября Красная армия оккупировала Восточную Польшу. С Польшей так или иначе было покончено, но именно это восприняли в Лондоне и Париже как удар в спину. У англо-французов просто не было слов, а советское руководство, как и следовало ожидать, имело теперь свою точку зрения. Советский Союз не чувствовал за собой никаких обязательств по отношению к Польше. Читатели должны помнить, что советско-польские отношения перед войной были прохладными, если не сказать враждебными, и когда советское правительство искало возможностей улучшить отношения с Францией или развивать политику коллективной безопасности, Польша всегда выступала как досадное препятствие. Не говоря уже о том, что этим шагом уменьшалась опасность германского вторжения в советские границы, разгром Польши давал Москве дополнительную и приятную возможность вновь приобрести украинские и белорусские территории, захваченные поляками во время русско-польской войны 1919—1920 гг. Может быть поэтому Молотов и позвонил 8 сентября Шуленбургу, чтобы поздравить германские войска со вступлением в Варшаву.8 «Это же дипломатия», — мог бы еще раз повторить Молотов. Но все же это было больше похоже на русское злорадство по поводу польского бедствия. В конце сентября в Москву опять прибыл Риббентроп, чтобы подписать с Молотовым еще несколько соглашений, касающихся передела взаимных сфер интересов обеих стран в Польше и Прибалтике и развития торговых отношений в свете новых реалий. Молотов обменял населенные поляками территории на Литву с такой же легкостью, как американские дети меняются бейсбольными карточками. В сентябре и октябре советское руководство навязало прибалтийским государствам пакт о взаимной помощи, позволявший inter alia ввод советских войск в эти страны. У стран Прибалтики не было иного выбора, кроме как согласиться на эти условия. Помочь им никто не мог, да и не собирался.9

Судьба Польши тревожила Лондон и Париж, но ни английское, ни французское правительства ничего не могли сделать. С точки зрения морали, это было весьма незавидное положение, но во время войны принципы морали не очень волнуют воюющих. В своих протестах против советской оккупации французы были в чем-то более решительны, чем англичане, хотя даже они в основном придерживались позиции, что лучше всего «проглотить свои чувства» из-за «предельной важности того, чтобы не настроить окончательно Россию против себя...». Сидс, британский посол в Москве тоже советовал действовать крайне осторожно в этой непростой ситуации. «Я осмелюсь выразить мнение, — говорил он, — что политика правительства Е. В.... должна быть гораздо лучше адаптирована [чем французская] к этой деликатной и опасной ситуации».10

Ощущение опасности очень благотворно отразилось на мозгах Форин офиса. Британское правительство почти тотчас же начало действовать в отношении Советского Союза с крайней осторожностью.11 Но все же оно шло дальше просто пассивного выжидания, оно на самом деле искало возможностей англо-советского сближения. И эта британская инициатива, наконец, сломала двадцатилетнюю традицию, когда нуждающийся в этом, изолированный Советский Союз искал лучших или по крайней мере деловых политических и экономических отношений, в то время как Франция и Британия зачастую отвергали советские предложения.

2

В сентябре 1939 года обстоятельства изменились: просителями сделались англичане, в то время как «Советы» предпочитали стоять в сторонке, надеясь не быть втянутыми в войну, и озабоченные в основном тем, чтобы извлечь выгоды из дестабилизации в Европе, не скомпрометировав своего объявленного нейтралитета. Удивительно, что те самые творцы политики Форин офиса, которые лишь несколько месяцев назад отвергали советские предложения — Сарджент, Кадоган, Батлер, Галифакс и даже Чемберлен, — теперь сами предлагали более гибкую политику.