Автор неизвестен - Махабхарата. Рамаяна

• Название: Махабхарата. Рамаяна
• Автор: Автор неизвестен
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Мифы. Легенды. Эпос
• Год: 1974

В ведийский период истории древней Индии происходит становление эпического творчества. Эпические поэмы относятся к письменным памятникам и являются одними из важнейших и существенных источников по истории и культуре древней Индии первой половины I тыс. до н. э. Эпические поэмы складывались и редактировались на протяжении многих столетий, в них нашли отражение и явления ведийской эпохи. К основным эпическим памятникам древней Индии относятся поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна».

В переводе на русский язык «Махабхарата» означает «Великое сказание о потомках Бхараты» или «Сказание о великой битве бхаратов». Это героическая поэма, состоящая из 18 книг, и содержит около ста тысяч шлок (двустиший). Сюжет «Махабхараты» — история рождения, воспитания и соперничества двух ветвей царского рода Бхаратов: Кауравов, ста сыновей царя Дхритараштры, старшим среди которых был Дуръодхана, и Пандавов — пяти их двоюродных братьев во главе с Юдхиштхирой. Кауравы воплощают в эпосе темное начало. Пандавы — светлое, божественное. Основную нить сюжета составляет соперничество двоюродных братьев за царство и столицу — город Хастинапуру, царем которой становится старший из Пандавов мудрый и благородный Юдхиштхира.

Второй памятник древнеиндийской эпической поэзии посвящён деяниям Рамы, одного из любимых героев Индии и сопредельных с ней стран. «Рамаяна» содержит 24 тысячи шлок (в четыре раза меньше, чем «Махабхарата»), разделённых на семь книг.

В обоих произведениях переплелись правда, вымысел и аллегория. Считается, что «Махабхарату» создал мудрец Вьяс, а «Рамаяну» — Вальмики. Однако в том виде, в каком эти творения дошли до нас, они не могут принадлежать какому-то одному автору и не относятся по времени создания к одному веку. Современная форма этих великих эпических поэм — результат многочисленных и непрерывных добавлений и изменений.

Перевод «Махабхарата» С. Липкина, подстрочные переводы О. Волковой и Б. Захарьина. Текст «Рамаяны» печатается в переводе В. Потаповой с подстрочными переводами и прозаическими введениями Б. Захарьина. Переводы с санскрита.

Вступительная статья П. Гринцера.

Примечания А. Ибрагимова (2-46), Вл. Быкова (162–172), Б. Захарьина (47-161, 173–295).

Прилагается словарь имен собственных (Б. Захарьин, А. Ибрагимов).

---

[Хануман находит Ситу]

(Часть 15)

Вожак обезьяний, скрываясь в листве глянцевитой,
Священную рощу оглядывал в поисках Ситы.

Любуясь обширным пространством с высокого древа,
Он думал — не здесь ли находится пленная дева?

А роща, подобная Индры небесному саду,
Божественно благоухая, дарила прохладу.

Свисали с деревьев, красуясь, лиан плетеницы.
Животные в чаще резвились и певчие птицы.

Чертоги и храмы ласкали и тешили зренье,
А слух услаждало приятное кокиля пенье.

На водных просторах цветы в изобилии были,
Там золото лотосов, белые лилии были.

Соседством своим водоемов красоты умножа,
Таились поблизости гроты и дивные ложа.

Как солнца восход, полыхали багряные кущи,
Но не было древа прекрасней ашоки цветущей.

Горящая роща и жаркие рдяные кисти
От птиц огнекрылых казались еще пламенистей.

И ветви ашок, утоляющих мира печали,
Обильно цветами усеяны, блеск излучали.

Оранжевое попугаево дерево яро
Пылало, бок о бок роскошно цвела карникара.

Советник Сугривы-царя, наделенный отвагой,
Увидел сиянье над желтой цветущей пунна́гой.

Деревья ашоки, раскидисты, крепки корнями,
Стояли, блистая, как золото, брызжа огнями.

И сотни деревьев увенчаны были цветами,
Чей пурпур впадал в темно-синий оттенок местами.

Священная роща казалась вторым небосводом,
А дивных цветов изобилье — светил хороводом.

