Манфред фон Браухич - Без борьбы нет победы

• Название: Без борьбы нет победы
• Автор: Манфред фон Браухич
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эту книгу можно назвать романом жизни ее автора.

Жизнь Манфреда фон Браухича, известного немецкого спортсмена, неотделима от немецкой истории с двадцатых и до шестидесятых годов нашего века. И поэтому в книге Браухича читатель найдет много материала для характеристики немецкой жизни бурного, драматического пятидесятилетия, — периодов, когда в стране господствовали правительства Веймарской республики, а за ними — кровавый диктатор Гитлер, и периода, когда на Западе Германии власть надолго оказалась в руках всевозможных реакционеров.

Советский читатель подготовлен к знакомству с книгой Браухича. На голубых экранах нашей страны в свое время демонстрировался телефильм ДЕФА, созданный по мотивам этого произведения, — ленту "по Браухичу" смотрели миллионы советских людей. Можно сказать, что этот телефильм пробудил в наших людях интерес к книге Манфреда фон Браухича. И теперь они получают возможность удовлетворить свой интерес полностью, читая эту книгу.

Без борьбы нет победы... Такой афоризм Манфред Браухич избрал для заглавия своей книги. В этот заголовок он вложил двойной смысл. Книга его — о мужестве, проявленном на двух аренах: спортивной и политической.

Автор повествует о том, как он побеждал на гоночных трассах, о том, как в острой борьбе ему удалось достигнуть победы на путях общественно-политической деятельности.

Еще в двадцатых годах Манфред фон Браухич, отпрыск немецкого аристократического рода, ушел в автогонщики и достиг в области гоночного спорта немалых успехов. Во времена гитлеризма он был спортивной звездой в "третьей империи". На его пути были головокружительные удачи, были трудности и поражения, были так называемые большие призы на различных, в том числе международных, соревнованиях. Карьера его с полным успехом могла продолжаться и после крушения гитлеризма, в условиях Западной Германии. И как богатый аристократ, и как звезда на международном спортивном небосклоне, он мог и после второй мировой войны стать любимцем и баловнем неонацистских кругов в Федеративной Республике Германии.

Но к этому времени у Манфреда Браухича началось подлинное духовное прозрение. Он поставил точку на своей карьере гонщика в буржуазном мире и пошел на полный, на решительный, на принципиальный разрыв с этим миром. Браухичу опротивел кровавый и преступный мир капитализма, мир продажности и грязных денежных отношений. И он, чье имя было занесено, вписано в "Железную книгу германского дворянства истинно немецкого духа", нашел в себе силы порвать все связи с буржуазным обществом, разорвать в том числе и все семейные узы и обрел новую, истинную родину в стране социализма — в Германской Демократической Республике.

В ГДР Манфреда Браухича, ставшего убежденным соратником борцов за демократию, окружили вниманием и почетом. Здесь он завершил и издал книгу "Борьба за метры и секунды", здесь он занялся и дальнейшей литературной работой, к которой обнаружил отличные способности. Здесь он продолжил общественную деятельность, которой грубо помешали ему в Западной Германии Конрада Аденауэра. В 1960 году он был избран президентом Олимпийского общества ГДР, действующего под благородным девизом: "Служить миру, уважать жизнь!" Свои мемуары, автобиографию, в которой он рассказывает и о себе и прежде всего о времени, о годах и десятилетиях, Манфред Браухич также посвятил борьбе за мир. Эта книга в высшей степени поучительная, учащая ненавидеть и презирать капиталистическую действительность, зиждущуюся на насилии и войнах, учащая любить действительность социалистическую, дорожить ее принципами и достижениями.

---

Накануне гонок в Буэнос-Айресе их участников принял тогдашний глава государства диктатор Хуан Доминго Перон. Его прежде всего интересовали иностранцы, а так как я собирался остаться в Аргентине, то я был представлен ему особо. Он очень подробно расспросил меня о моих намерениях, и это помогло мне без труда договориться с его секретарем о выдаче мне и Гизеле долгосрочного вида на жительство. Моя первая встреча с вершителем судеб Аргентины прошла за традиционным крепким кофе и, так сказать, вполне "гармонично". С его женой Эвитой, бывшей киноактрисой, я познакомился позже, на состязаниях по конному поло. Эта женщина была закулисной движущей силой многих правительственных актов. Больше того, выступив инициатором создания нескольких социально-бытовых учреждений, она завоевала себе известные симпатии широких кругов населения, чем способствовала укреплению тиранической власти своего мужа.

