Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

• Название: Возгорится пламя
• Автор: Афанасий Коптелов
• Издательство: Худ.лит.,
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1969

О годах, проведенных Владимиром Ильичем в сибирской ссылке, рассказывает Афанасий Коптелов. Роман «Возгорится пламя», завершающий дилогию, полностью охватывает шушенский период жизни будущего вождя революции.

---

— У них тесновато, — сказал Сильвин.

— Ко мне пойдемте, — пригласил Панин. — Я — на конце деревни. Хозяева — в поле.

— Верно, — подтвердил Шаповалов. — У Николая — тихо, далеко от глаз полиции.

Разговор о «Кредо» пока не возобновлялся, и Владимир Ильич вышел в кухню. В громоздкой русской печи горели дрова, и над черным чугунком струился пар. Ольга Борисовна взяла ухват, ловко достала им чугунок и пригоршнями ссыпала пельмени в кипяток. У окна Лида, готовя мороженое, крутила в кадке березовой веселкой. Владимир Ильич подошел и заглянул сбоку. Ольга, придвинув чугунок к пылающим дровам, приоткрыла дверь в горницу, окликнула мужа:

— Пантелеймоша, позаботься о самом главном. Какие же именины без вина?..

Лена юркнула в горницу, взяла у него ребенка.

— А что же, я остаюсь без дела? — Владимир Ильич протянул руку за веселкой. — Дайте-ка, Лида, я сменю вас.

Девушка отдала веселку и стала резать хлеб.

— Володя, крути поэнергичнее, — рассмеялась Надежда. — Не испорти.

— Авось справлюсь. Замешу покруче, чтоб у оппонентов языки попримерзали!

Пельмени сварились. Лепешинский успел поставить на стол рюмки, стаканы, чайные чашки и начал наливать в них вино.

5

Узенькая железная кровать Ванеева стояла в углу комнатки. Анатолий Александрович лежал головой к окну.

Окно было открыто, и пахло горячей пылью да травой конотопкой, сожженной на редкость нещадным солнцем.

Время от времени слышалось лениво-сонное хрюканье свиней, сморенных жарой и залегших в тени, под окном дома.

Иногда с колокольни деревянной церкви заунывно доносился прощальный перезвон колоколов. В эти минуты врывался горьковатый запах ладана. Провожая на кладбище очередного покойника, причт гнусаво тянул: «Свя-аты-ый бо-оже, свя-аты-ый кре-епкий, по-оми-илу-уй нас», и Доминика спешила закрыть оконную створку…

…Исхудалое до синевы лицо больного покрылось капельками пота. Анатолий, утираясь платком, позвал жену:

— Ника-а! — И, закашлявшись, приложил к губам второй платок, уже покрытый красными пятнами. — Откро-ой…

— Толю, — Доминика вошла, положив руки на оберегаемый живот, — та окошко давно открыто.

— Дверь…

— Сквозняк подуе… Тоби будэ гирше… Ой, лыхо!..

— Ну, родная!.. Мы же уговорились: без слез… Не надо…

Доминика приоткрыла дверь, взяла у мужа мокрый платок и взамен принесла сухой, полотенцем обтерла ему грудь.

— Посиди немножко. Вон на табуретке. Только не близко. Я часто… Хотя сегодня, кажется, реже… кашляю.

Жена села, не отрывая рук от округлившегося живота, и Анатолий продолжал:

— Мы так мало были вместе… Не грусти. Я скоро подымусь. Мы с тобой пойдем смотреть речку Ою, умоемся горной водой… У нас будэ дытына… Я хочу говорить по-твоему, украинською мовою…

— Помолчи, Толю. Коханый мий!..

— Мне хорошо, когда ты рядом… Силы, чувствую, возвращаются. Сроку остается два прибавленных года. Проживем их! Поедем с тобой и… с дочкой или сыном… Хочешь на Черное море? В Одессу? — Ванеев приподнялся на локте. — Будем там…

— Лежи тихо. А то знову…

— Видишь — совсем не кашляю… Принимать от Владимира заграничные посылки с газетой… «Искра» — прекрасное название! Мы ее — по всей России.

— В Киев, в Полтаву…

Ванеев обрадованно улыбнулся, — как хорошо, что Доминика верит в его мечты, не утешает, а искренне верит!

— Обязательно. Везде вместе. А… Ты слышишь?! — Замер на секунду, прислушиваясь, потом порывисто повернулся на бок, указал рукой за окно. — К нам идут! Знакомые голоса!

И Доминика, не забывая об осторожности, вышла из комнатушки.

Пришли Ульяновы, Кржижановские и Старковы. Мужчины направились к больному, а женщины надолго задержались в большой комнате, одновременно служившей кухней, чтобы успокоить расплакавшуюся подругу.

Опираясь локтем о подушку, Ванеев указал на табуретки:

— Садитесь, друзья мои! Не хватает… Принесите оттуда… Какой праздник для нас!.. Меня извините — рука влажная…

— Ничего, ничего, — сказал Владимир, держа горячие пальцы товарища.