И, рощей любуясь, воскликнул храбрец: «Не четыре,
Но пять океанов безбрежных имеется в мире!

Зеленая ширь — океан, а цветов мириады —
Его жемчугов и кораллов бесценные клады!»

Сродни Гималаям — своей красотой и величьем,
Полна голосами животных и щебетом птичьим,

Затмив Гандха-Ма́дану, благоуханную гору,
Обильем деревьев, цветущих во всякую пору,

Священная роща сулила восторг и отраду.
Там белого храма увидел храбрец колоннаду.

И тысячестолпный, незримый до этого часа,
В очах заблистал белоснежной горою Кайласа.

Пресветлый алтарь изливал золотое сиянье,
И храм пребывал с высотою небесной в слиянье.

Но горестный вид красоты, облаченной в отрепья,
Открылся среди несказанного великолепья.

Краса луноликая, в платье изорванном, грязном,
Владыкою вверена стражницам зверообразным,

Обличьем печальным светила едва различимо,
Как пламя, повитое плотной завесою дыма.

Румянец поблек на щеках от невзгод и лишений,
А желтое платье, лишенное всех украшений,

Лоснилось, как пруд одичалый, без лотосов дивных,
И царственный стан исхудал от рыданий надрывных.

Сиянье, подобное Ро́хини слабому свету,
Когда золотую преследует злобная Кету,

Красавицы взор излучал сквозь бежавшие слезы,
И демониц мерзких ее устрашали угрозы.

Она трепетала в предвиденье гибели скорой,
Как лань молодая, собачьей гонимая сворой.

Начало берущие у обольстительной шеи,
На бедрах покоились косы, как черные змеи.

Была эта дева подобна земному простору,
Что синью лесов опоясан в дождливую пору.

Узрел Хануман большеглазую, схожую с ланью,
Прекрасное тело увидел, прикрытое рванью.

Сподвижник великого Рамы судил не по платью:
Он Ситу узнал в луноликой с божественной статью,

В красавице, счастья достойной, но горем убитой.
И вслух размышлял Хануман, очарованный Ситой:

«Осанки такой не знавали ни боги, ни люди.
Лицо, как луна в полнолунье, округлые груди!

Она, как богиня, что блеск излучает всевластный,
Чьи губы, как дерева бимба[263] плоды, ярко-красны.

Черты и приметы ее сопоставил мой разум:
Я с обликом женщины этой знаком по рассказам!»

А Сита меж тем — тонкостанная Рамы супруга,
Желанная всем, как прекрасного Камы подруга,[264] —

Усевшись на землю, казалась отшельницей юной,
Ей скорби завеса туманила лик златолунный.

И образ ее, омраченный безмерным страданьем,
С апокрифом сходствовал,[265] с недостоверным преданьем.

Была эта дева, как мысль об ушедшем богатстве,
Как путь к совершенству сквозь тысячи бед и препятствий,

Как дымное пламя и в прах превращенное злато,
Как робкой надежды крушенье и веры утрата,

Как смутная тень клеветой опороченной славы.
И царская дочь опасалась чудовищ оравы.

Как лань, боязливые взоры она в беспокойстве
Кидала, опоры ища, и вздыхала в расстройстве.

Не вдруг рассудил Хануман, что любуется Ситой,
Похожей на месяц печальный, за тучами скрытый.

Но, без драгоценностей, в платье, забрызганном грязью,
Ее распознал, как реченье с утраченной связью:

«Два-три из описанных Рамой искусных изделий —
И только! — остались блистать у царевны на теле.

Усыпанные жемчугами я вижу браслеты,
Швада́мштру[266] и серьги, что в уши по-прежнему вдеты.

Они потемнели, испорчены долгим ношеньем,
Но я их узрел, не в пример остальным украшеньям:

Со звоном и блеском с небес ожерелья, запястья
Посыпались в пору постигшего Ситу злосчастья.

С отливом златым покрывало, что было на деве,
Нашли обезьяны лесные висящим на древе,

А платье, хоть великолепьем и славилось прежде,
Но стало отрепьем, подобно обычной одежде.

Премудрого Рамы жену узнаю в златокожей,
Отменной красой со своим повелителем схожей.

