Михаил Херасков - Собрание сочинений

• Название: Собрание сочинений
• Автор: Михаил Херасков
• Жанр: Поэзия

Херасков (Михаил Матвеевич) — писатель. Происходил из валахской семьи, выселившейся в Россию при Петре I; родился 25 октября 1733 г. в городе Переяславле, Полтавской губернии. Учился в сухопутном шляхетском корпусе. Еще кадетом Х. начал под руководством Сумарокова, писать статьи, которые потом печатались в "Ежемесячных Сочинениях". Служил сначала в Ингерманландском полку, потом в коммерц-коллегии, а в 1755 г. был зачислен в штат Московского университета и заведовал типографией университета. С 1756 г. начал помещать свои труды в "Ежемесячных Сочинениях". В 1757 г. Х. напечатал поэму "Плоды наук", в 1758 г. — трагедию "Венецианская монахиня". С 1760 г. в течение 3 лет издавал вместе с И.Ф. Богдановичем журнал "Полезное Увеселение". В 1761 г. Х. издал поэму "Храм Славы" и поставил на московскую сцену героическую поэму "Безбожник". В 1762 г. написал оду на коронацию Екатерины II и был приглашен вместе с Сумароковым и Волковым для устройства уличного маскарада "Торжествующая Минерва". В 1763 г. назначен директором университета в Москве. В том же году он издавал в Москве журналы "Невинное Развлечение" и "Свободные Часы". В 1764 г. Х. напечатал две книги басней, в 1765 г. — трагедию "Мартезия и Фалестра", в 1767 г. — "Новые философические песни", в 1768 г. — повесть "Нума Помпилий". В 1770 г. Х. был назначен вице-президентом берг-коллегии и переехал в Петербург. С 1770 по 1775 гг. он написал трагедию "Селим и Селима", комедию "Ненавистник", поэму "Чесменский бой", драмы "Друг несчастных" и "Гонимые", трагедию "Борислав" и мелодраму "Милана". В 1778 г. Х. назначен был вторым куратором Московского университета. В этом звании он отдал Новикову университетскую типографию, чем дал ему возможность развить свою издательскую деятельность, и основал (в 1779 г.) московский благородный пансион. В 1779 г. Х. издал "Россиаду", над которой работал с 1771 г. Предполагают, что в том же году он вступил в масонскую ложу и начал новую большую поэму "Владимир возрожденный", напечатанную в 1785 г. В 1779 г. Х. выпустил в свет первое издание собрания своих сочинений. Позднейшие его произведения: пролог с хорами "Счастливая Россия" (1787), повесть "Кадм и Гармония" (1789), "Ода на присоединение к Российской империи от Польши областей" (1793), повесть "Палидор сын Кадма и Гармонии" (1794), поэма "Пилигримы" (1795), трагедия "Освобожденная Москва" (1796), поэма "Царь, или Спасенный Новгород", поэма "Бахариана" (1803), трагедия "Вожделенная Россия". В 1802 г. Х. в чине действительного тайного советника за преобразование университета вышел в отставку. Умер в Москве 27 сентября 1807 г. Х. был последним типичным представителем псевдоклассической школы. Поэтическое дарование его было невелико; его больше "почитали", чем читали. Современники наиболее ценили его поэмы "Россиада" и "Владимир". Характерная черта его произведений — серьезность содержания. Масонским влияниям у него уже предшествовал интерес к вопросам нравственности и просвещения; по вступлении в ложу интерес этот приобрел новую пищу. Х. был близок с Новиковым, Шварцем и дружеским обществом. В доме Х. собирались все, кто имел стремление к просвещению и литературе, в особенности литературная молодежь; в конце своей жизни он поддерживал только что выступавших Жуковского и Тургенева. Хорошую память оставил Х. и как создатель московского благородного пансиона. Последнее собрание сочинений Х. вышло в Москве в 1807–1812 гг. См. Венгеров "Русская поэзия", где перепечатана биография Х., составленная Хмыровым, и указана литература предмета; А.Н. Пыпин, IV том "Истории русской литературы". Н. К

---

ПѢСНЬ ДЕВЯТАЯ

             Отверзъ небесну дверь Денницы перстъ златой,
             Румяная заря встрѣчалась съ темнотой;
             Гдѣ кисть густую тѣнь отъ свѣта отличаетъ,
             Тамъ зрѣнiе черты межъ ими не встрѣчаетъ,
   5          Смѣшенье сходное при утреннихъ часахъ,
             Въ слiянномъ съ нощью дни казалось въ небесахъ;
             Мракъ тонкiй изчезалъ, сiянiе раждалось,
             И каждо существо со свѣтомъ пробуждалось.
             Тму гонитъ съ небеси прiятная заря;
   10          Видѣнье гнало прочь печали отъ Царя:
             Изъ храма Iоаннъ съ пустынникомъ выходитъ,
             И зрѣнiе на долъ съ вершины горъ возводитъ;
             Сквозь чистый воздухъ зритъ прiятныя поля:
             Тамъ нѣжной зеленью одѣлася земля,
   15          И представлялася цвѣгы производяща,
             Какъ въ первый разъ изъ рукъ Господнихъ изходяща;
             Зефиры тихiе играютъ по лѣсамъ,
             И свѣжесть отдаютъ землѣ и небесамъ;
             Поля жемчужною росою орошенны,
   20          Со мрачностью ночной бѣгутъ пары сгущенны.
             Когда бесѣдовалъ съ Монархомъ Вассiянъ,
             Сокрылись ужасы отъ сихъ угрюмыхъ странъ,
             И дождъ, небесный дождь, лѣсовъ и горъ питатель,
             Прохлады алчущихъ, и жизни сталъ податель:
   25          Какъ будто старцевыхъ внимая силѣ словъ,
             Рѣкою зашумѣлъ изъ хладныхъ облаковъ;
             Долины томныя и рощи оживились,
             Былинки напились, цвѣты въ лугахъ явились;
             Лазоревый покровъ одѣлъ поверхность горъ.
   30          Взводя на все сiе Монархъ веселый взоръ,
             Вѣщалъ: Великiй Богъ! о коль Тебѣ не трудно
             Во свѣтѣ то творить, что дивно намъ и чудно!
             Но трудно намъ Твои щедроты заслужить,
             Ты Богъ! и Бога мы умѣемъ раздражить.
   35                    Глубоку мысль сiю питай всегда о Богѣ;
             Но, старецъ рекъ, иди; твой станъ теперь въ тревогѣ,
             Иди! друзей твоихъ и войски успокой,
             Неизреченною снѣдаемы тоской;
             При семъ не забывай ужаснаго видѣнья:
   40          Твой Богъ тебѣ Отецъ; ты будь отцемъ владѣнья!
             Разумный Царь почтенъ, хотя нещастенъ онъ;
             Не злоключенiя, пороки зыблютъ тронъ.

