Анатолий Курчаткин - Солнце сияло

• Название: Солнце сияло
• Автор: Анатолий Курчаткин
• Жанр: Русская классическая проза

---

О, как я противу того, что сказал, хотел, чтобы во мне ничего не осталось. Чтобы я не смог ответить на ее вопрошение. Но вместо этого мой соловей стремительно набирал высоту, возгонял себя выше и выше к солнцу, в слепящее раскаленное сияние.

Кто бы на моем месте сумел отказать женщине, которая горит вожделением, пусть оно и разожженно не тобой?

Я обнаружил, что моя рука уже мнет ее ягодицу.

- Пойдем, - позвала она, вслепую ставя чашку с кофе на стол.

И повлекла меня с кухни, ведя за собой, словно на поводу.

В этой квартире было достаточно комнат, чтобы материализовать действием глагол "спать" в любых смыслах, не мешая друг другу.

Кофточка, блузка, "молния", пуговицы, юбка, крючки, скользкая паутина колготок - все было содрано, расстегнуто, брошено на пол, сейчас сравнишь, сейчас сравнишь, жег мне ухо влажный горячий шепот, и вот я, весь еще в Ирином мыле, окунулся в пену новой купальни.

Чтобы вынырнуть оттуда лишь час спустя.

Ира за прошедший час могла проснуться, пойти искать меня, - этого не произошло.

Я переуступил ее сестру все тому же Морфею и все в том же халате бордового атласа выволок себя в холл. Горевший здесь свет напоминал о моменте, когда во входной двери объявился ключ и она растворилась. Я подтащил себя к большому, в старинной коричневой раме зеркалу и вгляделся в свое лицо. Что, я не увидел на своем лице никакой радости жизни. Наоборот, это было лицо человека, основательно влипшего в историю. Очень поганую историю.

Я погасил свет и медленно, поймав себя на том, что стараюсь еще и бесшумно, прошел к комнате, в которой провел ночь. Петли молчали, как партизаны на допросе у немцев, дверь открылась без звука. Ира спала на краю кровати, выставив из-под одеяла ногу и отбросив в сторону руку. Она как бы ждала меня, оставляя мне на кровати место и распахнувшись для объятия.

По-прежнему стараясь не производить ни малейшего шума, я собрал свою раскиданную по комнате одежду, и партизанская дверь выпустила меня обратно в холл. На кухне я взял со стола свою чашку и одним махом влил в себя весь оставшийся в ней кофе. Рядом стояла еще одна чашка - Ириной сестры. Я взял и ее, покрутил в руке, прошел к раковине и выплеснул содержимое чашки туда. Много бы я сейчас дал, чтобы изъять из своей жизни этот последний час. Обладание одной сестрой стоило мне двух недель непрерывной осады - с билетами в консерваторию, в театр и всякие мелкие забегаловки, а как результат - похеренной до неизвестных времен мечты об отставке с поста ночного купца в киоске; обладание второй сестрой отняло у меня восторг покорения первой.

На улице, когда я спустился во двор, был уже не рассвет, а настоящее утро. И - чего я не знал, не выглядывая в окно, - лежал на земле первый снег. Плотной, хрустящей под ногой порошей - такой невинно белой, что мне показалось, сейчас у меня заломит зубы.

Я крутил по арбатским улочкам, выбираясь к своему пристанищу в бывшем борделе при гостинице "Прага" - и скверно же мне было! Хоть расколи себе башку о фонарный столб. Я нагибался, нагребал с асфальта полную пригоршню крупитчатого сухого снега, вылепливал снежок и кидал его в этот фонарный столб. Руки замерзли, красно вспухли, а я все нагибался, лепил, кидал, - и все мне было мало, кидал и кидал. Черт побери, но мне даже осталось неизвестным имя этой Ириной сестры!

Глава четвертая

Надо бы уточнить одну вещь. Когда я сказал Ловцу про эту гёрл, на которую он так запал, что Вишневская, Архипова и Кабалье рядом с ней отдыхают, я не то чтобы лгал, я понтярил. Стебался, если точнее. У Ловца текли слюни на подбородок, а я наслаждался его видом. Упивался властью над ним. Вот одно мое слово - и он направляет свои деньги в русло, которое до того было сухим, орошает земли, которые прежде не плодоносили.

А лгать ради выгоды, ради сохранения лица, чтобы избежать неприятностей, - лгать так я совершенно не приспособлен. Той ранней зимой незадолго до наступления 1993 года я убедился в этом лишний раз.

- О, очень кстати! Очень кстати! - замахала мне рукой секретарша руководителя программы, когда я заглянул в приемную. - Тебя Терентьев разыскивал! Просил, как ты появишься, - к нему.

- К Терентьеву? - переступая порог, удивился я.

Терентьев и был начальником секретарши, руководителем программы. За все время, что толокся в Стакане, я видел его три или четыре раза, и то мельком, на ходу.

