Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения

• Название: Том 12. Стихотворения
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Поэзия

Виктор Гюго

Victor Marie Hugo. Поэт, писатель, драматург, общественный деятель, признанный лидер французского романтизма, классик мировой литературы. Родился в Безансоне, получил классическое образование, в 1822 году опубликовал первый сборник стихов

В том вошли сборник политической лирики "Возмездие" (1853) и стихотворения 1856-1865 гг.

---

Джерси, ноябрь 1852

XII «Твердят мне: «Берегись!..»

Твердят мне: «Берегись!»; советуют серьезно:
«Нерону метя в грудь,
Таись! Нельзя идти, трубой сатиры грозной
Свой возвещая путь.

Припомни Эттенгейм; ловушек бойся; знака
Жди — хоть бы много лет.
Будь как Херея: он пришел под сенью мрака,
Один, переодет.

Лишь осторожность нас хранит от ям и петель,
Лишь тьма нас может скрыть».
Нет! Тем я жалкую оставлю добродетель,
Кто долго жаждет жить.

Джерси, август 1853

XIII ЮВЕНАЛУ

1

О старый Ювенал! Давай вернемся в школу;
Сойди с Олимпа вниз; дай отдохнуть престолу,
С которого века сатирой ты гремел.
Вокруг нас множество довольно странных дел;
Но стало истиной, коль верить Риансею,
Что, если дни прошли над этой кровью всею,
Прошел годок-другой, то, как ни бормочи
В могилах мертвецы, убитые в ночи, —
Убийство и грабеж не преступленье боле.
Вейо, кто дружески прильнул плечом к Лойоле,
Твердит нам, что когда желанный час настал
(Тут нашему уму едва ли ждать похвал),
И ладан в Нотр-Дам торжественно курится,
И на поповские листки подписка длится,
То ясно: отшвырнув поганый саван свой,
На гордый пантеон сменив свой гроб гнилой,
У Фульда заручась обилием кредита,
Умыто судьями, красотками завито,
В кругу апостолов, среди учеников,
Плюя в мечтателей, в поэтов-дураков,
Из коих ни один ему не внял, бедняга, —
На трон взлетело Зло, надев личину Блага.

2

Оно — порядка столп, религии оплот;
«Расцветом деловым» оно себя зовет.
В мундире маршала красуется Измена;
Перед Успехом гнут епископы колена;
Преступное в четверг — в субботу славным чтут;
У куртки-честности давящий ворот рвут;
Все сказано. Мораль давно уж в детство впала;
Честь — дура старая, затворница подвала.
О бронзовый мудрец! Нельзя ль в наш мозг тугой
Попробовать ввести новейших истин рой?
Раз в копях угольных, в трактирах, в лавках тоже,
Купив за пять, продашь за двадцать и дороже,
То, значит, западня, нам радость дав сию,
Чиста и праведна, и — не в пример бабью —
Злодейство кажется чем старше, тем прекрасней.
Ворона лебедем становится, как в басне.
Любой полезный труп нам аромат струит.
Кто про декабрьскую резню заговорит,
Когда уже нюнь? Все утонуло в травке.
Теперь вопрос не в том; теперь полны прилавки:
Шерсть, хлопок, сахар, лен — в цене. А дни летят,
Измены пакостность и вероломства смрад
С теченьем времени ослабевать способны,
А сами действия весьма в делах удобны;
Убийство ж подлое сменить умеет вмиг
Обличье призрака на херувимский лик.

3

В такие дни, когда пошла торговля шибко,
Пойми: добро вредит, а нравственность — ошибка;
Пойми: когда Сатурн веков сгущает мрак,
Нерон — в спасителях, в преступниках — Спартак.
Пусть мысль упрямая бурчит и хмурит брови
И совесть призраком встает у изголовий,
Бессильным шепотом проникнуть силясь в слух, —
Никто не слушает брюзжанья двух старух.
Камнями Сцеволу казнит Нарцисс газетный.
Пора нам свыкнуться с той лампой многоцветной,
Что под иным углом любой рисует герб, —
Так, что в Делангле вдруг нам видится Мальзерб.
Признаем, что Лебеф велик, Персиль прекрасен.
А стыд — в помойку! Там он будет неопасен.