                       Прiосѣнивъ Царя, съ горы его низводитъ,
             Гдѣ спящаго въ травѣ Алея Царь находитъ;
   45          Се вѣрный рабъ тебѣ! Монарху старецъ рекъ,
             Не въ дружбѣ, но въ любви онъ слабый человѣкъ;
             Люби и чти его!… Алей свой сонъ оставилъ.
             Сокрылся Вассiянъ…. Царь къ войску путь направилъ;
             И слезы радостны лiя въ сей мирный часъ,
   50          По бѣдствахъ видъ имѣлъ спокойный въ первый разъ.
             Во станѣ между тѣмъ, когда Монархъ сокрылся,
             Неизреченный страхъ и ужасъ воцарился;
             Адашевъ по шатрамъ ходилъ какъ внѣ ума,
             Ему казалася мрачнѣе нощи тма,
   55          Колеблемой земля, по коей онъ ступаетъ;
             Молчитъ, языкъ его къ гортани прилипаетъ;
             Трепещетъ какъ тростникъ, во всѣ страны смотря,
             Не смѣетъ вымолвить, что нѣтъ нигдѣ Царя;
             Онъ рыщетъ по лѣсамъ, на холмы онъ взбѣгаетъ,
   60          Услышать ходъ Царевъ, къ землѣ онъ прилегаетъ;
             Не внемлетъ и не зритъ!… Толико грозный рокъ
             Надолго скрытымъ быть отъ воинства не могъ:
             Царево тайное отсутствiе познали;
             Винить лишеньемъ симъ другъ друга начинали;
   65          Претерпѣвающи злощастье многи дни,
             Въ сей часъ нещастными почли себя они;
             Печали, гладъ, тоска гоненья, скорби люты,
             Явились страшны имъ, лишь только съ сей минуты.
             Гдѣ Царь нашъ? гдѣ нашъ другъ? повсюду вопiютъ;
   70          Умолкнутъ вдругъ они, и токи слезъ лiютъ!…
             Но ратниковъ въ сей часъ внимая сокрушенью,
             Послали Небеса прохладу къ утѣшенью:
             Древами зашумѣлъ зефиръ издалека,
             И многоводныя надвинулъ облака,
   75          Которы въ воздухѣ какъ горы вкругъ ходили,
             Сперлись, и вдругъ поля и рощи одождили.
             Владѣющiй до днесь Ордынскою страной,
             Отъ вѣтровъ прячется, подъ жаркiй поясъ зной;
             Цвѣты и былiя въ долинахъ оживали;
   80          А ратники Царя лишенны унывали;
             Омытые дождемъ, среди своихъ прохладъ,
             Вѣщали: зной пошли, о Небо! намъ назадъ;
             Да голодъ насъ мертвитъ и жажда несказанна,
             Лишь только намъ отдай обратно Iоанна!
   85          Разсыпались они по дебрямъ и лѣсамъ,
             Простерлись голоса плачевны къ Небесамъ;
             Отдайте горы намъ Царя! они взываютъ:
             Изъ рощей, изъ пещеръ Монарха призываютъ;
             Но повторяемый стократно въ дебряхъ гласъ,
   90          Имъ будто отвѣчалъ: Монарха нѣтъ у насъ,
             Съ вечернiя зари до утренней ходили;
             Безстрашнымъ, тропки имъ сумнѣнье наводили.

                       Уже предъ свѣтлою зарей изчезла тѣнь,
             Луна подъ землю шла, и воцарялся день;
   95          Адашевъ, слѣдуя склоненiю Цареву,
             Рыдая шелъ къ тому развѣсистому древу,
             Подъ коимъ Iоаннъ въ нощи видѣнье зрѣлъ.
             Онъ шлемъ и мечь его подъ древомъ усмотрѣлъ,
             Которые Монархъ въ забвенiи оставилъ,
   100          Когда къ пустыннику съ Алеемъ путь направилъ.
             Какое смутное видѣнье для него!
             Оледенѣла кровь вкругъ сердца у него;
             Воскрикнуть хощетъ онъ, но не имѣетъ мочи;
             Остановилися стопы его и очи.
   105          Такое зрѣлище, какъ острая стрѣла,
             Пронзила грудь его и сердце сквозь прошла;
             Онъ руки къ небесамъ трепещущи возноситъ,
             Истолкованiя въ семъ дѣлѣ темномъ проситъ;
             Взрыдалъ, и предъ собой воителей узрѣлъ!
   110          Какъ хладный истуканъ, на нихъ Герой смотрѣлъ;
             Воители его болѣнью сострадаютъ,
             Бiя во грудь себя, на землю упадаютъ.
             Волнующiйся духъ въ Адашевѣ утихъ,
             И вопрошающу о Iоаннѣ ихъ,
   115          Объемлющи его колѣни повторяли:
             Увы! и мы Царя Алея потеряли!
             Тогда повѣдаютъ гонимы рокомъ злымъ,
             Свое свиданiе и разлученье съ нимъ;
             Адашева въ тоскѣ ихъ повѣсть утѣшаетъ,
   120          Онъ къ рощѣ, гдѣ Алей сокрылся, поспѣшаетъ;
             Летитъ чрезъ холмы онъ, усердiемъ горя,
             И зритъ вдали… онъ зритъ… идущаго Царя!
             Какъ огнь влечетъ къ себѣ свѣтильникъ потушенный,
             Такъ былъ къ Царю влекомъ Адашевъ восхищенный;
   125          Онъ будто Ангела сходяща зрѣлъ съ небесъ,
             Въ объятiя къ Царю повергся съ токомъ слезъ.

                       Ты вѣрнымъ другомъ быть, вѣщаетъ Царь, умѣешь;
             Единаго искавъ, ты двухъ друзей имѣешь;
             Объ отлученiи моемъ не сожалѣй;
   130          Не плачь, я здравъ, и вѣренъ намъ Алей.

                       Тѣ рѣчи общее спокойство увѣнчали.
             Зефиры къ воинству слова сiи помчали;
             Прiятнѣй вѣсть была зари лучей златыхъ,
             И сладостнѣй дождя по многихъ дняхъ сухихъ;
   135          Свѣтлѣе небеса и солнце появилось;
             Вѣщаньемъ о Царѣ все войско оживилось.
             Пришелъ нашъ Царь! пришелъ! повсюду вопiютъ;
             Имъ взгляды Царскiе обратно жизнь даютъ!
             Касаясь ризъ его, стопы его лобзаютъ,
   140          И воплемъ радостнымъ небесный сводъ пронзаютъ.
             Такъ токомъ водъ Мойсей пустыню усладилъ,
             Которы онъ жезломъ изъ камня изцѣдилъ:
             Подобно Царскiй взоръ, едино къ войскамъ слово,
             Прохладу имъ сулятъ, покой и щастье ново;
   145          Его присутствiе блаженство принесло;
             Воскресли радости и стало мертво зло.

                       Внимая грому трубъ Россiйскихъ смутны Орды;
             Престали дерзки быть, престали быти горды;
             Какъ юница падетъ къ стопамъ идуща льва,
   150          Простерлись предъ Царемъ Кокшайцы и Мордва;
             Приходятъ, въ дань ему корысть и жизнь приносятъ,
             За наглости свои помилованья просятъ,
             Вѣщая искренно, что двигли ихъ на брань,
             И суевѣрiе, и гордая Казань;
   155          Два мрака души ихъ и мысли ослѣпили;
             Что въ буйности они къ измѣнѣ приступили;
             Но совѣсть изгнала вражду изъ ихъ сердецъ,
             И быть они хотятъ рабами наконецъ.

