Олег Кулаков - Нукер Тамерлана

• Название: Нукер Тамерлана
• Автор: Олег Кулаков
• Издательство: Крылов
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2002
• ISBN: 5-94371-201-1

Непереносимость организма к обезболивающим сыграло с Дмитрием злую шутку. Он очнулся после наркоза не в стоматологической клинике Санкт-Петербурга двадцать первого века, а в пустыне Средней Азии XIV столетия. Во времена правления одного из величайших полководцев истории — Тамерлана. Осознав, что обратной дороги нет, бывший детдомовец, инженер-электронщик проходит путь от диковинного пришельца до одного из приближенных военачальников Тимура.

---

Меч его отличался от тех, что носили на поясе воины его десятка[17], — те были слишком малы. Но все-таки он не остался без меча: ун-баши Мансур принес и сунул в руки длинный сверток. Дмитрий развернул грубый войлок и увидел прямой обоюдоострый меч на полторы руки. Бастард. Типичное западноевропейское оружие. Он удивился: откуда такое в кладовых Тамерлана? Меч, видно, долго валялся без дела и успел подернуться ржавчиной. Дмитрий взял ветошь и принялся за дело: очистил клинок от ржавчины, сменил подгнившую оплетку на рукояти. И, конечно, заточил. Оружие ему понравилось: добротно сработано. На цевке клинка он обнаружил клеймо мастера, выковавшего меч, но оно было незнакомо.

Пехота у Тамерлана была не тяжелой — средней. Без доспехов он не остался. Кольчуги, правда, не нашлось — вряд ли у кого-нибудь в ближайшее обозримое столетие будут такие габариты; зато ему досталась кожаная безрукавка с длинным, до колен, подолом, обшитая стальными пластинами, а также с кольчужными рукавами по локоть. Сшили впору, специально для него. Сделали и шлем: плоский наплешник[18] с кольчужной бармицей[19] — Дмитрий получил его еще хранящим тепло кузнечного горна.

Меч, щит, копье и лук со стрелами он получил еще в казарме, а бронь и шлем — уже в походе, топча вместе с десятком, своими новыми товарищами, дорожную пыль.

Его прозвали Гулем[20]. Он сам по незнанию оказался виноват, что получил такое прозвище.

Слухи о появлении около маленького селения у самых песков чудовища долетели и до казарм. Слухи, обросшие красочными подробностями: чудовище ростом с минарет сожрало то ли двоих, то ли всю деревню и ушло назад, в пустыню. И было чудовище злобным дэвом. Солдаты судачили, что, может, чужак и есть тот дэв: заблудился в пустыне, не зная дороги, потерял, что имел, набрел случайно на деревню и напугал своим видом и без того робких землепашцев. Но какой же он дэв: странный, как все иноземцы, но не злобен, а покладист — даром что велик ростом и силен как бык. Блаженный, одним словом: стучит себя в грудь, ревет: “Эмир Темир нукер!” — и смеется, когда над ним хохочут.

Грубая солдатская шутка дала ему прозвище: солдаты обсуждали сплетню и чужака и кто-то со смехом заметил: “Да уж, на гуля он не похож!” Шутка понравилась. Промеж собой воины так и называли его — Гуль. А он однажды отозвался. Так и приклеилось. Он и понятия не имел, что обозначает новое “имя”. Точнее, у него были собственные ассоциации: Гюльчатай, Гулистан… Что-то, связанное с цветком… Он не удивлялся “цветочному” прозвищу — и в средние века люди обладали чувством юмора. Настоящего имени он так никому и не сказал. Зачем? Все равно переиначат на свой лад. И раз уж настоящая жизнь канула в небытие, пусть та же судьба постигнет имя.

Он не знал языка, что, впрочем, не слишком мешало общению с товарищами по десятку. Что надо знать солдату? Обычный набор команд: “бежать”, “лежать”, “направо”, “налево”… Еще такие понятия, конечно, как “жрать”, “спать” и… — остальной словарь можно посмотреть в жизнеописаниях бравого солдата Швейка.

Еще не получив оружия, он стал по восьми часов кряду упражняться с деревянными мечами, которые вырезал по руке сам. Тогда-то и завязалась странная дружба с десятником Мансуром. Тот был рубака изрядный, верткий и быстрый, как ласка, хотя, убрав в ножны меч, становился степенным и спокойным, мало прошибаемым и скупым на слова. Но стоило клинку оказаться в руке десятника — и в ун-баши словно вселялась куча бесов. Мансур сам захотел рубиться с Дмитрием. И они бились от души — сначала на деревяшках, потом на железе. Дмитрию ничего не стоило смести десятника на одной силе, но он предпочитал оттачивать мастерство, ежели уж судьба подкинула ему такого партнера. Появились, впрочем, и другие партнеры, пожелавшие скрестить с ним оружие, — так он выяснил, что общий уровень владения клинком, как ни странно, в это время не столь уж высок.

И ун-баши, и его десяток заставили его призадуматься. Они, похоже, не были мусульманами — не топырили по пять раз на дню зады к небу, творя намаз. И не одни они были такими — находились и другие. Следовательно, у Тамерлана войска были, что называется, с бору по сосенке. Компания собралась разношерстная — только слепой мог бы не заметить: у одних — широкие физиономии с монгольскими плоскими скулами и раскосыми глазами с тяжелым, нависающим веком; у других — “восточные” лица, с миндалевидными карими очами. Первых для себя он окрестил “монголами”, вторых — “набобами”. Причем “набобов” было заметно больше.

