Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

• Название: Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)
• Автор: Уильям Теккерей
• Жанр: Классическая проза

В настоящий том входит первая книга романа У.Теккерея "Ньюкомы". Это, несомненно, один из самых значительных английских романов XIX века. В нем с поистине эпическим размахом воссоздана картина жизни Англии того времени и ставится ряд интересных проблем: отношения отцов и детей, положение искусства в буржуазном обществе и др. Перевод с английского Р.Померанцевой, комментарии Г.Шеймана.

---

— Чертовски рад лицезреть тебя, мальчик! — послышался зычный голос (больше ему уже не распевать в веселой компании). — А мы только что толковали о твоей неудаче, благородный юноша! О том, что Академия отбила атаку твоих ассейских воинов. Может, ты устрашил придворных живописцев варварской картиной ужасов войны? А ты, Пенденнис, что глядишь с такой жаждой во взоре? Распусти свой галстук белоснежный, о великолепнейший из щеголей, и я выставлю тебе стаканчик грога или ты выложишь денежки и угостишь меня, дружище, и поведаешь нам, как живут светские господа. — Так витийствовал старина Том Сарджент, тоже газетчик — боец старой закалки и большой книгочий, обладатель неплохой собственной библиотеки; он уже сорок лет подряд изо дня в день сидел на своем месте у камелька в этом славном "Пристанище", где собирались художники, скульпторы, литераторы, актеры и проводили немало приятных часов в шумливых и добродушных спорах, расходясь зачастую лишь после того, как солнце начинало золотить улицу, а Бетси тушила ненужную больше лампу и шла запирать врата гостеприимного "Пристанища".

Многое с тех пор переменилось, хотя было все это не так уж давно. Стоит вспомнить о тех днях, как перед глазами возникают милые, знакомые лица, а в ушах звучат веселые голоса и песни. Это здесь они встречались, наши честные и добрые друзья, в те дни, когда "Пристанище" и вправду было пристанищем, дилижансы еще не перевелись, до казино еще не додумались, клубы были малодоступны, полы посыпали песком, в углах стояли треугольные ящики с опилками, люди курили трубки и посещали трактиры. Юные Смит и Браун, обитавшие в Темпле, не ходили тогда в "Полиантус" или "Мегатериум", чтобы получить на обед суп из раков, тюрбо в сухарях, котлеты а-ля Чертешто и пинту сент-эмильонского, а брали от Кока через толстого старшего лакея бифштекс и пинту портера, в театре не стеснялись сидеть в задних рядах и на ужин довольствовались скромной закуской в трактире. Какое наслаждение даже сейчас читать у Чарльза Лэмба об этих ужинах! Пунш, карты, свечи, с которых надо снимать нагар, устрицы в складчину, незатейливые радости! Кто теперь снимает нагар со свечи? И разве человек, который обедает в восемь часов вечера, станет дома ужинать? Да, маленькие эти сборища, о коих многие из нас еще помнят, навсегда ушли в прошлое. Какие-нибудь двадцать пять лет равны целому веку — так изменилась жизнь нашего общества за эти пять пятилетий. Сам Джеймс Босуэлл, объявись он сейчас в Лондоне, не нашел бы там ни одного трактира, — это заведение, как и большой извозчичий рыдван, исчезло с лица земли. Многие взрослые люди, читающие этот исторический экскурс, никогда такого экипажа не видывали, а про ромовый пунш только и знают, что его попивали их предки.

Старый весельчак Том Сарджент сидит в "Пристанище" с дюжиной славных собутыльников. Они дотемна корпят над своими книгами, картинами, юридическими трактатами и сходятся здесь для невинных ночных забав и бесед. Спорят о литературе, о политике, о живописи и театре, по-приятельски подтрунивают друг над другом, прихлебывая из своих дешевых кружек, а когда они особенно в духе, то поют веселые старые песни, милые баллады, прославляющие любовь и вино, и знаменитые морские песни в честь старой Англии. Кажется, я и сейчас слышу мощный голос Джека Брента в печальном, но полном достоинства рефрене "Перебежчика" ("Вот потому-то лови минуту и будь же весел, пока ты здесь…"), или чистый тенор Майкла Перси, который выводит припев ирландской песенки: "А кому какое дело, будет так иль будет сяк!", или Марка Уайлдера, горланящего свою застольную "Garryowen na gloria". Песни эти пользовались любовью у веселых завсегдатаев "Пристанища". Право гостя на ту или иную из них считалось священным; его почтительнейше просили исполнить ее и слушали тем охотнее, чем она была старее и знакомее. До чего все переменилось с тех пор, как мы встречались с тобой, честный Том Сарджент! Нынешний главный репортер N-ской газеты (сей ответственный пост занимал тогда наш Том), наверное, ездит в парламент в собственном экипаже и обедает с министрами.