                       Со умиленiемъ Монархъ просящимъ внемлетъ,
   160          И въ подданныхъ число своихъ враговъ прiемлетъ.
             Тогда наполнился ущербъ его полковъ,
             Донынѣ множимый отъ скорби и враговъ;
             На мѣсто страждущихъ, на мѣсто умерщвленныхъ,
             Находитъ храбростью людей одушевленныхъ.
   165          Такое диво зрѣлъ въ Колхидiи Язонъ,
             Когда, разсѣя тамъ змiины зубы онъ,
             Увидѣлъ шлемы вдругъ, щиты, мечи блестящи,
             И войски изъ земли какъ класы изходящи.
             Кочующи Мурзы, внимая ратный шумъ,
   170          Потупили глаза, унизивъ гордый умъ;
             Изъ подъ Казанскаго разторженна покрова,
             Отъ молнiи, что ихъ разить была готова,
             Россiйскаго Орла подъ крылья притекли,
             И тамъ пристанище отъ бурей обрѣли.
   175          Склонилися къ нему Висей со Еникеемъ,
             Монархъ отнынѣ сталъ ихъ другомъ, не злодѣемъ.
             Какъ бурная рѣка со воинствомъ своимъ
             Къ Свiяжску двигнулся, и страхъ пошелъ предъ нимъ;
             Соединилися, о дивная премѣна!
   180          Махометанскiя съ Россiйскими знамена.
             Уже какъ два крыла раскинувый орелъ,
             По воздуху съ дѣтьми, такъ Царь на брань летѣлъ;
             Подобны тучамъ двумъ двѣ зрѣлись войска части,
             Предохраняющи Россiю отъ напасти.
   185          Когда вступилъ Герой въ Свiяжскiя поля,
             Ликующей ему представилась земля;
             Которыхъ жители Россiи покорились,
             Тѣ селы въ тишинѣ какъ садъ изобразились;
             Щедротой ихъ привлекъ къ покорству Iоаннъ:
   190          Изчезла злоба ихъ противу Христiянъ;
             Не изнуренные ни данью, ни трудами,
             Между великими покоятся скирдами;
             Тамъ нивы тучныя, тамъ сладкiе плоды,
             Казали роскоши и щастiя слѣды;
   195          Среди прозрачныхъ водъ, въ лугахъ, въ долинахъ мирныхъ
             Стрѣтаются стада воловъ и агнцевъ жирныхъ;
             Подъ тѣнiю древесъ вѣнки пастушки вьютъ,
             Прiятну жизнь онѣ и нѣжности поютъ.
             Тамъ ризу пеструю раскинула природа;
   200          Написанна въ очахъ у всѣхъ цвѣла свобода;
             Ласкаютъ воинство, за войскомъ идутъ въ слѣдъ,
             Усердны жители нося млеко и медъ.
             Какое двухъ державъ несходство предлежало!
             Увеселивъ гдаза, оно сердца сжимало,
   205          И жалость во слезахъ на воиновъ воззрѣвъ,
             Умножила въ Царѣ стремленiе и гнѣвъ;
             Не смѣлъ ни зной, ни вихрь въ пути его тревожить,
             Но радость общую и Царскую умножить!
             Едва нолки въ Свiяжскъ оружiя внесли,
   210          Съ Морозовымъ ладьи ко брегу притекли,
             И вопль, веселый вопль небесный сводъ пронзаетъ!
             Отъ волнъ спасеннаго какъ сына мать лобзаетъ,
             Съ такимъ восторгомъ Царь пловущихъ цѣловалъ,
             Которыхъ потерять на вѣки уповалъ.
   215                    Умысливъ дать примѣръ Казани горделивой,
             Едва вступилъ въ Свiяжскъ сей Царь мирилюбивой,
             Съ увѣщеванiемъ и кротостiю словъ,
             Оливну вѣтвь вручивъ, послалъ туда пословъ;
             Велѣлъ мятежникамъ кичливыя Казани
   220          Миръ вѣчный предложить, или кровавы брани.
             Ведущая меня донынѣ на Парнасъ,
             О Муза! укроти на время трубный гласъ.
             Послы грядутъ въ Казань со миромъ, не съ войною;
             Въ сей градъ, мятежный градъ, прейди и ты со мною;
   225          Повѣдай прежнихъ бѣдствъ Алеевыхъ вину;
             Развратъ его представь, дай лиру, пѣть начну!

                       Подъ лунною чертой Духъ темный обитаетъ,
             Который день и нощь по всѣмъ странамъ летаетъ,
             Раждаетъ онъ вражды между земныхъ Князей;
   230          Раждаетъ мятежи, разрывы межъ друзей,
             Онъ вноситъ огнь и мечь въ естественны законы;
             Гражданску точитъ кровь, колеблетъ Царски троны;
             Сердца тревожитъ онъ, супружни узы рветъ;
             Всѣхъ мучитъ, всѣхъ крушитъ, Раздоромъ онъ слыветъ.
   235          Сей Духъ существовалъ при сотвореньи неба;
             Единородный сынъ и Нощи и Ереба,
             Во мракѣ утаясь, сiянье похищалъ,
             Молчащу тишину, ставъ бурей, возмущалъ,
             Во мразѣ крояся, сражался съ теплотою,
   240          Онъ воздухъ воружалъ на брань съ водой густою.
             Когда въ Едемѣ жилъ безбѣдно человѣкъ,
             Во древѣ знанiя скрывалъ желѣзный вѣкъ;
             Надъ нашимъ праотцемъ, праматерью прельщеннымъ,
             Плодомъ возликовалъ вкушенью запрещеннымъ;
   245          На шарѣ здѣшнемъ онъ отъ тѣхъ времянъ живетъ;
             Гнѣздилище его и царство цѣлый свѣтъ.
             Онъ сѣетъ тамо зло, гдѣ только есть народы;
             Пустыни гдѣ найдетъ, мутитъ песчаны воды;
             Дыхаетъ пламенемъ изъ чрева онъ земли,
   250          Бросаетъ въ ярости о камень корабли;
             Въ пучинѣ воздуха онъ скорби разтравляетъ;
             Онъ движитъ бурями, и громы составляетъ;
             Болѣзни, горести, земное каждо зло,
             Изъ мрачныхъ чреслъ его въ сей мiръ произтекло.
   255                    Безбожiе, во тму бездонну погруженно,
             Лежало будто бы перуномъ пораженно;
             Кометѣ пламенной его подобенъ видъ;
             Терзаютъ грудь его досада, гнѣвъ и стыдъ.
             Туманны очеса на Iоанна взводитъ,
   260          Ожесточается, трепещетъ, въ ярость входитъ,
             Вѣщаетъ: Нѣтъ! Москвѣ не дамъ торжествовать!
             Смущу Казань! смущу! адъ будетъ ликовать!
             И страшный пламенникъ рукой дрожащей емлетъ;
             Изъ вѣчной тмы ползетъ, главу свою подъемлетъ,
   265          Шипящи у него ехидны вкругъ чела,
             Изображали страхъ разгнѣваннаго зла;
             Куда ни ступитъ, все мертвитъ и пожигаетъ;
             Въ свирѣпствѣ, въ бѣшенствѣ къ Раздору прибѣгаетъ;
             Чего ты мѣшкаешь? со стономъ вопiетъ:
   270          Въ прiятной тишинѣ покоится весь свѣтъ;
             Казань безпечною любовью услажденна,
             Иль скоро быть должна Россiей побѣжденна,
             Или не постыдясь невольническихъ узъ,
             Съ Москвою рабственный содѣлаетъ союзъ,
   275          Настанетъ здѣсь покой! Почто, почто коснѣешь?
             Стыдись, что званiе Раздора ты имѣешь;
             Смутило бъ я весь мiръ, но дѣло то твое:
             Для сихъ великихъ дѣлъ имѣешь бытiе.
             Безбожiе Раздоръ къ злодѣйству ополчаетъ,
   280          И пламенникъ ему изъ рукъ своихъ вручаетъ.
             Со скрежетомъ сказавъ: Гряди, гряди въ Казань,
             И тамо сѣй вражду, мятежъ, измѣну, брань!…
             Ко поднебесности восточной уклонился,
             И пламенной змѣей Раздоръ въ Казань пустился;
   285          Любовью видитъ онъ Сумбекинъ полный взоръ;
             Но въ грудь ея взглянувъ, прочелъ на ней притворъ,
             Примѣтилъ скрытую у ней на сердцѣ рану,
             Къ Алею хладъ одинъ, но всю любовь къ Осману,
             Тогда объемля градъ геенскихъ мракомъ крилъ,
   290          Съ Сумбекой на вражду Османа примирилъ.
             Любовной страстiю Царица ослѣпленна,
             Не зрѣла бездны той, въ котору углубленна;
             И терна межъ цвѣтовъ не чувствуя она,
             Склонила злобнаго къ совѣту Сагруна;
   295          Признанiемъ болѣзнь сердечну облегчила;
             Нещастная! она злодѣю мечь вручила;
             Открылась во всей мучительной любви,
             Возобновленный жаръ казала во крови,
             Но миръ уставленный, прiятный миръ съ Османомъ,
   300          Еще прикрасила лукавствомъ и обманомъ;
             Повѣдала она предвозвѣщанья тѣ,
             Которы ей изрекъ супругъ ея въ мечтѣ,
             Что грома страшнаго не будетъ слышно брани,
             Доколѣ Царь Алей не выдетъ изъ Казани.
   305          Коль мнѣ изгнать его, возкрикнула она,
             Мгновенно закипитъ кровавая война;
             Когда съ нимъ купно жить, и здѣсь Царя оставить,
             Спокойства сладкаго не можно мнѣ возставить;
             Что дѣлать, и къ чему нещастной прибѣжать?
   310          Того люблю, того не смѣю раздражать.