Его десяток состоял из “монголов”. Среди низкорослых и раскосых соратников Дмитрий торчал, как груздь среди опят. А им было все равно, дэв он или не дэв. Похоже, им даже приятно было иметь в десятке такое “чудовище”, как он.

Он не собирался становиться пехотинцем — рассчитывал, что великанский, по здешним меркам, рост, сила и умение владеть мечом не пройдут мимо внимания Тамерлана. И не прошли, но не так, как он предполагал. Тамерлан решил иначе.

Но это еще не самое страшное.

Самое страшное — не долгий марш, не изнурительный переход через горы, когда ноги людей и лошадей проваливаются в подтаявший снег. И даже не бой — там инстинкт самосохранения подавляет остальные чувства. А то, что начинается после боя, когда перебит гарнизон и лишь отдельные уцелевшие его солдаты пытаются либо пробиться из крепости и уйти, либо продать свою жизнь подороже, прихватив с собой на тот свет побольше врагов. Когда начинается избиение мирных жителей, не пожелавших сдаться на милость победителя, когда убивают всех подряд без разбора — мужчин, женщин и детей. Когда женщин вытаскивают за волосы из укрытий, куда они попрятались, и насилуют тут же, среди развалин и трупов, а потом перерезают горло или ударом ножа вспарывают живот и оставляют корчиться и умирать. Когда ставят ребенка, в глазах которого ненависть или страх — все зависит от возраста, — и ударом меча сносят ему голову, и та катится по земле с открытыми еще глазами, и беззвучно кричит от боли… Когда выдирают серьги вместе с мочками ушей, когда отрезают пальцы вместе с перстнями, когда…

Дмитрий был на грани срыва: человек не может так просто убивать! Надо иметь какую-то вескую причину, оправдывающую убийства: защита родины, то да се… Хреновый из него вышел наемник…

Он не раз возвращался мыслями к далекой ночи, когда принимал решение, как будет обживаться в мире, куда его забросило. Сейчас тот обалдевший человечек был ему смешон своими нелепыми и растерянными рассуждениями: мол, с места в карьер он удивит всех и вся и возьмет в оборот рыжебородого хромого монарха. Независимости ему захотелось, видите ли… Новая ветвь эволюции — из инженеров в феодалы. Раз — и готово.

У судьбы тоже есть юмор, но чаще всего — черный.

На ун-баши Мансура Дмитрий наткнулся случайно, блуждая по перепутанным улочкам безымянной крепостцы. Он не участвовал в общем мародерстве, вернее, успокаивал себя мыслями, что не участвует, — солдат был обязан собрать добычу и принести в общий котел для дележа: жалование-то выплатят после похода, а продукты у маркитантов закупать надо. Грабеж мог продолжаться несколько дней. Дмитрий приносил мало — что находил оброненным на улице или в пустом, разрушенном жилище. Отдавал десятнику и стремился поскорее вернуться в лагерь.

Ун-баши и десяток молча мирились со странным нежеланием Дмитрия набивать мошну. Его ценили за силу, умение и за тот нюх, который у него был на всякие неприятные неожиданности. А он и сам не понимал толком, откуда у него эти предчувствия.

Дмитрий заметил появление “комариного писка” в ушах еще в самом начале военных действий, когда пехота перевалила через хребет и вышла в маленькую долину к живописному селению, чтобы не оставить от него камня на камне. Тогда невидимый “комар” впервые спас его от затаившегося на дереве лучника. В какую-то долю секунды Дмитрий вдруг понял все: и где засел лучник, и куда он целит, и как полетит стрела. Он отбил ее рукой в полете. Вернее, он не знал, что это именно лучник, просто вдруг понял, откуда грозит опасность и что надо делать, чтобы ее избежать.

Десяток нежданная стрела, отбитая рукой, сразила наповал.

“Комариный писк” появлялся регулярно — и ни разу не дал осечки. Дмитрий задумался над этим странным чутьем и пришел к выводу: с его головой творится что-то неладное. И сразу же успокоился: даже самые крепкие мозги вряд ли без осложнений перенесут то, что произошло с ним. Так что все в порядке — просто крыша едет. Главное, не во вред.

Дмитрий кружил по путаным улочкам, отыскивая путь к разбитым воротам, через которые и вошел в крепость. Резня подходила к концу: жители крепости уже не пытались сопротивляться. В большинстве они забивались по щелям, как тараканы, и молили о милости своих богов. Но кое у кого еще оставался порох в пороховницах и следовало проявлять осторожность. Как-то раз на него напали трое сразу, каждый из своего темного угла, где затаился. Дмитрий убил — всех троих. Мог, конечно, просто обезоружить и прогнать ко всем чертям — пусть кто-нибудь другой режет им глотки, но не остановил меча на полпути. Бессмысленно проявлять милосердие, которого не поймут. А чуть позже он убил старуху — простоволосую и растрепанную, бросившуюся на него из-за угла с копьем, зажатым в темных паучьих лапках. Он мимоходом вырвал у старухи копье и жестом показал: “Убирайся!” Но та не ушла, осталась стоять перед ним. Что-то дрогнуло в старушечьих выцветших глазках. Стояла, кланялась в пояс и что-то лопотала, показывая дрожащим пальцем то на его меч, то на свою морщинистую шею, и он прямо-таки читал в ее глазах мольбу: “Убей меня, пожалуйста… Я все равно не выживу… Убей меня, чудовище…” Он не выдержал, взял ее за седую голову и одним резким движением сломал шейные позвонки. А она все это время благодарно улыбалась. Ей, возможно, и вправду было не выжить, но старуха его доконала…