Четыре мученья[267] он терпит — на то есть причина.
Ведь к женщине должен питать состраданье мужчина,

К беспомощной — жалость, а если утратил супругу,
Тобою печаль овладеет, подобно недугу.

Коль скоро с желанной расстался — любовью ты мучим.
Вот муки четыре, что Рамой владеют могучим!»

[Хануман видит Ситу в окружении ракшаси] (Часть 17)

Луна в небесах воссияла, как лотос «куму́да»[268],
Как лебедь, скользящий по синему зеркалу пруда.

Взошла светозарная и, Хануману в услугу,
Блистаньем холодных лучей озарила округу.

Царевна под бременем горя казалась несомой
Волнами ладьей, оседавшей под кладью весомой.

Сын Ма́рута стражниц, уродливых телом и рожей,
При лунном сиянье увидел вблизи златокожей.

С ушами отвислыми были свирепые хари,
И вовсе безухими были нелепые твари.

С единственным оком и с носом на темени были.
Чудовищны женщины этого племени были!

А шеи — как змеи, хоть сами громадины были.
У многих, однако, не шеи, а впадины были,

И головы вдавлены в плечи. Природы причуды, —
Страшилища были брыласты и сплошь вислогруды.

Иные плешивыми были, на прочих стояла
Косматая шерсть, хоть валяй из нее одеяла!

Царевну Видехи, с лицом, как луна в полнолунье,
Кольцом окружали ублюдки, уроды, горбуньи,

Тьма-тьмущая ракшаси рыжих, чернявых, сварливых,
Отвратных, запальчивых, злобных, бранчливых, драчливых.

Им копья, бодцы, колотушки служили оружьем.
Сын ветра дивился ногам буйволиным, верблюжьим,

Ушам обезьяньим, коровьим, слоновьим, ослиным
И мордам кабаньим, оленьим, шакальим, тигриным,

Ноздрям необъятных размеров, кривым, несуразным,
Носам, точно хобот, мясистым и трубообразным,

И вовсе безносым уродам, еще головастей,
Губастей казавшимся из-за разинутых пастей.

Сподвижник царевича Рамы, великого духом,
Дивился грудям исполинским, свисающим брюхам.

Ругательниц глотки воловьи, верблюжьи, кобыльи
На всех срамословье обрушивали в изобилье.

Сжимали свирепые ракшаси молоты, копья.
Их космы свалялись, как дымчатой пакли охлопья.

По самые уши забрызганы мясом и кровью,
И чревоугодью привержены и сквернословью,

Терзали они плотоядно звериные туши
И жадно хмельным заливали звериные души.

И дыбом поставило все волоски обезьяньи
Ужасное пиршество это при лунном сиянье!

Страшилища расположились в окрестностях древа,
Под сенью которого плакала Джанаки дева.

Палимая горем, страдая телесно, душевно,
Красой несравненной своей не блистала царевна.

В тоске по супругу, подобна звезде, исчерпавшей
Святую заслугу и с неба на землю упавшей,

Бледна, драгоценных своих лишена украшений,
Лишь верностью мужу украшена в пору лишений,

С кудрями густыми, покрытыми пылью обильной,
От близких отторгнута Раваны властью всесильной, —

Слониха, от стада отбитая львом; в небосводе
Осеннем — луна, когда время дождей на исходе.

Волшебная лютня, таящая дивные звуки,
Чьей страстной струны не касаются трепетно руки, —
Царевны краса оскудела с любимым в разлуке.

Прекрасная Сита, — без вешнего цвета лиана, —
В отрепья одета, явилась очам Ханумана.

Сложенная царственно, с телом, забрызганным грязью,
С возлюбленным Рамой не связана сладостной связью.

Глаза ее были тревоги полны и томленья.
Она озиралась, как стельная самка оленья.

И Па́вана сын любовался красою невинной,
Как лилией белой, что грязной забрызгана тиной.

Хануман провел ночь, укрывшись в древесных ветвях. На рассвете он услышал голоса брахманов, читающих Веды, и придворных певцов, славословящих десятиглавого повелителя ракшасов. Пробужденный сладкогласным пением, Равана вспомнил царевну Видехи. Не в силах обуздать своих желаний, он тут же отправился в ашоковую рощу, где пребывала Сита.