                       Сагрунъ, который ихъ какъ тартаръ ненавидѣлъ,
             Вяимая рѣчи тѣ, вблизи надежду видѣлъ;
             Надежду лестную, котора наконецъ
             Казанской для него вдали плела вѣнецъ;
   315          Густыми мраками лукавства онъ увился,
             Недоумѣющимъ, задумчивымъ явился;
             Не показующiй измѣны никакой,
             Нахмуренно чело дрожащей теръ рукой;
             По томъ какъ будто бы тревожась и робѣя,
   320          Вѣщалъ: усилила Царица ты Алея;
             Мы бременемъ его руки угнетены;
             Кѣмъ сѣти для него быть могутъ сплетены?
             Я только то скажу, что жалость я имѣю;
             Но далѣе вѣщать не долженъ и не смѣю.
   325                    Вѣщай, и не страшись, Сумбека вопiетъ;
             Ахъ! естьли грѣхъ любить, такъ цѣлый грѣшенъ свѣтъ.
             Увы, нещастная! но я вѣнца лишуся,
             Когда отсель изгнать Алея соглашуся;
             Слова пророчески могуль пренебрегать?
   330          Могу ли завсегда Османа убѣгать?
             Сумбека мучилась, Сумбека тосковала,
             И руки у раба рыдая цѣловала.
             Къ толикимъ низостямъ приводитъ нѣжна страсть!
             Влекущiй по цвѣтамъ Сумбеку въ стыдъ, въ напасть,
   335          Сагрунъ вздыхая рекъ: Нещастная! тобою,
             Твоей любовiю, и лютою судьбою,
             Разтрогалась душа; подамъ тебѣ совѣтъ;
             Но можетъ быть его почтетъ жестокимъ свѣтъ;
             Однако гдѣ волна ладью къ скаламъ бросаетъ,
   340          Тамъ каждый плаватель себя отъ волнъ спасаетъ.
             Ты вѣдаешь, что два, столѣтiя назадъ,
             На мертвомъ черепѣ воздвигнутъ здѣшнiй градъ,
             Но вмѣсто должныя главы Махометанской,
             Обманомъ въ землю скрытъ невольникъ Христiянской;
   345          И здѣсь погребена Россiйская глава,
             А тѣмъ пророчески нарушены слова,
             Которыхъ никогда Сагрунъ не позабудетъ:
             Чья будетъ здѣсь глава, того и царство будетъ!
             И такъ прейдетъ во власть Россiянъ городъ сей,
   350          Коль мы не отвратимъ погибели своей;
             Когда пророчества народу не припомнимъ,
             И ясныхъ словъ такихъ мы свято не исполнимъ.
             Въ вѣщанiяхъ всегда безплотный справедливъ:
             Алей во градѣ семъ не долженъ быти живъ.
   355          Не мысли, чтобы сей совѣтъ внушала злоба,
             Но чаю, твой супругъ не съ тѣмъ возсталъ изъ гроба,
             Чтобъ главный нашего отечества злодѣй,
             Супругу получилъ и тронъ его, Алей;
             Не можно склонну быть ему на мысль такую;
   360          Я инако слова пророчески толкую,
             И тако думаю, что втайнѣ думалъ онъ,
             Для точной пагубы Алея звать на тронъ,
             Алей уйдетъ отсель, я то вѣщаю смѣло;
             Но не уйдетъ его изъ стѣнъ Казанскихъ тѣло;
   365          Махометаниномъ развратникъ сей рожденъ,
             И долженъ быть на немъ сей городъ утвержденъ,
             Невольничью главу его главой замѣнимъ,
             Себя чрезъ то спасемъ, во благо зло премѣнимъ,
             Его погибелью Казанцовъ оживимъ,
   370          Супругу твоему вниманiе явимъ;
             Но, впрочемъ, на моихъ словахъ не утверждайся,
             Страдай, крушись, терпи, и браней дожидайся!

                       Сiе вѣщалъ Сагрунъ, имѣвый тусклый взглядъ;
             Свирѣпство отрыгалъ его устами адъ;
   375          Коварства у него, что въ сердцѣ обитали,
             Невидимую сѣть Сумбекѣ соплетали;
             Хотя ослѣплена, хотя была страстна,
             Но заразилася свирѣпствомъ и она,
             И грознымъ кажду рѣчь сопровождая взоромъ,
   380          Ко злобѣ двигнута содѣлалась Раздоромъ;
             Онъ крылья разпростеръ, къ темницѣ полетѣлъ,
             Нашедъ Османа тамъ, его въ чертогъ привелъ,
             И тамъ разсудки ихъ лишивъ съ Сумбекой свѣта,
             Составилъ точный видъ геенскаго совѣта:
   385          Тамъ Злоба извлекла окровавленный мечь,
             Она клялась народъ къ предательству возжечь;
             Простительнымъ сей грѣхъ имъ зло изобразило,
             И жало имъ свое, какъ мечь, въ сердца вонзило;
             Заставила Вражда убiйство имъ любить,
   390          Тогда условились Алея погубить.
             Сагрунъ съ веселiемъ безумной волѣ внемлетъ,
             Народъ возволновать на свой отвѣтъ прiемлетъ;
             Но чая умыслъ свой съ успѣхомъ предначать,
             Довѣренности въ знакъ взялъ Царскую печать.
   395                    Вѣщай Сумбекинъ гнѣвъ печальнымъ звономъ лира:
             Въ любови здѣлавшись вторая Деянира,
             Притворно пламенна, притворно ставъ нѣжна,
             Прислала съ ризою раба къ Царю она;
             Но твердую щитомъ имѣя добродѣтель,
   400          Отъ смерти близкiя избавился владѣтель;
             Въ сiи часы Османъ къ нему съ мечемъ влетѣлъ,
             И смерти пагубной предать его хотѣлъ;
             И въ самы тѣ часы раздоръ въ народѣ сѣя,
             Сагрунъ изображалъ измѣнникомъ Алея;
   405          Отъ Царскаго двора отгнать сумнѣнье прочь,
             Для возмущенiя глубоку избралъ ночь.

