Юрий Яровой - Высщей категории трудности

• Название: Высщей категории трудности
• Автор: Юрий Яровой
• Издательство: Средне-Уральское кнмжное издательство
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1967

Эта книга по праву входит в нашу «Уральскую библиотеку путешествий, приключений и фантастики». В ней есть все, что характерно для произведения приключенческого жанра. В суровых условиях зимнего Севера происходят поиски пропавшей группы туристов — лыжников. Загадочны следы, оставленные группой, противоречивы догадки ищущих, сложна и очень тревожна вся ситуация в целом. Но главное, может быть, в другом — в характерах туристов, вышедших в этот поход, и в характерах тех, кто стремится прийти им на помощь. Какая доброта, самоотверженность и мужество обнаруживаются в самом обыкновенной человеке в момент опасности! Может быть, суть в споре: прав или неправ был командир группы Глеб Сосновский, в споре, который предоставляется решить самому читателю.

Повесть «Высшей категории трудности» — первая книга молодого свердловского журналиста Ю. Ярового, Следует представить его читателю.

Юрий Евгеньевич Яровой родился в 1932 г., на Дальнем Востоке. Заканчивая среднюю школу, параллельно закончил курсы младших геологов и работал в золоторазведочной партии.

После окончания Ленинградского политехнического института работал конструктором на заводе, затем был избран секретарем заводского комитета комсомола. С комсомольской работы Ю. Яровой перешел в журналистику. Его статьи и очерки печатались в газетах «На смену!», «Молодежь Алтая». Затем он был корреспондентом радио, несколько лет отдал научной работе. В настоящее время Ю. Яровой — редактор отдела современности журнала «Уральский следопыт».

---

Все получилось, как я предполагала. Только Вадим вспомнил случай не из жизни капитана Скотта, а из своей собственной.

— Однажды я сдрейфил и отказался спускаться по каменной осыпи. Я очень благородно отошел в сторонку, а вместо меня полез…

— Можешь не продолжать, — хмуро перебил его Глеб. — Я помню этот случай. Тогда было совсем другое дело.

— А ты надеешься без риска пройти все триста километров?

В общем, на Глеба насели здорово. И он сдался. Не сразу, правда, но сдался. Я знала, что так и будет. Он боялся, что ребята обзовут его трусом. А если бы я полчаса назад не промолчала, сказала бы то, что думаю, он бы, наверняка, держался иначе. Потому что я видела по его глазам, что в душе он по — прежнему стоит за отступление. Я знаю, что он всегда был против бессмысленного риска. «Бессмысленный риск в туризме, — говорил он, — то же самое, что для хирурга операция с завязанными глазами».

Но все же он согласился идти к Раупу…

…Меня продолжают мучить стоны останцев. Просто голова болит от них. Я знаю, что это свистит в камнях ветер, мне об этом целый час толковал Толя, потом Глеб, я уверена, что если бы был с нами Саша, то он обязательно бы рассказал какую — нибудь занимательную историю из жизни камней. Я верю, что это обыкновенное, ну, пусть не совсем обыкновенное природное явление, но все равно безобидное, я убеждаю себя не прислушиваться к вою останцев, я стараюсь слушать Люськино сопение, а за всем этим слышу стоны братьев Тумпа.

…У Глеба нет отца. И я своего совсем не помню. Мама говорит, что его убили в конце войны, уже в Венгрии. Грустное совпадение. А в остальном — полное несовпадение. Люська права — у Глеба должна быть необыкновенная жена. Почему я такая трусиха? Может быть, потому, что выросла без отца? Мама ведь тоже трусиха. Она каждый вечер проверит, на оба ли замка закрыта дверь. И форточку на ночь открытой оставлять боится, хотя мы живем на третьем этаже. Это у нее с войны. К нам через форточку воры пытались забраться. И я такая же трусиха.

Боже, опять кто — то ходит за палаткой. Бред. Никто не ходит. Звери в такую погоду сидят в лесу. А может, люди? Чушь!

В том углу, где спит Глеб, палатка совсем продавилась под снегом. Если снег не сбросить, она там прорвется. И Глеба засыплет снегом.

Но какой ветер! И останцы…

Я знаю, что я должна сделать. И я должна это сделать. Должна. Десять раз скажу «должна» и сделаю…»

Только на следующий день, восемнадцатого февраля, мы догадались, что эти, последние строки, были написаны в ту ночь, когда погиб Глеб Сосновский.

22

Утро 18 февраля выдалось ветреное и снежное. Ураган теперь доставал и до нашей тихой стоянки. С вершин падал снег, снег падал с неба, снег заполнил собой весь воздух. Дежурные через каждые пятнадцать — двадцать минут палками сбрасывали снег с крыши шатра, палатка, основательно прогретая изнутри печкой, обледенела и гремела под палками, как жесть. Настроение у всех подавленное, нечего и думать идти в такую погоду на перевал.

Ждали, что скажет штаб. Кожар уже запросил метеосводку — ответили: хуже быть не может. Теперь мы ждали решения. Рация молчала долго. Видимо, там решали. Потом Жора призвал к тишине и начал расшифровывать писк «морзянки». Штаб решил после воздушной разведки района Соронги все самолеты и вертолеты бросить на поиски избушки. Значит, они уверены, что искать туристов надо там. То есть живых.

Один из вертолетов штаб направлял к нам с продуктами и медикаментами. Продукты мы съели еще вчера. А обратно — захватят больных.

Вторым рейсом на Малик будут заброшены саперы с миноискателями. Зачем? Искать под снегом трупы? Миноискателями? По палатке прокатывается нервный смех. Смеются и тотчас давят в себе непрошенное веселье. Над Маликом такой снегопад, что в пяти шагах человека не видно. А что делается на перевале, одному богу известно.