4

Наличность наших касс — вот истина и честь.
Когда притихло все, к народу станет лезть
Лишь явный сумасброд с протестом запоздалым,
Негодование являя жестом шалым.
Кой черт! Нам надо жить и улицей дышать;
К чему настойчиво былое воскрешать?
Все, что живет, умрет: орлы — червям подобно,
И в снеге хлебный жук найдет покров надгробный;
Трясется Новый мост под натиском реки;
И локти я протер, и в дырах башмаки,
И новой шляпы фетр ужасно скоро мнется;
А истина — гляди! — сидит на дне колодца
С претензией смешной, что вечность ей дана,
Что нипочем ей дождь, что красота прочна,
Что можно без гроша владеть вселенной всею
И смерти избежать, хотя б свернули шею!..
Чушь!.. Граждане! Должны лишь фактам верить мы!

5

Все это жулики успели вбить в умы
Шпиков и шулеров, мещан и обормотов
И также — умников, что грабят идиотов.
Хохочет биржа. Курс растет, слепя глупцов;
Льет лицемерие потоки мудрых слов.
Прекрасно! Есть барыш; довольны все пройдохи!
Вот это, Ювенал, суть истины эпохи.
Какой-то пономарь средь мусора и луж
Нашел их невзначай, став подметать Монруж;
Теперь они в ходу, — товар весьма хороший, —
И, веком властвуя, лукавцы и святоши
Орут, просвещены сиянием лампад,
Что Мессалина — честь, а Жанна д'Арк — разврат.
Вот что епископы, шаманы и другие
Доказывают всем посредством стройной хрии,
А вор, мой кошелек стянувший на бегу,
Посредством А плюс Б — Барошем плюс Аргу.

6

Учитель! Есть ли тут предмет негодованья,
Причина ярости и цель для бичеванья?
Ведь взор мечтателей, таких, как мы с тобой,
Всегда манил к себе не карлик, а герой;
Я, горестный трибун, и ты, сатирик пылкий,
Лишь ввысь глядим («в эфир» — глупцы твердят
с ухмылкой);
Таков уж наш недуг. Нам неприятен вид
Мещан и подлецов. Плешь Домбидо горит,
Фульд подбородок свой топырит непреклонно, —
Но мне милей Жак Кёр, ты предпочтешь Катона;
Мы лавр отважных чтим; и мудрых ореол
Святым видением для нас навек расцвел;
Мы ослепленный взор в лазурной топим шири
И тратим жизнь, ища в сияющем эфире
Гигантов образы, мыслителей, вождей;
Глядя поверх земли, где власть ночных теней,
Мы, под раскат фанфар, далеких и могучих,
Стремленье колесниц в зажженных видим тучах
И в праздничных лучах — бег золотых квадриг.
И взор задумчивый нам ранят в этот миг
Распутниц жадных рой и жуликов кишенье.

Так. Но подумаем. Проявим снисхожденье.
Сердца презренные нам ненавистны. Что ж!
Не тронем их; пускай свою смакуют ложь!

7

Но и действительно, коль это все оставить, —
Мы вправе ли хулить инстинкт и нрав бесславить?
Не должно ли признать натуры властный зов?
И грязь найдет себе друзей, и смрад — жрецов;
В болотном городе порокам жить свободно;
Где плохо одному, другому превосходно;
Пусть подтвердит Минос, рассудит пусть Эак, —
Не правда ль: свиньям рай в зловонии клоак?
Касается ли нас, — ответь мне, едкий гений, —
И очень важно ли для наших размышлений,
Что некто, присягнув, убийство совершил,
Что Богарне престол в корыто превратил,
Что церковь вопиет бандиту «аллилуйя»,
Что плату Сент-Арно берет, сапог целуя,
Что буржуа хвалу поют ему, склонясь,
И что желудки есть, которым в пользу грязь?
Как! Франция дрожит, подточена изменой,
А мы дивуемся, в наивности блаженной,
Что желуди Парье под этим дубом жрет;
Нам странным кажется, что Сена все течет,
Нам чудом кажется Тролон с душой Скапена
И дивом, что Дюпен являет нрав Дюпена!