                       Внутри Казанскихъ стѣнъ надъ тинистымъ Булакомъ,
             Висящiй холмъ сѣдый есть многихъ лѣтъ признакомъ;
             Тамъ дубы гордые размѣтисто росли,
   410          Они верхи свои до облакъ вознесли,
             И вѣтви по струямъ далеко простирали,
             Отрубленну главу подъ корнями скрывали;
             На сей-то дикiй холмъ, ко брегу мутныхъ водъ,
             Въ полночный часъ прiйти Сагрунъ склонилъ народъ.
   415          Всегда бываетъ чернь къ премѣнамъ ненасытна,
             И легкомысленна она, и любопытна.
             Едва свѣтило дня спустилося въ моря,
             Погасла въ небесахъ вечерняя заря,
             И звѣзды отъ страны полночной возблистали;
   420          Казанцы подъ стѣной сбираться въ груду стали.
             Немолкный шумъ древесъ, блистающа луна,
             И царствующа вкругъ глухая тишина,
             Непостижимый страхъ въ сердцахъ производили;
             Казалось, тѣни вкругъ невидимо ходили;
   425          Вдругъ нѣкiй бурный вѣтръ по рощѣ зашумѣлъ,
             Сагрунъ держащъ кинжалъ, толпы въ средину вшелъ;
             Былъ видѣнъ на лицѣ лишенный духъ покою.
             Онъ хартiю держалъ дрожащею рукою;
             Кровавыми народъ глазами озиралъ;
   430          Безмолвствуя, и страхъ и ужасъ онъ вперялъ;
             Вздохнулъ, и тако рекъ со стономъ лицемѣрнымъ:
             Скажите: точно ли пришелъ я къ правовѣрнымъ?
             Не знаю, говорить, или еще молчать?
             Но какъ я утаю Царицыну печать!
   435          Она вамъ истинну рѣчей моихъ докажетъ,
             И то, что думаетъ Царица, вамъ разскажетъ;
             Я токмо есмь ея истолкователь словъ:
             Казанцы! громъ съ небесъ ударить въ насъ готовъ;
             Вы льститесь, увѣнчавъ Алея, быть въ покоѣ,
   440          О! коль обманчиво спокойствiе такое!
             Подъ видомъ дружества сей врагъ пришелъ въ Казань,
             Дабы въ корысть собравъ съ Махометановъ дань,
             Ордынцовъ разорить и дать уставы новы,
             Казанцевъ заманить въ Московскiя оковы;
   445          Сей извергъ естества (злокозненный вѣщалъ)
             На васъ кресты взложить Россiи обѣщалъ.
             Изображастъ онъ ужаснымъ Христiянство,
             Народъ въ страданiи, во тмѣ Махометанство,
             Вельможей въ нищетѣ, Сумбеку во плѣну,
   450          И въ рабствѣ горестномъ Казанскую страну;
             О други! говоритъ, прощайтесь со женами,
             И дщерей горькими оплачте вы слезами!
             Какъ стрѣлы, тѣ слова вѣщая, онъ кидалъ,
             Сумбекою свои доводы подтверждалъ….
   455          Вдругъ ропотъ возстаетъ, народъ поколебался;
             Какъ будто бы вода при бурѣ взволновался,
             Движенiя придать волненiю сему,
             Сагрунъ стеная рекъ собранiю всему:
             Хотите ль, братiя, отечеству радѣя,
   460          Хотите ль изтребить измѣнника Алея?
             Хотимъ! вскричалъ народъ…. Клянитеся мнѣ въ томъ;
             Зло должно изтреблять равнообразнымъ зломъ;
             И естьли къ вѣрѣ вы привязаны любовью,
             Запечатлѣйте вашъ союзъ злодѣйской кровью;
   465          Здѣсь Христiянская глава въ землѣ лежитъ,
             Надъ ней присягу намъ устроить надлежитъ,
             Дабы вѣнчаннаго злодѣя въ градѣ вами
             Привыкнуть поражать неробкими руками;
             То дѣлайте, что я… Онъ въ руки взявъ кинжалъ,
   470          Который у него отъ варварства дрожалъ,
             Разрылъ всю землю вкругъ: въ ней кости осязаетъ,
             Влечетъ главу, и мечь въ чело ея вонзаетъ;
             Но пламень издала разрушася она,
             И въ ужасъ привела народъ и Сагруна…
   475          Казанцы, варварскiй примѣръ въ очахъ имѣя,
             Разятъ главу, разить готовяся Алея;
             Поднявъ кинжалы вверьхъ, клянутся Сагруну,
             Призвавъ въ свидѣтельство свирѣпства ихъ луну.
             Луна подвиглась вспять, когда на нихъ воззрѣла,
   480          И темной тучею лице свое одѣла;
             Но въ ярости народъ толико дерзокъ сталъ,
             Что онъ небесну тму за добрый знакъ считалъ.
             Роптанье, буйство, шумъ, проклятiя народны,
             Производили громъ, какъ рѣки многоводны.
   485          Убiйствомъ жаждущiй Сагрунъ изторгнувъ мечь,
             Ведетъ Казанску чернь всеобщiй бунтъ возжечь;
             Ругаются они вѣнцемъ и Царскимъ саномъ.
             Но вдругъ встрѣчаются внутри двора съ Османомъ,
             Который шествуя, стеналъ, блѣднѣлъ, дрожалъ,
   490          И вшедшимъ возвѣстилъ, что Царь Алей бѣжалъ.
             Земля подъ Сагруномъ тогда поколебалась;
             Толико страшной вѣсть преступнику казалась!
             По сердцу у него разпростирался мразъ,
             И слезы потекли отъ ярости изъ глазъ.
   495          Но свѣдавъ, кто сокрылъ отъ звѣрства ихъ Алея,
             Всю ярость устремилъ и злобу на Гирея;
             Свой мечь, кровавый мечь въ невинну грудь вонзить,
             Вздохнулъ, и клятву далъ Гирея поразить….
             Лѣнивою ногой къ намъ щастiе приходитъ,
   500          На крыльяхъ зло летитъ, и пагубу наводитъ;
             Святые олтари разитъ не рѣдко громъ!
             Спокоенъ шелъ Гирей, избавивъ друга, въ домъ;
             Благополучнымъ быть своею дружбой чаетъ,
             Грядетъ, и Сагруна съ народомъ онъ встрѣчаетъ.
   505          Какъ хищный вранъ летящъ по воздуху шумитъ,
             Сагрунъ, изсунувъ мечь, такъ бѣгъ къ нему стремитъ;
             И громко возопилъ: Отдай ты намъ Алея!
             Или въ тебѣ почту отечества злодѣя.
             Но будто страшную увидѣвый змiю,
   510          Гирей подвигся вспять внимая рѣчь сiю;
             Врагами окруженъ и видя мечь блестящiй,
             Мгновенной смертiю за дружество грозящiй,
             Алея ищете, отвѣтствуетъ стеня:
             Алей не далеко; онъ въ сердцѣ у меня!
   515          И естьли вы узнать, гдѣ скрылся онъ, хотите,
             Такъ вскройте грудь мою, и въ ней его ищите;
             Онъ былъ, и нынѣ тутъ!… Сiя святая рѣчь,
             Котораябъ должна потоки слезъ извлечь,
             Подвигла къ лютости сердца сiи суровы;
   520          Гирея повлекли, и ввергнули въ оковы.
             Влекомый Сагруномъ сей мужъ на смертну казнь,
             Спокойный видъ имѣлъ, а тотъ въ очахъ боязнь;
             Порокъ всегда унылъ, спокойна добродѣтель!
             Сагрунъ повелѣвалъ народомъ какъ владѣтель,
   525          И самовластенъ ставъ по злобѣ при дворѣ,
             Назначилъ смертну казнь Гирею на зарѣ.

