Хаген Альварсон - Девятый Замок

• Название: Девятый Замок
• Автор: Хаген Альварсон
• Жанр: Фэнтези

---

— Ветер, дыхание неба, дарует жизнь, — кричала Герна, — примите же дар!

Корд'аэн почувствовал, что ноги его скользят, отъезжая назад, что его просто сносит. Он знал, куда его может снести. Ибо ветер, дающий жизнь, отнимает её столь же просто. Ещё он знал, что Асклинга рано или поздно тоже сметёт в утробу бездны.

И тогда чародей заорал, разрывая горло:

— Дай руку!!!

Удивительно, однако Асклинг услышал — и вцепился железом обретённой плоти в ладонь заклинателя.

Вспышки молний озарили чертог, и дрожь охватила смертные тела. Дрожь не страха, но восторга и наслаждения. Молнии словно пронизывали их, заставляя сердца радоваться.

— Вот, значит, каково это — иметь живое тело! — жмурясь, произнёс Асклинг.

— Через пару десятков лет надоест, — уверил его сид.

— А тебе надоело?

Корд не знал, что ответить.

А ветер крепчал.

— Самая глупая смерть для мужа — это смерть на ложе наслаждения, — пробормотал наконец волшебник.

Теперь промолчал Асклинг.

* * *

Они стояли на страшном ветру. На ветру, что нес наслаждения. Наслаждения для глупого, слабого, смертного тела. Запахи изысканных яств Севера и Юга, дразнящих пряностей Востока, даров морей Запада, тонких вин. Вкус сводил судорогой рты. Как и поцелуи красавиц, их ласки и обнажённые тела. Прекрасная музыка ублажала их слух. Одетые в шелка и бархат, они ступали по толстым коврам, неслись на горячих скакунах по вольным степям, окунались в тёплые волны морей… Уносились в яркие миры сумасшедших грёз под действием крепких трубочных зелий. Бесчисленные армии сходились в битвах на бескрайних равнинах, чтобы только доставить им наслаждение видом великого смертоубийства.

Корд'аэн почувствовал, что его вновь тошнит.

— Всё, хорошего понемногу, — сказал он решительно и взглянул на Асклинга.

Тот пускал слюни от удовольствия, стонал и мычал, как бык-осеменитель. Синие глаза тонули в масле.

Друид вздохнул:

— Прости…

И надавил на точку на его ладони. Асклинг крикнул и дёрнулся, но теперь Корд вцепился в него корневищем молодого дуба.

— Берегись, Асклинг! Берегись ветра жизни и смерти! Так сказала тебе тролль-ведьма напоследок, а я скажу проще… Жизнь это боль. Это Тидрек с неутолимой жаждой в глазах. Это скотство и грязь! Это чудовища, что приходят в полночь за младенцами! Это две девчонки на твоей совести! Ну! Скажи мне, тебе нравится жизнь!?

Слова колдуна разили без промаха, разили в самое сердце тяжёлыми стрелами. Глаза Асклинга застлала пелена. Тидрек, рот которого разорван криком. Гельмир Златобородый, который корчится от ужаса, тонет в своих воплях, и Асклинг отбирает у него дар и разум. Йоанна, чавкающая пасть смерти, и Данна, сжигающая себя волшебной тканью, чтобы спасти сестру. Её улыбка — и юное тело, истерзанное ожогами.

Повинуясь могучему наитию, Асклинг поднял взгляд на Герну.

— Я, Асклинг сын Сульда, говорю от имени всех, кто видел своих хозяев — и смотрел им в глаза! Кто вкусил горечь прежде сладости! Нам ведомо, сколь велика её цена. И потому мы приносим себя в жертву, если это будет надо — чтобы прочие помнили о цене жизни, вкусив нашей смерти.

Вихрь умер.

Герна тяжело упала на трон.

— Мужи неразумные. Им просто так дают счастье…

— Просто так никто не даёт, — едко процедил Корд, поправляя взлохмаченные вихрем волосы.

— Надеюсь, я только что нёс не слишком выспреннюю чушь?

— Не очень. В самый раз. Ты сегодня молодец, Асклинг.

— А вот ваш друг Тидрек оказался куда умнее! — заметила Герна.

— Да уж куда умнее! — фыркнул чародей.

— Что с ним?! — встрепенулся Асклинг.

— Смотри! — одновременно произнесли волшебник и Хранительница.

Он смотрел на "Огненное чрево мира". И не мог поверить. И не верить — не мог.

— Мы, сольфы, потомки Дарина и Дары, — говорила голосом Тидрека Герна, — знаем, в чем истинный смыл бытия. Счастье и любовь. Если ради счастья надо бросить дело — что же, так тому и быть.

— Какая прелесть, — фыркнул Корд. — Вот и виси после такого девять долгих ночей… Говно собачье! Ну разве мы не на пороге Конца Времен?..

— Пусть он хоть так будет счастлив, — тихо и очень серьёзно промолвил Асклинг.

— Да будет так. Идем дальше — мы его потеряли.

Высокий черноволосый альв стоял в одиночестве на краю обрыва, объятый туманом. Его тревожный взор тонул вдали. Взор, в котором уже ничего не было от мастера-ювелира.

