Вильгельм Дихтер - Олух Царя Небесного

• Название: Олух Царя Небесного
• Автор: Вильгельм Дихтер
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0752-4

«Олух Царя Небесного» — автобиографический роман Вильгельма Дихтера (р. 1935), польского еврея, с 1968 года живущего в США. Глазами ребенка, потерявшего в Холокосте почти всех родных, мы видим ужасы немецкой оккупации Польши и первые послевоенные годы этой страны, оказавшейся во власти коммунистического режима. Книга, изданная впервые в 1996 году, была номинирована на высшую литературную премию Польши — «Нику» и переведена на многие европейские языки.

---

Возвращаясь домой, я увидел кучку громко кричащих солдат. В подворотне соседнего с нашим дома дрались поляк и русский. Окровавленные и усталые, они размахивали кулаками, осыпая друг друга ругательствами. Стоявшие вокруг солдаты со звездочками и орлами их подначивали. Со стороны костела подъехал грузовой «опель» с бело-красным флажком. В кузове стояли два поляка с винтовками. Из кабины вылез огромный поручик. Растолкав болельщиков, он схватил одного из дерущихся — поляка — за шиворот и закинул в кузов. Сам вскочил следом за ним. «Опель» развернулся на мостовой и уехал. Поляки и русские разошлись кто куда.

Я позвонил в дверь. В холле ждала мать с полотенцем. Она раздела меня и стала вытирать — я даже не успел сойти с кокосового коврика для ног. Сухие штаны, носки и рубашка уже висели на вешалке для пальто и шляп. Как я мог выйти в такой дождь! С моими легкими! Голова мокрая! В ушах вода! Теперь я наверняка заболею. Мать надела на меня сухую одежду, а мокрую отнесла в ванную.

Холл был прямоугольный. Справа находилась застекленная дверь на балкон, где стоял мужской велосипед с фонарем, динамо и тормозом для переднего колеса. Чуть дальше начинался коридор, ведущий в глубь квартиры. В левой стене были две бело-кремовые двери. И еще две такие же в стене напротив входа. Между ними висело зеркало, под которым стояла тумбочка с телефоном. Мать засовывала под нее свои черные туфли на высоких каблуках.

* * *

Первая бело-кремовая дверь из холла вела в салон. На полу там лежал черный ковер с двумя концентрическими венками из розово-красных цветов. Посередине внутреннего венка стоял круглый столик с черной стеклянной поверхностью и два кресла. Наружный венок, прилегающий к стенам, проходил под ножками рояля, под окном и исчезал под книжным шкафом, фанерованным красным деревом. Свет, просачиваясь сквозь кружевные занавески, падал на черную громадину инструмента и висящую над ним картину в серебряной раме. Комочки засохшей краски отбрасывали тени на голубоватые горы. Среди них блестело скованное льдом озеро. Мне гораздо больше нравилась другая картина, возле книжного шкафа. На ней в углу стояли на причале жены рыбаков. Заслоняя глаза от солнца, они смотрели на лодки с надутыми парусами. Отплывают эти лодки или приплывают, было непонятно.

Книжный шкаф состоял из трех частей, как алтарь в костеле на Паневницкой. С боков за толстыми стеклами, когда мы приехали, стояли книги, но мать, заметив вытисненные на корешках свастики, их выбросила. Центральную часть закрывала полированная доска, которую можно было откидывать и на получившемся столике писать. За ней были пустые ящички и длинная белая электрическая лампа, автоматически зажигавшаяся, когда доску откидывали. Под лампой лежал альбом с марками в красном кожаном переплете. Над доской за стеклом стояли журналы «Deutsche Bildhauerkunst und Malerei».

Лежа в кресле, я рассматривал их в хронологическом порядке.

На каждой странице были черно-белые фотографии скульптур и картин. Высеченные из мрамора девушки завязывали каменные платки, напрягая отполированные до блеска руки. Нарисованные девушки купались в ручьях, глядя на свои отражения, или голышом отдыхали на сене. Я трогал их, водя пальцем по скользкой мелованной бумаге. Иногда они превращались в полуптиц или полурыб. Закутавшись в собственные крылья, на корточках сидели на скалах, высматривая жертв. Яростно колотили по песку покрытыми чешуей хвостами.

Обнаженные юноши с собаками охотились в горах. Солнечные лучи пробивались сквозь ветки деревьев, освещая ноги и лапы бегущих. Со скал стекала вода, подмывая корни. Пенилась на камнях. Струи сливались в водопады, вспугивая птиц. Юноши гордо смотрели на равнины, где уставшая вода превращалась в реку. Иногда, правда, перевернув страницу, я обнаруживал их мертвыми. Они лежали на берегу озера, лицом в воде, а по поверхности расходились волны, поднятые хвостами удирающих в пучину сирен.

Мужчины все были огромные. На головах у них были шлемы с рогами. С плеч свисали звериные шкуры. В руках они держали топоры. Из лесных дебрей протягивали руки к богам, прячущимся в тучах. Иногда скакали на конях. За ними сидели голые девушки, вцепившись в их толстые меховые плащи.