                       Межъ тѣмъ крушенiя и безпокойства многи
             Какъ адъ, наполнили Сумбекины чертоги:
             Тамъ черная печаль разлившися кругомъ,
   530          Своею ризою покрыла Царскiй домъ;
             Сумбеку и любовь и совѣсть угрызаетъ,
             Надежда веселитъ, отчаянье терзаетъ,
             Любовь утѣхи ей, невѣрность страхъ сулитъ;
             Алея въ миртовыхъ садахъ искать велитъ.
   535          Сѣтьми еленица, какъ будто устрашенна,
             Бѣжитъ по комнатамъ спокойствiя лишенна.
             Алея въ комнатахъ, въ садахъ Алея нѣтъ;
             Стеняща, Сагруна коварнаго клянетъ.
             Не нѣжность клятвы тѣ, не жалость извлекала,
   540          Пророчества страшась, утекшаго искала;
             И токи слезъ ея единый былъ обманъ;
             Ей нуженъ не Алей, но нуженъ ей Османъ:
             Казалося, въ одномъ другова погубила
             И паче, нежель честь, порокъ она любила;
   545          Гирея плѣннаго изтязывать велитъ,
             Ему сокровища за искренность сулитъ.
             Но сей примѣрный другъ, какъ нѣкiй твердый камень,
             Пренебрегающiй валы и молнiй пламень,
             Въ бездонной глубинѣ недвижимо стоитъ,
   550          Взнося чело свое, на громъ спокойно зритъ.
             Безсильна искусить честнаго человѣка,
             Съ Гирея снять главу дозволила Сумбека,
             Притворство, хитрости, лукавство и боязнь,
             Гирею скорую приготовляли казнь.
   555                    Уже небесное горящее свѣтило
             Ордынскiя поля и горы озарило;
             Но будто бы Казань гнусна была ему,
             Взирая на нее, скрываетъ лучь во тму:
             Нещастье ли оно Казанцамъ предвѣщало,
   560          Или свое лице отъ зла ихъ отвращало;
             Но солнце чрезъ Казань подобно такъ текло,
             Какъ будто зрѣлося сквозь темное стекло.
             Погасъ небесный огнь, но не угасла злоба;
             Невинность повлекла она ко дверямъ гроба;
   565          Подобенъ многому слiянью шумныхъ водъ,
             Тѣснится стекшiйся по улицамъ народъ.
             За добродѣтели на смерть безчеловѣчну,
             Изъ времянной идетъ Гирей въ темницу вѣчну:
             У ногъ трепещущихъ сѣкиру смертну зритъ;
   570          Се жребiй твой Сагрунъ Гирею говоритъ,
             Въ услугахъ ты своихъ Алею сталъ безплоденъ,
             Яви ты намъ его, и будешь ты свободенъ.
             Похвально дружество; но ежели мы имъ
             Наносимъ общiй вредъ, мы дружбою грѣшимъ!…
   575          Тебѣ ли чувствовать, рекъ узникъ, дружбы благо?
             Не посрамляй, злодѣй! ты имяни святаго;
             Небесна дружества извѣстна тѣмъ степень,
             Кто совѣстiю чистъ какъ солнце въ ясный день;
             А ты, носящiй ядъ и хитрость во утробѣ,
   580          Какъ ноющую кость, и тму во хладномъ гробѣ,
             Учися твердости, злодѣй! у чувствъ моихъ,
             И знай, что дружество мнѣ даровало ихъ!
             Оно безцѣннѣй всѣхъ богатствъ земнаго круга;
             Приiятна съ другомъ жизнь, и смерть сладка за друга;
   585          О мой любезный Царь! о часть моей души!
             Спокоенъ будь Алей, отъ сихъ убiйцъ спѣши;
             Гдѣ ты ни странствуешь, въ лѣсахъ, въ вертепахъ, въ морѣ,
             Мой духъ, безплотный духъ, тебя обрящетъ вскорѣ;
             Заставитъ онъ узнать по нѣжностямъ себя,
   590          Дохнетъ и спрячется онъ въ сердцѣ у тебя.
             А вы, нещастные вельможи и граждане!
             Рыдаю, видя васъ во пагубномъ обманѣ;
             Прощаетъ васъ моя ко ближнему любовь;
             Но, ахъ! невинная отмстится вскорѣ кровь:
   595          Сагрунъ!… се смерть тебя крилами осѣняетъ!…
             Вѣщая то, главу подъ острый мечь склоняетъ.

                       Сагрунъ умножить зла, а страхи уменьшить,
             Уже повелѣвалъ скорѣе казнь свершить.
             Се мечь уже сверкнулъ! но вдругъ какъ вихрь шумящiй,
   600          Народъ разсѣялся отъ казни прочь бѣжащiй:
             Тамъ лица блѣдныя, тамъ трепетъ, тамо стонъ;
             И се является ужасный Асталонъ!
             Какъ будто зданiе грозящее паденьемъ,
             Иль нѣкимъ темна нощь грозяща привидѣньемъ:
   605          Такъ рыцарь сей народъ по стогнамъ рязсыпалъ;
             Гремящъ оружiемъ, передъ Гиреемъ сталъ.

                       Подобно какъ главу увидящiй Медузы,
             Или почувствуя на членахъ тяжки узы,
             Свершитель казни мечь хотя въ рукахъ имѣлъ,
   610          Недвижимъ сдѣлался отъ страха, онѣмѣлъ.

                       Спокойно Асталонъ безвинной казни внемлетъ,
             Онъ узы тяжки рвет, Гирея онъ объемлетъ,
             Вскричавъ: О дружеской сокровище любви!
             Не бойся никого; живи Гирей! живи!
   615          Гонителямъ твоимъ во градѣ смерть готова!
             Почто не я имѣлъ наперсника такова?