Понятно, что начать какую-то новую жизнь в этой стране "неограниченных возможностей" я мог только с помощью знакомств. Мое имя помогло мне, и довольно скоро я установил контакты с местными богачами. Особенно часто нас приглашали к себе немецкие миллионеры, живущие в такой роскоши и с такой расточительностью, о которых мы с женой разве что читали в сказках. Помимо городских особняков дворцового типа, окруженных огромными ухоженными парками (и это при стоимости квадратного метра земли 300—400 песо), каждый из них владел по крайней мере двумя невообразимых размеров имениями, так называемыми асьендами, и столь же невообразимо большими стадами крупного рогатого скота. У многих в районе Мар-дель-Плата, на берегу океана, были еще вдобавок фешенебельные виллы. Примерно четыреста километров, отделявшие столицу от этих мест, преодолевались на частных самолетах.

Не раз богатейший немецкий текстильный фабрикант Декерт на моих глазах, не моргнув глазом, проигрывал в игорном доме этого шикарного "предместья" столицы по двадцать тысяч песо и больше. А в то время двадцать тысяч аргентинских песо соответствовали такому же количеству германских марок. Подобные убытки нимало не огорчали этого миллионера, игра в карты была для него всего лишь небольшим воскресным развлечением. Меня, скажу прямо, бросало в жар, когда, стоя около его сто лика, я наблюдал, с каким невозмутимым спокойствием он небрежно отсчитывал и передавал выигравшему у него партнеру банкноты самого высокого достоинства. И снова — в который уже раз в моей жизни! — невольно напрашивалось сравнение: сколько же напряженного труда, сколько пота нужно было затратить рабочему, чтобы получить для удовлетворения своих самых насущных нужд какую-то крохотную долю этих огромных, этих действительно шальных денег!

На рождество 1949 года нас пригласили на асьенду спекулянта земельными участками по имени Фройдэ. Прибыв в Аргентину вскоре после первой мировой войны и располагая небольшими деньгами, он занялся скупкой участков в окрестностях Буэнос-Айреса. В последующие десятилетия благодаря бурному расширению города он, буквально не шевельнув пальцем, нажил многомиллионное состояние. Попутно Фройдэ вел широкие экспортно-импортные дела. Своего сына он пристроил личным секретарем к самому Перону, заручившись, таким образом, "высочайшей" поддержкой во всех своих начинаниях.

В двухстах километрах от городских ворот, среди серой и пустынной пампы33, перед нами возник сказочный замок. Вокруг большого внутреннего двора, мощенного камнем, располагалось множество соединенных между собой низких каменных строений. Мы прибыли сюда под вечер, и никого, кроме слуг, не обнаружили. Нам предложили отдохнуть до 22 часов в одной из тридцати комнат для приезжих. Хозяева начали подавать признаки жизни лишь после заката, когда гнетущий дневной зной сменился вечерней прохладой. Вскоре пошел пир горой. К полуночи все двести гостей так развеселились, что все это походило скорее на карнавальное застолье, нежели на празднование сочельника.

После ужина состоялся осмотр иллюминированного сада размером с квадратный километр. С гордостью хозяин показывал нам деревья и кусты, ценой огромного труда выращенные здесь его садовниками. Почва пампы неплодородна, и Фройдэ пришлось затратить на разбивку этого парка немалый капитал. За сотни километров на сотнях грузовиков сюда привозили чернозем. Несколько лет ушло на создание посреди пампы сочного зеленого газона, на котором теперь пестрели разноцветные палатки, качели, столики и удобные стулья.

Среди гостей я встретил удивительно много немцев, прибывших из Германии в Аргентину только после второй мировой войны. Они уже успели кое-как обосноваться — одни поступили на службу, другие открыли коммерческие предприятия. Всех их объединяла тоска по родине, все изнывали от изнурительного, непривычно жаркого и влажного климата. Некоторые из этих господ — как я узнал позже, в недавнем прошлом офицеры-эсэсовцы, — беседовали о только что основанном ими туристическом бюро. Вскоре к ним присоединилась группа бывших военных летчиков, тоже решивших попытать счастья в Аргентине. Тема разговора переменилась, в центре внимания снова оказалась война, особенно ее конец. В числе приглашенных я встретил известных воздушных асов Галланда и Руделя, награжденных Гитлером высшими орденами. Возбужденные, с блестящими глазами, они заново переживали все "прелести" войны. Они во весь голос с горячностью и восторгом вспоминали "великое время правления фюрера Адольфа Гитлера". Я с трудом сдерживался. Куда же меня опять занесло? Даже в Западной Германии эти люди не посмели бы разглагольствовать в таком тоне, по крайней мере, тогда. Всякий раз около них вполне мог бы оказаться человек, искалеченный войной, потерявший на ней близких или лишившийся из-за нее крова. Такой человек наверняка не позволил бы им расписывать "красоты и романтику войны". А уж если бы их слушал бывший узник концентрационного лагеря, то им бы и вовсе непоздоровилось.