Вкруг Тома разместились степенные члены Королевской Академии, веселые, идущие в гору члены-корреспонденты, сотрудники газеты "Пэл-Мэл" и других редакций; адвокат, чье имя еще, возможно, когда-нибудь прославится; а может быть, какой-нибудь скульптор или хирург, пока еще не практикующий, и два-три светских господина, которым больше по душе бывать в этой любопытной компании, чем на других, более изысканных сборищах. Здесь бывал капитан Шендон, и его шутки стали достоянием местной истории. Заглянул разок философ Фил-лин и попытался, по своему обыкновению, прочитать лекцию, но его метафизические построения рухнули под градом насмешек. Марака, который так важничает из-за того, что пишет в "Икс-Ревыо", попробовал было поважничать в "Пристанище", но поперхнулся от дыма и свял от взрывов хохота. Дик Уокер, тайно бунтовавший против власти Сарджента, однажды, дабы придать себе веса, привел в "Пристанище" какого-то юного лорда из "Синих Столбов", но был так безжалостно "высечен" Томом, что даже этот приятель хохотал над ним. Мы слышали, будто титулованный юнец потом рассказывал, что его водили в одно "чег-товски стганное место, и нагод там пгестганный"; впрочем, ушел он явно очарованный обхождением Тома, хотя больше среди нас не появлялся. Возможно, он просто не сумел найти сюда дороги. Днем можно было пройти мимо дверей "Пристанища" и даже не заподозрить, что это оно и есть.

— Мне думается, — говорил Чарли Ормонд (он был тогда членом-корреспондентом Королевской Академии), — мне думается, что днем его в самом деле нет. Когда мы уходим и Бетси тушит газовый рожок у входа, все исчезает — и дом, и дверь, и стойка, и Бетси, и мальчишка, что разносит пиво, и миссис Нокс, — словом, все наше "Пристанище".

Оно и впрямь теперь исчезло; его больше не сыщешь ни днем, ни ночью — разве что призраки наших веселых собутыльников еще приходят туда по ночам.

Когда за столом потекла дружеская беседа и пошли вкруговую стаканы, а Клайв и его приятель с подобающей скромностью ответили на разные вопросы, предложенные милым стариной Томом, признанным главой нашей ассамблеи и старейшиной почтенного сего вигвама, тут вдруг отворяется дверь, и радостные возгласы собравшихся приветствуют еще одну знакомую фигуру, едва она возникает из клубов табачного дыма.

— Привет тебе, о Бейхем! — говорит Том. — Чертовски рад лицезреть тебя, Фредерик!

Бейхем спешит сообщить, что его дух в смятении, и требует пинту для поддержания бодрости.

— Откуда к нам летишь, ночная птица? — вопрошает папаша Том, весьма приверженный к белому стиху.

— Только что с Кэрситор-стрит, — отвечает Бейхем с тихим вздохом. — Навещал одного беднягу, угодившего в яму. — А, это вы, Пенденнис! Вы его знаете — это Чарльз Ханимен.

— Кто?! — кричит Клайв, вскакивая с места.

— "О вещая моя душа! Мой дядя?" — ворчит Бейхем. — Я, право, не заметил Малыша. И все же, как ни грустно, это правда!