— Рассказывайте. Что это еще за «Кредо»? «Модные» критиканы? Последыши оппортуниста Бернштейна?

Владимир рассказал все, что знал об ультраэкономистах, и передал листки «Кредо» Ванееву — пусть прочтет сам. Тот, зная, что Анна Ильинична держит брата в курсе всех дел, спросил о новостях из Москвы.

— И откуда берутся критиканы?! — Ванеев стукнул кулаком по кровати. — Хотя понятно. В большом болоте, говорят, черти водятся при всякой погоде!.. Но москвичи молодцы — комитет уберегли! А наше собрание… Как бы мне?..

— Завтра придем сюда все, — обнадежил Ульянов. — Здесь обсудим и подпишем «Протест».

— Сколько нас? Семнадцать? Внушительно! — Анатолий, помахав рукой на лицо, сдержал кашель. — Семнадцать единомышленников! Все начинали в Питере…

— Трое рабочих — вот что ценно! Энгберг из нашей Шуши. Панина ты знаешь. И Шаповалов из Теси. Закаленные!

Ванеев спросил, кого избрали председателем. Ответил Старков: о председателе не было речи. И нужен ли он? Вопрос для всех ясен — остается только подписать.

— Как без председателя?! — удивился Анатолий. — Такое собрание! Нас почти вдвое больше, чем на съезде в Минске!.. Надо… — Покашляв в полотенце, опустил голову на подушку. — Глеб! И ты, Базиль!.. Скажите от моего имени… — Слегка приподнял пальцы, будто для голосования. — Я — за тебя, Володя.

На его громко сказанные слова вошли женщины, и Доминика добавила:

— Я тэж за Володимира Ильича!

6

В комнате Панина низко навис потолок. Жарко и душно, как в предбаннике.

Курильщики сидят на подоконниках, струи дыма выпускают во двор.

Давно скинуты пиджаки, расстегнуты верхние пуговицы рубашек.

Женщины обмахиваются книжками, как веерами.

Лепешинский ходит по кухне с дочкой на руках и чуть слышно напевает: «Бай, бай — поскорее засыпай». Но разве может заснуть ребенок, когда из горницы летят резкие голоса. Поскорей бы вернуться домой да уложить Оленьку в кроватку.

Пантелеймон останавливается у двери, прислушивается. Нет, не похоже на близкий конец дискуссии. Будто костер разгорается на ветру!

Выбегает Ольга, берет у него ребенка:

— Иди. Тебе ведь тоже надо знать. И скажешь там свое слово.

Голоса все те же, один басовито-бархатный, гордый и самоуверенный, другой звонкий, с картавинкой, непоколебимо убежденный в глубокой правоте.

…Полемика развернулась сразу же после прочтения проекта резолюции. Кржижановский сказал, что он согласен не только со всеми формулировками — с каждой запятой. Лепешинский и Шаповалов присоединились к нему. Ленгник слушал их, сумрачно глядя косоватыми глазами из-под мохнатых бровей. Потом, побарабанив пальцами по крашеному подоконнику, встал, прямой, как столб, голова — под потолок.

— Я не могу так легко и безоговорочно принять проект целиком, — заявил отрывисто и резко; переведя дух, продолжал спокойнее. — Правда, некоторые пункты располагают к себе последовательной логикой. В самом деле, в «Кредо» путано изложена история рабочего движения на Западе, и я согласен с Ульяновым, что пролетариат «участвовал в борьбе за политическую свободу и в политических революциях». Согласен, что в этих бумажках, которые мы обсуждаем и столь поспешно осуждаем, искусственно разъединяются неразрывные формы политической и экономической борьбы.

Владимир Ильич ждал, что оратор вот-вот произнесет многозначительное «но» и перейдет к возражениям, а Ленгник не спешил, он попросил Ульянова рассказать собранию об авторе «Кредо»: кто он, где проживает и является ли членом партии?

— Я полагаю, мы имеем дело не с одним автором, — ответил Владимир Ильич и в душе посетовал на Анюту, не разузнавшую, чья же эта «исповедь веры». — О единственном путанике не стоило бы и говорить.

Взглянув на Сильвина, вспомнил его слова о «выстреле по воробьям». Чего доброго, Михаил поддастся влиянию и тоже будет возражать? Но Сильвин, к его чести, сидел молча. А Ленгник? Этот, видать, утвердился в своей мысли, что «Кредо» сочинил один-единственный воробей! Сейчас последует ход конем. И действительно, Фридрих Вильгельмович переспросил с пристрастием:

— Вам не известно? Вы не можете сказать, чьей рукой написаны эти бумажки?[12] А не являются ли они случайными? Не зовете ли вы, по своей горячности, сражаться с призраком?

— Ну, знаете ли… — Владимир Ильич, сунув руки в карманы, пожал плечами и вдруг, стремительно вытягивая правую вперед, перешел на шутку, будто достал ее из кармана. — С призраком — просто. Чтобы опрокинуть его, достаточно ладана или пенья петуха! Любой поп вам подтвердит!

— Я — серьезно. Мои вопросы имеют немаловажное значение.