                       Межъ тѣмъ Сагрунъ уже во Царскiй дворъ вбѣжалъ,
             Царицѣ рыцаря врагомъ изображалъ.
             Лукавство никогда во злыхъ не умираетъ,
   620          Изгнать соперника Османа поощряетъ.
             Увѣренъ дерзости о слѣдствiяхъ худыхъ,
             Скрываетъ горькiй ядъ сей змiй въ рѣчахъ своихъ:
             Теперь, онъ говоритъ, коль храбрымъ ты явишься,
             Казанцовъ устрашишь, на тронѣ укрѣпишься,
   625          Народную молву и наглость усмиришь;
             Единымъ словомъ ты Ордынцовъ покоришь,
             И непрепятственно облекшись во порфиру,
             Царицу прочь отгнавъ, на тронъ взведешь Эмиру.
             Обнявъ Османа онъ, слова сiи речетъ,
   630          И силою его на торжище влечетъ.
             Сумбека на него изъ терема взираетъ,
             Дрожащи руки въ слѣдъ Осману простираетъ;
             Постой, Османъ! постой! рыдая вопiетъ…
             Любовь его къ себѣ, а рокъ отъ ней влечетъ.
   635                    Сей Князь, развратный Князь, любовникъ малодушный,
             Не дѣйствамъ разума, но слабостямъ послушный,
             И нѣжности однѣ имѣющъ во умѣ,
             Идетъ за Сагруномъ, какъ блѣдна тѣнь во тмѣ;
             Къ Эмирѣ обративъ желанье и ко трону,
   640          Дрожащею стопой приходитъ къ Асталону.
             Онъ трижды блѣдныя уста отверзть хотѣлъ,
             Но трижды во устахъ языкъ его хладѣлъ,
             И будто на змiю ступивый странникъ въ полѣ,
             Сказалъ, не храбростью, но страхомъ двигнутъ болѣ:
   645          Кто звалъ тебя сюда вражда, или прiязнь?
             Коль другъ ты намъ, такъ дай свершить намъ смертну казнь;
             Мы общаго врага въ Гиреѣ наказуемъ,
             Но дружествомъ тебѣ весь городъ обязуемъ.
             Какъ будто гордый кедръ вершиной съ высоты,
   650          Является взирать на слабые цвѣты:
             Такъ взоры Асталонъ на юношу низводитъ,
             Съ презрѣнiемъ нему, со скрежетомъ подходитъ;
             Но ты кто? онъ вѣщалъ какъ трубъ гремящихъ звукъ.
             Османъ отвѣтствовалъ: Царицынъ я супругъ!
   655          Тогда вступила кровь ко Асталону въ очи;
             Онъ вкупѣ всѣ свои собравъ тѣлесны мочи,
             Османа сильною рукой за грудь схватилъ,
             И трижды какъ перо вкругъ шлема обратилъ,
             Тряхнулъ и возопилъ: Се мзда ея измѣны!
   660          И на Казанскiя Османа вергнулъ стѣны;
             Разсѣлася глава, по камнямъ мозгъ потекъ.
             Взирая, Асталонъ, на страждущаго, рекъ:
             Вотъ твой вѣнецъ и тронъ! и въ злобѣ многоплодной
             Онъ палицу свою повергъ къ толпѣ народной;
   665          Окаменѣвшему онъ такъ ему вѣщалъ:
             Я смертiю казнить измѣну обѣщалъ!
             Теперь исполнилъ то. Скажите вы Сумбекѣ,
             Чтобы не плакала о слабомъ человѣкѣ;
             Во градъ сей не принесъ прiятныхъ взоровъ я;
   670          Но тронъ ея спасутъ рука и страсть моя;
             Однако я себя предъ нею не унижу;
             Я хитрости ея и всѣ коварства вижу;
             За то, что пренебречь меня она могла,
             Хощу, чтобы теперь ко мнѣ въ шатеръ пришла;
   675          Я стану на лугахъ за градскими стѣнами,
             И утромъ жду ея съ Ордынскими Чинами;
             Я тамо сердце съ ней на вѣки обручу;
             Исполните сiе… велю! и такъ хочу!
             А ежели она еще не покорится,
   680          Польется ваша кровь, сей городъ разорится,
             Не нужно будетъ вамъ Россiянъ ожидать,
             Одинъ дерзну огню и смерти васъ предать.
             Безстрашно на коня, вѣщая то, садился,
             Щитомъ хребетъ покрывъ, за стѣны удалился;
   685          Не вѣдалъ въ тѣ часы нещастный Аскалонъ,
             Что съ палицей своей и жизнь теряетъ онъ.
             Гирея заключивъ во мрачную темницу,
             Сагрунъ спѣшилъ разить перунами Царицу…
             Въ какомъ отчаяньѣ находитъ онъ ее?
   690          Уже плачевна вѣсть достигла до нее:
             Вѣщаютъ, будто бы Царицѣ ослѣпленной
             Явился сквозь туманъ Османъ окровавленной;
             Струей изъ ранъ его кровь черная лилась,
             На сердцѣ, на челѣ, ручьями запеклась;
   695          Трепещущiй онъ рекъ: Погибъ я Асталономъ!
             Преобратился въ дымъ, и вдругъ изчезъ со стономъ.
             Какъ вѣтвь отторженна ударомъ громовымъ,
             Сумбека зрѣлищемъ была сраженна симъ.
             Сагрунъ со трепетомъ къ одру ея приходитъ,
   700          И на безпамятну веселый взоръ возводитъ.
             Такъ смотритъ радостно на горлицу стрѣлокъ,
             Пронзенну въ облакахъ, трепещущу у ногъ.
             Есть нѣкiй звѣрскiй духъ у злаго человѣка.
             Когобъ не тронула нещастная Сумбека?
   705          Какъ розы сорванной увядшiя красы,
             Полуумершiй взоръ, разтрепанны власы,
             Подъемлющася грудь, тяжелое вздыханье,
             Являютъ страждущу при самомъ издыханьѣ:
             Уже отъ глазъ ея небесный крылся свѣтъ;
   710          Но ей Сагрунъ еще готовилъ злый совѣтъ;
             Онъ рекъ. И такъ ты жизнь кончаешь безъ отмщенья,
             Сего послѣдняго нещастнымъ утѣшенья?
             Оставь тоску и стонъ, Царица! укрѣпись,
             За смерть Османову къ возмездiю склонись;
   715          Се тѣнь его стоитъ въ крови передъ тобою!
             Симъ словомъ злый Сагрунъ, какъ громкою трубою,
             Лишенну памяти Царицу возбудилъ;
             Совѣты онъ свои и страхи подтвердилъ…
             Открывъ печальный взоръ, Сумбека замолчала;
   720          Но силы вдругъ собравъ, терзая грудь вскричала:
             Ахъ! нужно ли мнѣ то, что рушится Казань,
             Когда ужасна смерть взяла Османа въ дань!
             Мнѣ нѣтъ пристанища теперь въ противномъ свѣтѣ;
             Сагругъ! ты ядъ скрывалъ въ неискреннемъ совѣтѣ;
   725          Да будутъ прокляты минуты и мѣста,
             Гдѣ въ первый разъ твои отверзлися уста,
             Отверзлися моей души ко погубленью;
             Почто давалъ ты видъ прiятный преступленью?
             Измѣнницей бы я Алею не была,
   730          И въ сладкой тишинѣ спокойны дни вела;
             Теперь престолъ, и честь, и славу я теряю;
             Уже Османа нѣтъ!… Почто не умираю?
             Вѣщая тѣ слова, изторгнула кинжалъ;
             Но вдругъ Сумбекинъ сынъ въ чертогъ ея вбѣжалъ,
   735          Сей отрокъ плачущiй, ея познавый муки,
             Бросается къ ногамъ, ея цѣлуетъ руки,
             Припалъ на грудь ея; рѣкою слезы льетъ;
             Увы! не умирай! рыдая вопiетъ;
             Не оставляй меня нещастнымъ сиротою!…
   740          Сумбека тронулась невинностiю тою;
             Ей кажется въ лицѣ сыновнемъ Сафгирей;
             Послѣдня зрится вѣтвь Казанскихъ въ немъ Царей;
             И сердце у нее разторглося на части,
             Возопiяла кровь, умолкли вредны страсти;
   745          Кинжала удержать руками не могла,
             Простерла ихъ стеня, и сына обняла;
             Ланиты токомъ слезъ смоченны лобызала;
             Живи, мой сынъ, живи! и мсти врагу! сказала;
             Рѣчей не докончавъ, безмолвна и блѣдна,
   750          Поверглась на одрѣ безъ памяти она….
             Младенецъ онѣмѣлъ. Сагрунъ свирѣпый льстится,
             Что жизнь Сумбекѣ вновь уже не возвратится;
             Онъ помыслы свои вѣнчанными считалъ,
             И паче яростенъ, и дерзновенень сталъ;
   755          Ко предстоящимъ рекъ, которыхъ грусть терзала:
             Вы слышали, что намъ Сумбека приказала;
             Она велѣла мстить злодѣямъ и врагамъ,
             Услугу я мою явлю и ей, и вамъ;
             Погибнетъ Асталонъ!… Отторгся съ грознымъ словомъ,
   760          Смятенiе нося въ лицѣ своемъ суровомъ,
             Гдѣ палицу свою оставилъ Асталонъ,
             Пришелъ на торжище, къ толпѣ народа онъ.
             Сiе оружiе имъ ужасъ наводило,
             Почтенiе и страхъ въ сердцахъ производило;
   765          Взирая на него, какъ будто на перунъ,
             У робкой черни страхъ отнять хотѣлъ Сагрунъ;
             О други! онъ вскричалъ, отъ бѣдства градъ избавимъ;
             У Асталона силъ въ сей палицѣ убавимъ,
             И намъ грозящую судьбину устрашимъ;
   770          Тогда отмстить за плачь Сумбекинъ поспѣшимъ:
             Она отъ ужаса и скорби умираетъ.
             Съ симъ словомъ палицу чеканомъ ударяетъ;
             Народъ ее разитъ, взирая на сiе;
             Незапно страшный громъ ударилъ изъ нее.
   775                    Увидя палицу огнями сокрушенну,
             Къ свирѣпству обратилъ онъ душу развращенну….
             Се первый нашъ успѣхъ! Казанцамъ возопилъ,
             О естьлибъ сей рукой я варвара убилъ!
             Коль видѣть плѣнницей Царицу не хотите,
   780          Друзья! и за себя, и за нея отмстите;
             Въ шатрѣ своемъ лежитъ свирѣпый Асталонъ,
             И члены у него во узахъ держитъ сонъ;
             Сумбекѣ, городу, отечеству радѣя,
             Пойдемъ, и умертвимъ тщеславнаго злодѣя!
   785          За стѣны градскiя, вѣщая то, грядетъ,
             Онъ дватцать воиновъ съ собой въ ночи ведетъ.
             Тогда небесный сводъ звѣздами украшался,
             Сагрунъ уже къ шатру съ дружиной приближался.
             Ко стану древнему, гдѣ спалъ нещастный Ризъ,
   790          Подобно шествовалъ во тмѣ нощной Улиссъ.
             Казалося, Сагрунъ свой ликъ преображаетъ,
             Поникнувъ, во травѣ на чрево упадаетъ,
             Какъ хищная змiя, землею онъ ползетъ;
             Но сердце у него и страхъ и злость грызетъ.
   795          Онъ входитъ, и грядетъ къ одру стопой дрожащей,
             На коемъ возлежалъ безпечно рыцарь спящей,
             Сагрунъ успѣхами злодѣйскiй духъ маня,
             Чеканомъ поразить хотѣлъ сперва коня,
             Дабы послѣднихъ средствъ герою не оставить,
   800          Коль бѣгствомъ онъ себя подумаетъ избавить;
             Но видя при лунѣ блистающiй кинжалъ,
             Броздами загремѣлъ строптивый конь, заржалъ.
             Мгновенно Асталонъ, какъ аспидъ, пробудился;
             Вскочилъ, заскрежеталъ, за острый мечь схватился;
   805          Но мечь его Сагрунъ уже въ рукахъ имѣлъ,
             Смутился Асталонъ, и на коня взлетѣлъ,
             Бронями зашумѣлъ, какъ вѣтвистое древо.
             Сагрунъ разя его, коня ударилъ въ чрево,
             Который бѣгъ къ брегамъ Казанскимъ обратилъ;
   810          Но рыцарь за власы противника схватилъ,
             И буйнаго коня сдержать не въ силахъ болѣ,
             Летѣлъ, какъ молнiя, на немъ къ рѣкѣ чрезъ поле.
             Конь вихрю бурному подобенъ въ бѣгѣ былъ:
             Крутился, ржалъ, пыхтѣлъ, ногами воздухъ билъ;
   815          И се въ полночный часъ недремлющая злоба,
             Въ лицѣ Османовомъ воставъ изъ хладна гроба,
             Касаясь облаковъ, во слѣдъ врагу текла,
             И пламеннымъ бичемъ въ струи коня гнала:
             Прiявъ ихъ всѣхъ на дно, Казанка зашумѣла.
   820          Такой конецъ вражда и наглость возъимѣла!