- К Терентьеву, к Терентьеву, - подтвердила секретарша.

В груди у меня заныло от приятного возбуждения. Что ж, когда-то это должно было случиться. Рано или поздно Терентьев просто обязан был заинтересоваться мной. Уж что-что, а сложа руки я не сидел. Я пахал, я рыл как какой-нибудь трактор или экскаватор.

Мне пришлось ждать в приемной после того, как секретарша сообщила Терентьеву по внутренней связи, что я тут, в готовности, не более двух минут. Дверь терентьевского кабинета распахнулась, оттуда, вся пылая, выскочила одна из выпускающих редакторш, налетела на меня, отскочила, постояла, таращась на меня в недоумении, и хлопнула себя по лбу:

- А, да! Просил тебя зайти. Заходи.

Сказать откровенно, такой ее вид мне не понравился. Там, в груди, где ныло от приятного возбуждения, я ощутил укол тревоги. А почему, собственно, Терентьев должен был призвать меня для беседы, содержание которой обещало мне праздник?

Он сидел в кресле за столом у дальней стены и, пока я двигался к нему вдоль стола для совещаний, смотрел на меня тусклым, как запорошенное пылью зеркало, ничего не выражающим взглядом. А вид у него был - будто он держит на плечах пирамиду Хеопса, изнемог под ее тяжестью - и не может сбросить. Я знал, что Терентьеву сорок с небольшим, но мне тогда, когда шел вдоль стола, показалось - ему не меньше, чем Мафусаилу на закате дней.

- Здравствуйте, - сказал я, останавливаясь у его стола, - с видом самой неудержимой радости предстать пред его очами.

Он не ответил мне. Только слегка шевельнул головой сверху вниз и издал звук, означавший, должно быть, подтверждение, что слышал мое приветствие. И тут мне стало бесповоротно ясно, что ничего хорошего ждать от встречи не приходится.

- Садитесь, - по прошествии, пожалуй, целой минуты шевельнул Терентьев бровями, указывая мне на стул около стола для совещаний.

Я ощутил в себе веселую легкость пузырька углекислого газа, вскипающего в откупоренном шампанском. Так у меня всегда бывало в виду грозящей опасности.

- Сажусь! - вместо положенного "Благодарю" с бравостью сказал я, выдергивая забитый под столешницу стул и, скрежеща ножками, устраиваясь на нем.

Лицо Терентьева исполнилось живого чувства. Я с удовольствием видел, что производимый мной скрежет доставляет ему страдание. Наконец я затих, и он, по второму разу выдержав долгую паузу, спросил:

- Как вы у нас вообще оказались?

- Как? - переспросил я. - Ну как... Пришел, снял сюжет. Про пчеловода. Потом другой. Потом третий.

- Как это "пришли"?! - Терентьев повысил голос. - К кому? Кто вас привел?

- Никто меня не приводил, - сказал я. - Сам пришел.

- Кто вас в программу привел! - Терентьев выделил голосом "в программу". - Кто вам камеру доверил? Кто вас в эфир выдал?

Делать было нечего, приходилось раскалываться.

- Первый - Конёв, - ответил я, постаравшись все же формой ответа поставить Конёва в ряд с другими.

В пыльных глазах Терентьева словно бы провели влажной тряпкой - они заблестели.

- А что вы закончили? Или еще учитесь?

- Я после армии. Демобилизовался недавно, - сказал я.

- При чем здесь армия? - в голосе Терентьева прозвучало возмущение. Армия - это не диплом.

Мне не оставалось ничего другого, как сделать вид, будто я не понял его:

- Долг родине - святое дело.

- Армия - это не диплом! - повторил Терентьев.

Я решил если не перехватить у него инициативу - чего я, конечно, не мог никак, - то хотя бы не позволить ему влечь себя по пути, который он наметил, послушной овцой.

- Скажите честно, Андрей Владленович, вас не устраивает моя работа?

Ход был верный, - Терентьев как споткнулся. Впрочем, онемел он лишь на мгновение. Пирамида Хеопса на плечах придавала ему устойчивость. Самонадеянность моя тут же была наказана: Терентьев бросил карандаш, который держал в руках, на стол перед собой и закричал:

- Хватит! Умник выискался! Чем вы у нас тут вообще занимаетесь?

Это он сделал напрасно: я не терплю, когда на меня кричат. Лет после пятнадцати я не позволял этого даже отцу, авторитет которого и сейчас для меня необычайно высок.

- Пашу! - сказал я с вызовом. - Как папа Карло. Без зарплаты. За гонорары.

- Вас кто-нибудь просил об этом? - взвился Терентьев. - Можете не пахать!

Тут он был абсолютно прав. Никто меня не просил. Я этого хотел сам. Но все же я не мог спустить ему горлодранства.

- А вы, когда пришли в Останкино, вас кто-нибудь об этом просил? проговорил я. - Нас в этот мир вызывают - никого не спрашивают. Что тут о телевидении говорить!