Михаил Пришвин - Дневники 1926-1927

• Название: Дневники 1926-1927
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-268-00519-7

Книга дневников 1926–1927 годов продолжает издание литературного наследия писателя.

Первая книга дневников (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая (1918–1919) — в 1994 г., третья (1920–1922) — в 1995 г., четвертая (1923–1925) в 1999 г.

Публикуется впервые.

---

— Извините, — ответил А. И., — я не так понимаю демократию, что мужик может прийти в исполком и, узнав в председателе своего мужика, имеет возможность ругать его матерным словом.

Есть люди, которые всегда молчат на собраниях, потому что не умеют вовремя взять слово и говорить соответственно с темой и другими речами, но когда, наконец, является возможность, вследствие расстройства собрания, говорить всякому без счета, они вдруг начинают со страшной злобой что-то кричать — вот интересно бы разобрать, откуда у них берется злоба?

Я помню, Артем наливал в это время злобой, как бык, красные глаза и орал.

Но и не на собраниях и не у простых людей часто бывает, что в момент возражения вспыхивает злоба, и, кажется, человек берет голос, чтобы выместить кому-то в воздух свою личную обиду. Так, с сестрой Лидией нельзя было спорить. Другие просто не переносят возражения: вероятно, они возражение принимают как личное нападение, в обиду себе, оттого начинают злиться и краснеть.

Сегодня после прохладной и ясной зари весь день воздух прозрачный, как в сентябре, за озером видны каждый по отдельности красные стволы сосны.

Третий день живем под хоз. управлением Дуни и хорошо. Я попробую так пожить подольше где-нибудь, с писанием и, вероятней всего, когда у меня будет свой дом, я буду часто из него удаляться.

Самоубийство Есенина и Соболя — случайные, многие лица носят в своем легкомыслии возможность при крайнем случае ухода, и у множества это проходит отдаленным спутником жизни до ее естественного конца. Но бывает, семя это прорастет, заполнит много места и вдруг… Завещаний в таких случаях не пишут.

Я это пишу на основании своего опыта, что через всю жизнь, не знаю с каких пор, этот «выход» в какой-то побочной мечте соблазняет меня, а в последнее время я застаю себя на нем все чаще и чаще. Мне этот «выход» теперь представляется в каком-то торжественном удалении себя, будто бы я объявляю себя в газете ушедшим от литературы, как бы мертвым. Меня радует, что мотивировка ухода какая-то обидчивая, значит, все безопасно: мне кажется, я сошлюсь на унизительное положение пожилого человека нищенствовать, продавая записи своих мечтаний.

Прежний русский интеллигент имел ненависть к царизму (и вместе с тем, так выходило, к государственности), в этом каким-то образом была и его честь, и достоинство, и вообще нечто святое: желанный мир открывается ему при устранении одного препятствия, — царизма (как оказалось потом и государственности).

И вот, когда царизм был устранен, то «желанный мир» предстал в виде сосуда со всякой нечистью, который целиком передавался от одной власти к другой, и некто, принявший этот сосуд от царя, в сознании интеллигента предстал как нечто худшее, чем царь: большевик. Желанный мир исчез. Это был 1-й этап падения русской интеллигенции. Дальше правительство большевиков оказалось вовсе не таким плохим, как рисовалось интеллигенту, отстаивая идеи интернационала, оно оказалось и довольно умным в защите «нации», потом внимательным к запросам жизни, и все яснее и яснее выступала в политике старинная любимая русской интеллигенцией идея прогресса. Поразительно было наблюдать, как, несмотря на все искажения, гримасы жизни, под этой идеей прогресса (трактор!) все-таки она продолжала господствовать и появляться в новой и новой форме. Теперь, казалось бы, старому интеллигенту развязаны руки: работай в какой угодно области, правительство идет навстречу. Но ведь сущность интеллигенции была в непризнании государства, в анархизме, а теперь получилось, что все его лучшее бралось выполнить государство с его обязательным спутником — тем «сосудом». И тут совершилось второе падение: интеллигент стал наемником того самого государства, которое он ненавидел, и государство стало хищническим образом эксплуатировать те его способности, которые он готовил для желанного мира.

Под этим аспектом становятся понятными все виды оставшейся интеллигенции: 1) Огромная масса людей, потерявших себя, забывших себя в мышьей беготне, стушевавшихся. 2) Порядочное количество раздвоенных людей, смотрящих на существующую власть как на необходимое зло и стремящихся по возможности делать свое культурное дело. 3) Некоторое число абсолютно честных, кристаллически застывших в своих старых понятиях, но существующих благодаря своим высоким дарованиям в данной специальности.