Но здесь, на просторах пампы, они находились в кругу единомышленников, и если бы один из них громко крикнул: "Хайль Гитлер!", то, вероятно, никто не набрался бы духу остановить его. Проигрыш войны они считали "случайностью", своеобразным "косметическим дефектом" гитлеровского режима, вообще говоря "прекрасного и нетленного". У них были тысячи причин для объяснения краха нацизма, и они все еще верили в "волшебное оружие", которое по вине какого-то забывчивого растяпы не было использовано в последнюю минуту. Они бы хоть завтра с полным удовольствием "подключились" к какой-нибудь новой войне.

И я спросил себя: "Чем же ты отличаешься от этих людей?"

Никто не посмел бы меня упрекнуть в отсутствии мужества. Но ведь я-то рисковал жизнью по совсем иным причинам, нежели летчики Галланд и Рудель. У меня был спортивный риск, у них — обнаженное в своей примитивности стремление уничтожать других. Вот в чем, по-моему, и заключалось различие между нами. Кроме того, многие из них никогда не нюхали пороха, никогда не испытали угрозы своей физической безопасности. А сколько было в этом кругу подлых убийц, с неслыханной, звериной жестокостью умертвлявших беззащитных узников концлагерей; преступников, повинных в таких злодеяниях, в сравнении с которыми гонения на христиан в Древнем Риме кажутся мне чуть ли не прогрессивным проявлением человеческого духа... Но тогда я всего этого просто не знал.

То ли я слишком долго молчал, то ли сделал какое-то неосторожное замечание, но, помню, в эту ночь под рождество кто-то отвел меня в сторону и настоятельно посоветовал воздерживаться от каких бы то ни было неуважительных оценок фюрера. При этом меня заверили в самых добрых ко мне чувствах. "Если вы не будете им подпевать, они сперва начнут вас бойкотировать, а через несколько недель поставят вас на колени. Вы будете крайне удивлены, поверьте!"

Но я уже ничему не удивлялся: из вчера я перекочевал в позавчера, а ведь искал я какое-то завтра, какую-то новую жизнь. Теперь обстоятельства повелевали мне тщательно обдумывать каждый свой шаг. С Германией я, по сути, порвал все, и восстановить мои связи с ней было бы очень нелегко...

В последующие недели мы покрыли тысячи километров на самолетах и автомобилях, знакомясь с этой огромной страной, пытаясь получше узнать ее.

Аргентину нельзя измерить привычными нам масштабами. Чтобы понять ее, приходилось искать какие-то новые критерии. Вот типичный пример: местный фермер, владевший примерно 20 тысячами голов крупного рогатого скота, после обеда, к которому подавали барашка на вертеле, пригласил нас выпить кофе в придорожном отеле. После получасовой езды со стокилометровой скоростью по прямому как стрела шоссе я спросил, далеко ли еще до отеля. "Сейчас приедем, потерпите немного", — спокойно ответил он. Раскаленная солнцем глинистая дорога покрылась толстым слоем пыли, проникавшей во все щели и поры. Мы мчались уже больше часа и, запыленные с головы до ног, походили на мельников после тяжелого рабочего дня. Справа и слева от нас простиралась плоская, как поднос, равнина, поросшая кустарником и населенная тысячами маленьких попугаев. Сухая, выжженная пампа. Вдоль обочины тянулась примерно пятнадцатиметровая полоса, на которой тут и там стояли небольшие палатки или лачуги из жести. Хозяин разъяснил мне, что по какому-то давнему закону эта полоса не принадлежит никому и что на ней могут селиться все желающие. Здесь оседали беднейшие из бедных, так и не нашедшие себе пристанища в городах. Они овладели трудным ремеслом отлова диких животных с помощью кое-как одомашненных собак. И так как объездчики крупных асьенд не могли держать под контролем огромные площади этих владений, здесь можно было беспрепятственно добывать бесчисленных антилоп, зайцев и иную дичь. Мы сделали привал в палатке одного из этих звероловов, известного во всей округе под именем Канарио. О нем шла молва, будто он пришел сюда пешком из Чили и принялся помогать контрабандистам, пряча незаконно ввозимые товары в никому не ведомых тайниках, затерявшихся на просторах пампы.