* * *

Вокруг был мрак. А ещё было много пространства. Очень много. Четыре высоченных престола. И котёл посреди всего этого безобразия.

Потом я заметил Корда и Асклинга. Последний выглядел слишком… тельным.

— Ты снова навёл на него чары?

— Мне теперь никакие чары не нужны! — радостно сообщил Асклинг.

— Боги… — прошептал я. — Так ты за этим пришёл?

Тот кивнул.

— Хорошо… А как тут у вас дела?

Они многозначительно переглянулись, из чего я заключил, что дела идут.

А потом… Потом было море, и кони Кэльданы шумели, все в пене, бросая бег на берег. Великий безбрежный простор китов был повсюду — казалось, волны рвутся с картины, сквозь холст и масло, и мрачный чертог исчезает, и остаётся солёная влага, испокон веков текущая в жилах мира… Остаётся — во мне. Исполинский котёл, в котором Кэльдана варит бури. Не тот ли это легендарный Эливагар, о котором говорится в древних песнях?

Нет, не тот. Слишком холоден ветер над седыми гривами морских скакунов, терзающих копытами брег. Слишком заунывен его бесконечный гул. И небо над морем пропитано хладом, серое словно сталь и свинец, словно надгробный камень на кургане. Море испускает стон. Протяжный стон длиной в сотни лет. Над волнами мёртвое безмолвие — не вьются чайки, не кричат кайры и поморники, не расправят крыла ни альбатрос, ни буревестник, ни ворон. Лишь этот бесконечный гул, горестный стон, а еще — грустный плеск волн.

Даю на отсечение свою рыжую голову, что рыбы в том море нет.

Разве что дохлая.

Море поёт колыбельную. Колыбельную для мертвецов. И я, слушая голос безбрежного свинца, тоже хочу уснуть. Закрыть глаза, сомкнуть каменные веки и погрузиться в сон, в бездонные воды забытья.

Навсегда.

Лениво оглянувшись по сторонам, я заметил, что и наш новорожденный Асклинг, глядя на море, тоже отчаянно зевает и трёт свои большие, синие, наивные глаза. Корд же ухмылялся невесть чему. До меня донесся его шёпот:

— Помнишь, учитель, стихи, что ты слышал на Востоке? Хорошие стихи…

В прах судьбою растёртые видятся мне,
Подо льдом распростёртые видятся мне.
Сколько я не вперяюсь во мрак запредельный —
Только мёртвые, МЁРТВЫЕ видятся мне…

И далёкий голос, вязкий, серый, пахнувший снулой рыбой, ответил:

Поутру просыпается роза моя,
На ветру распускается роза моя.
О жестокое небо! Едва распустилась,
Как уже осыпается роза моя…

"Роза мойяааа" — переходит в визг, затем — в плач. Что-то горько плачет среди волн. Небокрай затягивает туманами. Унылый гул распадается на множество: море стонет и сетует тысячью голосов. Голосов-мертвецов.

— Что это? — глупо спрашиваю я, едва ворочая тяжеленными глыбами губ.

— Это Море Мёртвых, — отвечает Корд'аэн. — Море Отчаяния, Страха, Уныния, Скорби, Слёз, Печали… Море, на котором непобедим корабль из человечьих ногтей. Это то самое море, которого как раз хватит, чтобы утопиться. А впрочем, смотри, Снорри, ныне ты сам всё поймёшь. Это море звало и ждало тебя.

Море вдруг стало стремительно надвигаться — и вот берег исчез во тьме, мгла цвета беззвёздной ночи заклубилась над головами, а мы стоим на чёрной льдине посреди столь же чёрных вод. Воды дрожат. Воды исходят стоном. Воды рыдают. И, глядя в эту бездну, хочется утонуть.

Нога Асклинга уже застыла над водой, когда друид оттащил его за шиворот.

— Не делай глупостей, — сказал он, — жизнь, конечно, дерьмецо, но не настолько же. Возьмёмся за руки, братья. В одиночку тут никто не выстоит…

И наши руки сомкнулись. Ладонь Асклинга горела.

А потом чёрные воды под ногами истончились, обрели удивительную прозрачность, и я увидел сотни искр, рассыпанных щедрой рукой. Звёзды? Нет, над головой клубился мрак. И тогда я понял…

Со дна ледяной бездны на нас смотрели сотни глаз.

Затем стали видны белые, чуть светящиеся лица, шеи, плечи, волосы. Там, внизу, стояли бесчисленные мертвецы и звали нас к себе. Призрачный хор выл над водой, как в соборе. В моём горле набух тугой комок горечи, в носу закололо, глаза налились горячим стеклом.

Ибо я узрел наконец их.

Своих родителей.

Мою матушку Асгерд придавило деревом во время бури, когда я был совсем мальцом. Но я очень хорошо её помню. У неё были светлые волосы и серые глаза, тёплые-тёплые. На плечах у неё всегда был клетчатый платок — то красный в желтую клетку, то синий — в красную. И руки — вечно занятые шитьем, вязанием, стиркой, уборкой, готовкой, исколотые спицами, обожжённые утюгом, стёртые стиральной доской, мозолистые от метлы — и всегда очень нежные, ласковые, заботливые.