Читателю известно, что предшествующие страницы нашей бесхитростной хроники охватывают период более трех лет, и пока истекал отпуск Томаса Ньюкома и отрастали усы Клайва, жизнь прочих лиц, связанных с нашей историей, тоже шла своим чередом, и одним прибывало счастье, а других оно покидало. Повествование наше до сих пор представляло собой ряд неторопливых сцен, так что волей-неволей приходилось вести его в настоящем времени, а автор исполнял роль хора в трагедии: он пояснял от случая к случаю, — то напрямик, то намеком, — что произошло между актами и как очутились герои в том или ином положении. В современном театре, как то ведомо театральным критикам, пояснения к действию чаще всего выпадают на долю второстепенных персонажей. Обычно это — два прогуливающихся джентльмена из приятелей сэра Гарри Таланта, которые приветствуют молодого баронета в столице, а заодно рассуждают о скупости старого набоба, его дядюшки, и о глубине чувств, питаемых героем к леди Аннабель, premiere amorese [88]. Или же это одетая в белое полотно наперсница облаченной в белый атлас героини. Или — "эй, Том, мошенник!.." — камердинер, либо выездной лакей, более или менее смышленый и дерзкий, этот отлично нам знакомый тип слуги в ботфортах и ливрейном кафтане с красным воротником и обшлагами, которого сэр Гарри безбожно честит и весьма нерегулярно оплачивает, но упорно держит при себе. Или Люсетта, служанка леди Аннабель, которая относит ее billets-dox и прочитывает их по дороге, знает все семейные тайны, прячет любовника под кушетку и в интермедиях поет куплеты. Так и нам сейчас предстоит заглянуть в частную жизнь Чарльза Ханимена, проникнуть в тайны преподобного джентльмена и поведать публике о том, что произошло с ним за те последние несколько месяцев, когда он лишь изредка, хотя и не без приятства появлялся на нашей сцене.

Пока у племянника его пробивались усы, а деньги и отпуск зятя приходили к концу, надежды мистера Ханимена начали увядать, проповеди тускнеть, а его блестящая некогда слава сходить на нет. Немало причин способствовало его плачевному нынешнему состоянию. Часовня леди Уиттлси, когда ни заглянешь в нее, теперь не бывает переполнена. На церковных скамьях зияют пустые места, и уже не трудно устроиться с удобством у самой кафедры, откуда проповедник, глянув поверх приложенного к глазам платочка, не увидит больше лорда Дремли: его светлость ходит нынче спать в другое место; а вслед за ним откочевал и весь правоверный бомонд. И не приходится бедному пастырю бросать умильные взгляды на парижские шляпки аристократок и читать восторг на обращенных к нему прелестных личиках обитательниц Мэйфэра. В часовне сидят теперь безвкусно разодетые купцы из соседних лавок со своими семействами, а одну из лучших скамей занимает дворецкий Ридли с сыном и супругой. Конечно, у старого Ридли вид самый благородный — плешивая голова, вместительный жилет и молитвенник с золотым обрезом, — и у Джей Джея прекрасное одухотворенное лицо, но миссис Ридли!.. На ее пухлой физиономии так и написано: кухарка и экономка. Да и музыка здесь уже не та, что прежде. Ушел этот бунтарь и привереда бас Гаркни и сманил с собой четырех лучших мальчиков-певчих — они исполняют теперь куплеты в "Музыкальной пещере". Ханимен с полным правом может жаловаться на гонения и сравнивать себя с отшельником, ведь он действительно проповедует в пустыне. Когда-то его, как раньше другого пустынника — святого Иеремию, посещали львы. Больше они к нему не ходят. Львы, посещающие пастырей, лижут теперь стопы другим духовным отцам; они пресытились застарелыми проповедями бедняги Ханимена. За последние три года у Ханимена повсюду расплодились соперники и увели его овечек в свои овчарни. Мы же знаем, что эти наивные твари всегда бегут друг за дружкой — такова их овечья природа. Быть может, в церкви Святого Иакова, что совсем рядом, объявился новый проповедник — смелый, решительный, блестящий, общепонятный, образованный, но не педантичный; его мужественный голос проникает в сердца, его проповеди толкуют о жизни, об отношениях между людьми, о мудрости общежития, а не только о вере; и люди — самые учтивые, умные, начитанные, нарядные и эгоистичные толпой валят к нему в церковь послушать разок-другой его поучения. А так как людей умных, начитанных, нарядных и прочее и прочее на свете достаточно много, их яркая процессия не иссякает круглый год, до отказа заполняя церковь святого Иакова. А потом рядом появится какой-нибудь кликуша-шарлатан, у которого ни знаний, ни учености, ни милосердия и который только и умеет запугивать публику угрозами и будоражить силой своего гнева, и она будет толпой ходить к нему, покуда ей не наскучит гром его проклятий. А тем временем старые мирные церкви по соседству все так же звонят в свои колокола и по воскресеньям отворяют врата свои для смиренных прихожан и рассудительного пастыря, который всю неделю трудится в школе и у одра болезни, даруя кроткий свет, вдумчивое поученье или безмолвную помощь.