                       Казанцы грознымъ то предвѣстiемъ почли.
             Въ то время въ градъ Послы Россiйскiе пришли,
             Нехитрыя слова народу предлагали;
             Лукавствомъ въ оный вѣкъ еще пренебрегали!
   825          Равняя съ бурными спокойства тихи дни,
             Казанцамъ вѣчный миръ представили они.

                       Отъ мира мы не прочь, Казанцы отвѣчали;
             Виновны, что по днесь о мирѣ мы молчали;
             Но просимъ у Царя для точной мысли сей,
   830          Не года, мѣсяца, но трехъ мы просимъ дней.
             Узнавъ, что ихъ Князья Россiи покорились,
             Тѣ волки агнцами на время притворились;
             Но мира, иль войны понудимы желать,
             Условились къ Царю Сумбеку въ плѣнъ послать;
   835          Всю винность на нее и злобу обратили;
             Пронырствомъ таковымъ ядъ черный позлатили;
             Смиренья видъ придавъ недружескимъ дѣламъ,
             Отвѣтъ свой принесли на третiй день Посламъ,
             Лишенны совѣсти, они клянутся Богомъ,
   840          Что вѣрности къ Царю, Царицу шлютъ залогомъ,
             И данниками быть Россiянамъ хотятъ.

                       Но, ахъ! какiя мнѣ то Музы возвѣстятъ,
             Какой былъ стонъ, тоска, коликое рыданье,
             Когда услышала Сумбека о изгнаньѣ?
   845          Печаль ея вѣщать мнѣ силъ недостаетъ;
             Помедлимъ!… я стеню… перо изъ рукъ падетъ.

ПѢСНЬ ДЕCЯТАЯ