Вдруг я увидел на обложке цветную фотографию Гитлера. Он был в коричневом пиджаке, на рукаве — красная повязка с черной свастикой в белом кругу. Под ним вилась золотистая лента с надписью: 1889 — 20 April — 1939.

В салоне висела чудом уцелевшая, красиво раскрашенная фотография матери, снятая летом в Трускавце: мать очаровательно улыбалась, но, кроме красных губ и розовых щек, все остальное было черно-белым. А на обложке все цвета были настоящие. Но я не мог смотреть на Гитлера и перевернул страницу.

В предыдущих номерах я видел здания, перед которыми сидели верхом на конях генералы в касках. На крышах стояли скульптуры — зеленоватые женщины с весами и мужчины с треугольниками и циркулями в руках. В номере с Гитлером были эскизы и макеты будущего гигантского Берлина.

Перед дворцом Гитлера застыли на постаментах статуи двух голых мужчин. На мостовой стоял человек размером с их кулак, держа в руке шляпу. За спинами статуй была огромная дверь, рядом с которой сами они казались карликами. Над дверью из стены выступал балкон. Я разглядел на нем человека величиной с булавочную головку. Это перед ним снял шляпу прохожий внизу. Над балконом висел серый орел; в когтях у него было зажато колесо со свастикой. Крылья орла отбрасывали тень на стену. Над птицей, на барельефе в каменной раме сражались обнаженные мужчины, пешие и на конях, еще больше тех двух, на постаментах. Влево и вправо, до самых краев снимка, уходили ряды колонн. Более толстые с земли доставали до орла. На них стояли другие, более тонкие, — от орла до барельефа.

Нарисованная пером триумфальная арка упиралась в небеса. На ней лошади тащили колесницы. Люди на мостовой были похожи на чернильную пыль, которая брызнула с пера, зацепившегося за бумагу.

Вошла мать, бесшумно ступая по цветам на ковре. Расстелила на черной стеклянной столешнице тряпочку и поставила на нее тарелку. На тарелке лежали ломтики хлеба с кусочками колбасы и крутые яйца.

— Цветная?! — удивилась она, беря в руки журнал.

— Да.

— Не могу на него смотреть.

Подойдя к окну, она приподняла занавеску. Сказала, что вчера проходил кто-то в полосатой лагерной робе. Но слишком молодой. Отпустила занавеску и взяла пустую тарелку.

— Чаю?

— Только крепкого, — попросил я.

— Ты пьешь заварку, — вздохнула она, уходя.

После журнала с Гитлером цветные фото попадались уже в каждом номере. Бело-розовые солдаты купались в голубом озере. Белокурые или медноволосые. Смеялись и брызгались водой, не обращая на меня внимания. Я закрывал и открывал глаза, а они оставались на прежнем месте. Пока они были в воде, преимущество было на моей стороне. Правда, от вставленных в козлы винтовок, рядом с которыми лежали рюкзаки с притороченными одеялами, их отделяло всего лишь несколько шагов. На берегу стоял офицер в мундире feldgrau[32] с желтым хлыстом под мышкой. Повернувшись к озеру спиной, он разговаривал с фельдфебелем, который стягивал через голову рубашку. Если бы солдаты в воде предупредили офицера, он бы вытащил пистолет из кобуры и выстрелил, прежде чем я успел бы вырвать страницу и разорвать ее в клочья.

Витраж собора, точно огромное колесо от телеги, переливался разными цветами. Химеры с галерей смотрели на стоящий внизу оркестр. Солнце отражалось в медных трубах и тарелках. Барабанщики подняли палочки над висящими на ремнях барабанами. Дирижер поглядывал на знаменосцев. Высокий блондин с забинтованной головой держал знамя, похожее на повязку у Гитлера на рукаве. С обеих сторон от него шагали солдаты с саблями наголо. За ними двигалась колонна изнуренных парней в касках. Между колонной и тротуаром ехали верхом покрытые дорожной пылью офицеры. Из-за столиков перед кофейней привставали люди, чтобы лучше видеть.

Синеватый металлический треножник был врыт в снег. На нем повис пулемет с прицелом, похожим на паутину. Ручки со спусковым крючком касались лица лежащего рядом солдата. Над шарфом, которым он замотал нос и уши, виднелись розовые щеки и заиндевевшие брови. Голубые глаза внимательно изучали белое поле, вплоть до зловещей линии леса. Снег засыпал остовы танков и трупы в желто-зеленых шинелях. Окоченевшими пальцами, торчащими из обрезанных перчаток, солдат вставлял патроны в свисающую с пулемета ленту.

В одном из журналов на картине был изображен светло-желтый взрыв. Чем дальше от места взрыва, тем было темнее. Дул ветер, и в воздухе кружились струйки песка. Из темноты проступали тени танковых башен с дулами, плюющимися огнем. Картина висела в музее. Перед ней, спиной ко мне, стояли дед с внуком. Лиц я не видел и не мог по их выражению распознать, какие это танки — немецкие или английские. Мне-то был известен только русский танк Т-34.