Конечно, тут может быть множество разновидностей, сложных, коварных, трехэтажных людей (так я себе представляю Брюсова, Покровского и друг.), но я говорю о массах, о интеллигенции, о ее целом.

4 Июля. Прозрачно. Прохладно. На ночь дождь. Ездили за сапогами — сапоги не готовы.

5 Июля. Сильный ветер. С утра дождь, после обеда солнце.

За ивой, через ее светло-зеленые ветки виднелось что-то темное и округлое, казалось, что медведь там сидел, а было это — куст можжевельника.

б Июля. Владимирская. Ярмарка.

Ясно. Очень холодно. Сильный ветер. Вернулись из Сергиева Павловна с Левой, усталый Лева, развинченный, Павловна, как Павловна: я сам себя потерял из-за покупки этого домика и тут уж, если и, правда, плохо, надо бы сказать хорошо, и ведь хорошо, а она все-таки говорит: «Ну, какой это дом!»

Конечно, это была не семья, а прицепка к жизни: «надо или совсем от себя отказываться и жить как человек не от мира сего, или иметь семью, а если это недоступно, то семью сделать простейшую, чтобы и с такой семьей получилось вроде как бы не от мира сего». (Алпатов). Иначе получилась бы жизнь или ненавистно мещанская, или же холостяцкая с вечным брюзжанием, потому что холостяк обречен встречаться только со скелетами: слушая Неизбежный треск телег по камням, холостяк благодарит судьбу, что она не посадила его в трескучую телегу.

Была резня в стране, а в церкви пели: «Слава в вышних Богу и на земле мир, в человеках благоволение»…

На земле мира быть не может: миром на земле называется отдых совершенно измученных от войны, собирание сил для новой войны…

Дела мои.

Надо решить, какой путь выгодней для освобождения от долгов:

1) Сидеть в своем Сергиеве, писать по своим материалам коренные вещи и, пользуясь близостью Москвы, хорошо продавать.

2) Перейти на газетные исследования.

Вот это надо решить.

Условия Рабочей газете:

2 месяца командировки = 1200 руб.

16 фельетонов = 3.000 стр. = 800 руб.

Владимирская ярмарка в Переславле — густая толпа подвыпивших деревенских парней и расфранченных девиц, умерших куклами еще во время своего одевания, все они были уродливы, и единственно хорошим и живым у них были толстые сиськи. Я уже хотел, было, навсегда отвести от них глаза, как вдруг показалась одна в цыганской шали с длинными опущенными ресницами: природа сама научила ее не топорщиться, не выставляться наружу со всеми своими прелестями, а все скрывать под длинною шалью и заманивать к себе взгляды длинными ресницами. Все девушки-куклы беспрерывно и нагло поднимали к губам семечки, эта стеснялась делать непрерывные движения заводной куклы рукой к губам. Это шла Она, та самая, свет которой всегда был впереди Курымушки, неповторяемая, самородная…

И тут неожиданно мысли о социализме и капитализме, обществе и личности.

Система капитализма — это одна из форм выражения творческой личности.

Социализм — творчество масс.

Возвращаясь к ярмарке:

Эта девушка под цыганской шалью — личность.

Остальные в обезьяньем виде — масса (теплые волнующиеся груди).

1) Царица — проститутка — красота.

2) Рождающая женщина — религия.

Социализм — религия жизни: рождения, труда, общества, государства — вот чем должен быть соц-м.

Вопрос на разрешение: 1) Ехать на Урал. 2) Остаться на Ботике, а семью отправить в Сергиев.

7 Июля. Стоят прохладные дни, как в Сентябре. Начинают косить траву. Витютни вылетают большими стаями. Я склоняюсь в сторону второго решения, т. е. писать роман и устраиваться в Сергиеве, а ехать на Урал с 1-м пароходом.

10 Июля. Продолжаются холодные, как Сентябрьские, дни.

Релинский завод, разрушенный рабочими, один из множества памятников немногих лет, когда власть была непосредственно у рабочих. И теперь, когда там и тут начинают рабочие бунтовать, то сочувствующие рабочим, конечно, не этой власти добиваются (то есть не самих рабочих), а: …чего? вот и подумай, чего они хотят. Словом, я прихожу к работе «на легальном положении». Ужас пережитой анархии всех жмет к власти, как на улице к спасительной площадке. Но старому интеллигенту до того в плоть и кровь въелся бунт против власти, что он и теперь пользуется всяким случаем метнуть туда свою стрелу. Реальное положение такое: вне партии невозможна никакая политическая работа, только культурная «на легальном положении», а работа в партии может дать именно то удовлетворение, которое раньше давала работа в подполье: там борьба и там все.