Жора энергично отстукал: «У нас ураган. Принять вертолеты сейчас не можем».

Через пять минут рация пропищала утешение: «Завтра в вашем районе ожидается улучшение погоды. Барометрическое давление по обе стороны Главного хребта выравнивается».

Потом пошли указания об эвакуации обмороженных и больных и приказ срочно подготовить вертолетную площадку в районе лагеря: вырубить лес на площади сто на сто. Гектар.

Потом уж совсем непонятное: «Держите связь на волне 27,05 метра с отрядами Балезина, Воробьева и Кудрявцева». Дальше сообщались часы связи. Почему с ними связь должны держать мы? Где они?

— У меня на исходе батареи, — сказал Голышкин. — Я не смогу держать связь по три часа в день.

— Это ты им сообщи. Пусть пришлют новые, — сказал Воронов.

Он поднял голову от карты. Лицо — заросшее, хмурое, с кругами под глазами — осветила слабая улыбка.

— Видишь, — сказал он, подавая мне карту, — этот круг — радиус действия переносной рации. Отряды могли снабдить только переносными, не потащат же они такой чемодан, как у нас. Их, наверняка, забросили сюда вертолетами. Вот в этот круг.

Круг вписывал в себя верхнее течение Соронги с десятком притоков, восточные отроги Раупа и хребтик, который начинался от вершины «950». Это уже были, конечно, не те пять тысяч квадратных километров, о которых говорил полковник. Значит, вертолетчики все же пробились — вряд ли на Соронге погода намного лучше, чем у нас, на Малике. Циклон закрыл облаками и метелями весь Приполярный Урал.

Подошел Черданцев — в штормовке, с рюкзаком. На подбородке болтается маска.

— Играем на картах? Пометь мой маршрут.

Он нагнулся и ногтем прочертил линию от лагеря до вершины «950», а дальше круто изогнул ее к ущелью Соронги:

— Четверых беру с собой, — добавил он. — Через пять минут выступаем.

Воронов молчал. Нахохлился и смотрел мимо капитана, куда — то в угол палатки.

— Я не имею права вас отпустить. У нас нет альпинистского снаряжения.

— Э, — поморщился капитан. — Спустимся. Репшнур я забрал. Не возражаешь? Я их на этом шнуре, как на парашюте, спущу.

Воронов молча пожал протянутую руку Черданцева, молча проводил капитана с ребятами (пошли все вчерашние, за исключением сержанта) до подъема на перевал. И только когда они скрылись в метели, вдруг спохватился:

— У него же двое обмороженных!

В лагере Васюков его несколько успокоил:

— Капитан сала в тушенке наковырял, сделал какую — то мазь. Говорят, здорово помогло. Вам тоже могу дать, — предложил он мне.

Мазь напоминала вазелин, только бурого цвета. Пахла преотвратительно: горелый жир пополам с пихтой. Но щека зудела меньше.

Пока я возился с мазью, Воронов набил свой рюкзак, зашнуровал штормовку и натянул брезентовые бахилы. Я не сразу сообразил, что он собирается идти вслед за капитаном. Просто решил прогуляться по Малику, подобрать новую вертолетную площадку. Удивил меня рюкзак.

— Рюкзак? — усмехнулся Воронов. — Не могу же бросить капитана без подстраховки.

— Но пойми: тебе ведь штаб запретил покидать лагерь.

— Мало ли что можно запретить!

Он опять улыбался, от его подавленности не осталось и следа.

— К вечеру, я думаю, вернемся. Если не спустимся в ущелье. А может, спустимся?

С Вороновым ушли еще пятеро ребят. Взяли с собой ¦палатку, продукты, ракетницу… Не вернутся они сегодня. Будут ночевать на хребте, но не вернутся. Это было ясно написано на лице у каждого.

За Воронова остался Васюков. Он принял уход Воронова как должное. Ни тени удивления.

Вторую группу проводили тоже до подъема. Это метров триста по густому ельнику.

— Пока!

Помахали, прокричали «турпривет!» и исчезли в метели.

Вскоре после ухода вороновской пятерки Жора включил рацию. Подошел час связи с поисковыми отрядами.

Первым откликнулся Балезин. Я отчетливо слышал в наушниках его голос. «Алло, ребята! Мы идем по Соронге. Как слышите? Нас перебросили с Тур — Чакыра, как слышите?»

Я вернул наушник Жоре, и он сказал: «Записывай координаты…» Балезин был в районе того самого Мяпин — Ия, где Лисовский нашел избушку. Значит, ищут все — таки ту самую избушку?

Потом на этой же волне заработала вторая рация. В эфир вышел Воробьев. Он сообщил, что в отряде все здоровы, но продвигаются с трудом, так как снег глубок. По координатам выходило, что летчики высадили их километрах в сорока от Соронги, на каком — то притоке. Воробьев просил сообщить в штаб, что они уже сломали две пары лыж и один из спасателей идет на обломках.

Третий отряд в эфир не вышел. Видимо, у них было что — то не в порядке с рацией, так как позже выяснилось, что нас они слышали отлично.

Запросили Балезина о третьем отряде. Он назвал район где — то между нами и Раупом. Это самый северный отряд из всех четырех. Впрочем, сейчас их, считая группы Воронова и Черданцева, в районе Раупа уже шесть. К какой — то невидимой и неизвестной пока точке на Соронге двигались тридцать два человека с четырех сторон. Район поисков уменьшился до сорока — пятидеся — ти квадратных километров. На карте — миллионке всего — ничего, но чтобы обшарить даже это «всего — ничего», потребуется в лучшем случае три — четыре дня.