Михаил Салтыков-Щедрин - Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849

• Название: Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849
• Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1965

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.

В первый том входят произведения Салтыкова 1840–1849 годов, открывающие творческую и политическую биографию писателя. От подражательной романтики юношеских стихотворений к реализму и демократической настроенности «Запутанного дела» и «Брусина» — таков путь литературно-общественного развития молодого Салтыкова.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Да мне это больно…

— Черт знает что такое!

В дверях показалась жирная фигура стыдливого дядюшки.

— А, Прохор Макарыч! кстати, подите-ка сюда! вот мой приятель скучает: развеселите-ка его!

Дядюшка приблизился.

— Кажется, имел честь, — проговорил он, конфузясь.

— Как же, как же… помните у окна? еще такая славная погода была? помните?

— Да-с, хорошая! но у меня в деревне…

И снова сконфузился. Меня всегда особенно удивляло, как такое огромное тело могло так легко конфузиться.

— Что ж у вас в деревне, Прохор Макарыч? — сказал я. — Да вы не конфузьтесь, Прохор Макарыч!

— Погода бывает лучше, — проговорил он.

— А! а у вас много деревень?

— Три-с…

— А много вы получаете доходу?

— Пятнадцать тысяч-с…

— Так этак вы, чай, и шампанское пьете?

— Как же-с; это мне все наплевать…

— Скажите, пожалуйста! да не подать ли уж теперь? Как вы думаете?

— Я с удовольствием-с; мне все это наплевать…

— А между тем вот и он развеселится, да и вы перестанете конфузиться. Так, что ли, Прохор Макарыч?

Подали вина; Прохор Макарыч скоро развеселился, сделался сообщителен и беспрестанно упрашивал Александра пить, по чести уверяя его, что ему наплевать и что мужички его сотни таких бутылок вынесут.

Между тем к нам присоединилось еще несколько молодых людей с заспанными лицами, которые тоже спросили пить. Оля шепнула мне на ухо, чтоб я остерегался, потому что это, дескать, сочинители, которые всё, что ни на есть смешного на свете, сейчас заметят, да после в книжке и опишут.

Я помню, что в простодушии своем я тогда весьма удивлялся, как могут люди с заспанными лицами что-нибудь подметить… Их было всего трое, и все, как кажется, связаны святыми узами убеждений и происшедшей оттого дружбы. Один, однако ж, по-видимому, считался между ними гением, потому что двое других подобострастно глядели ему в глаза и, при всяком остром его слове, считали за нужное тут же залиться самым приятным хохотом. И видно было, что уважение их к гению было нелицемерно и хохот истинен, потому что и на лицах их выражалось при этом совершенное светлое воскресение. Один даже, казалось, так издавна напрактиковался в этой роли поклонника, что никак не мог уж и обойтись без господина и даже побелел весь от рабства.*

— Я художник, — говорил гений сиплым голосом, когда выпито было уж значительное число бутылок, — отчего и ты, и ты, и вы все (он обратился ко всем нам, хотя мы и не имели чести быть с ним знакомыми) видите во мне главу? оттого, что я художник и как художник творю бессознательно… Попробуй ты творить бессознательно — выйдет дрянь, или, лучше сказать… ну, да уж просто дрянь выйдет… а я — художник, пророк, и творю бессознательно… вот что!*

Один из поклонников подлил вина в стакан гения.*

— Вот у меня бывают иногда сны, — продолжал гений, — удивительные сны! Сперва явится женщина с аллигаторской рожей — отвррратительно! потом аллигатор с женским лицом — меррррзость!.. Да ты подожди, это все чистилище, чрез которое, так сказать, проходит откровение… Третий раз уж* явится тебе не аллигатор, а женщина, братец, женщина такая, что магнетизм и электричество так и текут из очей ее светлыми струями, так и слышишь, как она шевелит в тебе то неопределенное чувство, которое подступает все выше и выше и, наконец, давит тебе горло… Так вот какая женщина, братец, ко мне является, а я просто сижу себе да записываю…*

За сим гений понес такую ерунду, что я почел за нужное поскорее удалиться.

Танцы продолжались по-прежнему, с тем только изменением, что народу было еще более, затем что прибыли Надя и Катя с своими. Александр стоял со мною в стороне и наблюдал за танцующими. Вдруг он побледнел и вздрогнул.

И действительно, смотря в ту сторону, где танцевала Ольга, я сам видел, как г. Зималь поцеловал ее в губы.

— Пойдем домой, — сказал мне Брусин.

— Подожди немного, вот пусть Ольга познакомит меня с Катей, — отвечал я, как будто вовсе не подозревая, в чем дело.

— Я не могу здесь быть…

— Ну, так ступай один; разве необходимо нужно, чтоб я шел вместе с тобою!