8

Стремленье к мерзостям от века в людях есть.
Позор привычен им, он — их очаг и честь,
Их кров, подушка их, уют постели гретой,
Широкий теплый плащ, поверх одежд надетый.
Позором каждый плут накормлен и согрет.
Так удивляться ль нам, что наш и Новый свет
Почтительно поют осанну негодяям
И что капкан воров глупцами восхваляем?
Ведь здесь природа-мать являет свой закон,
Здесь вековой инстинкт открыто воплощен.
Коль алчный аппетит найдет что-либо вкусным,
То будет каждый зверь доволен делом гнусным.
Да, преступленье — смрад и тупоумье. Так!
Но разве нет скотов — его хвалить? Во мрак
Дыра ведет? Пускай! Иль гадов нет ползучих?
Шакалов нет? И змей бесшумных и гремучих?
Как? Разве лошаки вдруг крылья обрели
И воспарили ввысь, подальше от земли?
Или осел исчез из ряда божьих тварей?
Когда на жеребце, — чье имя слава, — Дарий,
Кир, Цезарь, Ганнибал скакали без седла,
Когда крылатая победа их несла,
Пылавших радостью, по небесам багряным,
Орлы кричали им: «Вы братья и друзья нам!»
Орлы кричали им: «Вы родичи громов!»
Сегодня Ласенер — предмет восторга сов.
Ну что же, правильным все это я считаю
И совам говорю: «Спасибо, одобряю».
В зловещий их концерт и глупость включена.
Пусть, пусть! В своем листке, о Ювенал, одна
Из этих сов, — твердя с бовезскими попами,
Что очень добр Мандрен, — всех честных рвет когтями,
Героев топчет в грязь и подлецам кадит;
Все очень просто. И — боюсь я — глупый вид
У нас с тобой, когда дивимся мы со вздохом,
Что лавры заменил Вейо чертополохом.

9

Итак, что совести оставим мы людской?
Лишь лаять и рычать собакою цепной…
Война изгнанникам! И слава плутам чтимым!
Склониться мы должны перед неустранимым
И уникальный факт Империи признать,
Где Трестальон ведет, став коннетаблем, рать,
Где духовник — Менгра и где электор — Боско.
К чему нам гневаться, коль их духовный тезка,
Софист какой-нибудь, ханжа, ловкач, прелат,
Сенатор, евнух, раб, словесный акробат,
Что с фразы кубарем взлетает, как с трамплина,
Воспевший цезаря, владыку, властелина,
И кроткий дух его, и блеск его ума, —
Плюет на узников, кого сгребла тюрьма,
На сих разбойников, кого сломил Тиберий?
Пойми, что здесь талант проявлен в высшей мере,
Что Генрихам Восьмым не тот фигляр милей,
Кто им хвалы поет в ретивости своей,
А тот, кто нежит слух, терзая в клочья Мора.
Диктаторам умов надоедает скоро
Рев лести грубой, но высокомерью их
Тем лакомее звон изящных арф таких.
Да, таковы, поэт, тираны — непреложно!
Им власть и почести отрадней, если можно
Глядеть, как праведных ведут на эшафот.
Изгнанник, плачущий у грани чуждых вод,
Мудрец истерзанный и мученик хрипящий —
Приправа деспотам к их славе, столь блестящей!..
О лев классический, мой старый Ювенал!
Бокал шампанского, массикского фиал,
Дворцы и празднества средь роскоши всевластной,
Жрецов уступчивость и ласки Фрины страстной,
Цветы, овации, венки, триумфы, лесть,
Все упоения, все похоти — не счесть!
Все, что глотал Руфин, пьянили чем Сеяна —
Для тех, кто не дурак, в ком тонкий вкус гурмана,
В той чаше кажется вкуснее во сто крат,
Откуда лишь вчера цикуту пил Сократ!

Джерси, ноябрь 1852