Я остался еще несколько времени, но после не вытерпел и пошел-таки за ним. Надо вам сказать, что я этого человека любил, как сына, ибо материнские чувства развиты во мне особенно сильно. И меня всегда за живое трогало, что он несчастлив, да еще и по своей воле… Иногда даже я обвинял в этом несчастье самого себя, потому что ведь как бы то ни было, а мне казалось, что я имею на него какое-нибудь влияние, и вдруг на поверку выходило, что влияния тут вовсе никакого нет…

Он сидел в своей комнате и плакал. Это меня еще больше сконфузило: я шел было к нему с наставлениями и при случае, пожалуй, даже с строгою речью, и вдруг человек плачет; сами посудите, до выговоров ли тут!

Он подошел ко мне.

— Послушай, — сказал он мне, — переедем из этого дома.

— Переедем, коли уж нечего делать, — отвечал я, — а жалко! и квартира такая удобная, да и зима же теперь…

— Я чувствую, что мне нельзя больше здесь оставаться.

— Да, переедем, переедем; разумеется, тут нечего рассуждать, коли необходимость велит…

На другой же день нанял я квартиру и стал собираться. Александра с утра уж не было дома. Вдруг, вижу, бежит к нам через двор Ольга. «Ну, опять слезы, опять объяснения!» — подумал я.

— Это вы выезжаете? — спросила она дрожащим голосом.

— Да.

— То есть, ты выезжаешь, а Александр остается по-прежнему здесь?

— Нет, и Александр со мною.

Она побледнела.

— А я-то как же? — спросила она, как будто еще не понимая, в чем дело.

Я молчал.

— Так это он меня и оставит? да отвечай же мне: бросить, что ли, он меня хочет?

Нo я все-таки не знал, что отвечать. Она постояла-постояла, пошла было к двери, но потом воротилась, упала на диван и горько заплакала.

Признаюсь, и во мне таки шевельнулось сердце.

Вдруг она вскочила с дивана и бросилась ко мне на шею.

— Голубчик ты мой, упроси его! скажи ему, чтоб он этого не делал со мною… что я всех брошу, хлеб с водой буду есть… а! поди же, ради бога… только чтоб он не бросал меня… хоть за прежнюю любовь мою!

— Послушай, Оля, что ж это такое будет? сколько раз вы уж мирились… ведь ты видишь, что он не может…

— Да нет; я сама во всем виновата… ну, пожалуйста, прошу тебя! скажи ему, что я совсем буду другая…

— Как же ты можешь ручаться за себя, Оля? ведь уж это не в первый раз.

Она посмотрела на меня пристально и побледнела.

— Так не хочешь для меня этого сделать?

Я не отвечал.

— Зверь ты! каменное в тебе сердце! Это ты его всему научил! смотри же, не будет тебе за это счастья ни в чем… встречусь я с тобой когда-нибудь… увидишь!

Черт знает что такое: ни телом, ни душою не виноват человек, а осыпают со всех сторон проклятиями!

Наконец мы переехали; Александр опять принялся за работу. Ольга несколько раз наведывалась было к нам, но я приказал Ивану не впускать ее. Однажды утром иду я на службу, смотрю: у ворот нашего дома стоит Ольга и злобно смотрит на меня. Я хотел было пройти мимо, как будто никогда и не знал ее, но она остановила меня.

— Что, любо тебе, небойсь, — сказала она мне, — любо, что успел нас поссорить?

— Ах, оставь меня в покое! никогда я не думал вас ссорить, сами вы грызлись между собою.

— Сами!.. вот как! а кто велел не пускать меня в

квартиру? Сами!.. Да вот же не удастся тебе! хоть целый день простою здесь, да увижу его! тогда посмотрим, чья возьмет!

— В таком случае, я пойду, попрошу его, чтоб он не выходил, — сказал я сухо, возвращаясь домой.

— Небойсь, не пойдешь! — говорила она мне с насмешкой вслед, — ты ведь знаешь, что если скажешь ему хоть слово об том, что я жду его здесь, так он мой!

Я рассудил, что она говорила правду, и пошел своей дорогой на службу.

Когда я воротился, Иван ждал меня в дверях.

— Ольга Николаевна тут, — сказал он.

— Сама пришла?

— Нет; с Александром Андреичем.

— И давно она тут?

— Да с самого утра.

Я велел ему собрать мои пожитки и в тот же день переехал в номер.

С тех пор я потерял Брусина из виду; слышал, что будто он опять поссорился с Ольгой, связался с какой-то актрисой, и ту будто бы бросил… Но на службу не вступил, и статьи, которую при мне начал, не кончил никогда.

Недавно, впрочем, какой-то знакомый говорил мне, что он встретил его в Москве, что будто бы Брусин живет там с родителями, которые водят его, по воскресеньям, к обедне к Николе-Явленному».

Николай Иваныч кончил и задумчиво покручивал себе усы.

— Так вот, господа, — сказал он спустя несколько секунд, — как некоторые люди беспрестанно кричат о жажде деятельности, жалуются на какие-то препоны — а на поверку выходит, что вся эта жажда деятельности ограничивается какою-нибудь любовишкой — да как еще обидно, нелепо ограничивается.