Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

• Название: Возгорится пламя
• Автор: Афанасий Коптелов
• Издательство: Худ.лит.,
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1969

О годах, проведенных Владимиром Ильичем в сибирской ссылке, рассказывает Афанасий Коптелов. Роман «Возгорится пламя», завершающий дилогию, полностью охватывает шушенский период жизни будущего вождя революции.

---

— Мне даже не расставить их. И не женское занятие…

— Позволь не согласиться. Ты же — за эмансипацию женщин. И теперь тебе учиться — самая пора: поедем на праздник в Минусу — сыграешь с Эльвирой Эрнестовной. Да, да, она — заядлая шахматистка.

Расставив фигуры, Владимир рассказал об основных правилах.

— А если я захочу сразу ходить лошадью. Что будет?

— Не лошадью, Наденька, а конем. — В глазах Владимира блеснула добродушная усмешка, на которую нельзя было обижаться. — Лошади — у ломовых извозчиков.

— Конь у тебя который? Этот? А это слон? Им куда ходят?

— Начинай с пешки. Хотя бы вот сюда.

7

Мать с дочерью уже давно пообедали, а тарелка Владимира Ильича все еще стояла, накрытая салфеткой. Надежда, отрываясь от работы, то и дело посматривала в окно: проулок оставался пустынным. Не скрипел промороженный снег, — никто не подходил к калитке.

В сумерки, не утерпев, вышла за ворота…

…Накануне этого дня пришли Сосипатыч, Проминский и Энгберг, стали сговаривать на охоту.

— Зайчишек на островах — тьма-тьмущая! — соблазнял Иван Сосипатрович. — Тропы натоптали, ядрена-зелена, во все стороны! И под кажинным кустиком хоронятся! Приглядишься пошибче — кончики ушек чернеются. Знай лупи.

Проминский, поморщившись, потряс головой:

— Не можна лежачий.

— Лютче гонять, — сказал Энгберг.

— Совершенно верно! — подхватил Владимир Ильич. — Лучше — загоном. Мы втроем встанем с одной стороны, Иван Сосипатрович зайдет с другой, будет стучать, кричать — погонит мимо нас. Ну, а добычу, само собой разумеется, по-братски.

Уехали на рассвете, обещали к обеду быть дома, но и к сумеркам не вернулись. Не случилось ли чего? Говорят, на енисейской стремнине кое-где всю зиму струится пар над полыньями: «Река дымится!» Тонкий лед мог обрушиться под ногами… Или нечаянный выстрел…

Надежда ходила по проулку от угла улицы до Шушенки и обратно. Пошла бы и дальше, да не знала, в какую сторону. Охотники могут вернуться и по главной улице, и по луговой дороге.

На Шушенке заскрипел под санными полозьями накатанный снег. Надежда побежала туда.

Из-под обрыва сначала показалась дуга, потом заиндевелая конская голова с ледяными сосульками на верхней губе. Лошадь с натугой тянула сани, полные заячьих тушек.

Позади шли охотники. Усы и бороды у них белели, будто нежданно-негаданно появились сразу четыре деда-мороза. У Владимира Ильича даже ресницы обросли инеем. Но лицо было свежее, румяное.

— Надюша, принимай добычу! Хотя мне, — в голосе вдруг послышалась досада, — мне не повезло. Отстрелялся!

— Что-то случилось? Я так и чувствовала…

— Ничего страшного. Только сломал берданку о лед. Вот видишь. Ствол оказался чугунным. Уронил — он обломился.

— Не горюй, Володя. Напишешь Мите, Марку Тимофеевичу. Или здесь купишь другое ружье. Ты же скоро получишь деньги за «Этюды».

— Лучше выписать. Можно выбрать по прейскуранту.

Тем временем друзья кидали к калитке одного зайца за другим. Владимир Ильич, спохватившись остановил их:

— Хватит, хватит. Не усердствуйте. Для меня хватит.

Из двора выбежала Паша, за ней — Минька в материной кацавейке, полы которой волочились по снегу. Девочка схватила под мышки по зайцу. И Минька взял двух за задние лапы, потащил к крыльцу.

— Обдирать-то научить? — спросил Сосипатыч. — После ужина приду, коли надо.

— Не надо, — крикнула от крыльца Паша. — Я освежую.

— Шкурки нам не нужны. — Владимир Ильич придержал Проминского за локоть. — Пришлите сына за ними, — детям на шубки пригодятся.

Ульяновы взяли по зайцу и, простившись с охотниками, вернулись в дом.

Когда тушки оттаяли, Паша положила ухват одним концом на русскую печку, другим — на открытую дверь боковушки, подвесила зайца и, сделав надрезы на задних лапках, ловким движением рук сдернула шкурку, как чулок с ноги.

— Надюша, погляди, — позвал Владимир жену, а сам смотрел то с одного, то с другого боку. — Как ловко Паша управляется! Мне не суметь так.

— Кто к чему свычный, — ответила девушка. — Мамынька сызмальства всему обучила.

— Говори, Пашенька, мамонька.

— Ладно. Привыкну по-вашему.

Минька взял в руки по задней лапке и, опираясь на них, стал прыгать по комнате:

— Я — зайка! Скок, скок!

— Вот устроим елку — будешь зайчиком, — сказала Надежда. — Не знаешь, как украшают рождественскую елку? Скоро увидишь. И поможешь нам игрушки делать.

— Обязательно поможешь, — подтвердил Владимир, на секунду оторвавшись от обеда. — А тетя Надя сошьет тебе костюмчик.

— Рубаху? Баскую?

— Не рубаху, а зайчонком нарядит: на голове будут беленькие ушки с черными кончиками. И ты с другими ребятами покружишься возле елки.

После обеда в своей комнате Владимир сказал:

— Наобещали мальчугану, а сами на праздники уедем в Минусу. Прошения-то посланы, и друзья ждут.

— Сделаем елку пораньше. И маме будет приятно. Она из-за морозов отказывается ехать с нами.

— Да? Не сможет? — переспросил Владимир и на приколотой к стене бумажке-памятке записал: «Купить для Е.В. новогодний подарок».

А сам он уже на следующий день получил неожиданный подарок. Развернув на конторке газету «Енисей» от 9 декабря, увидел довольно большую статью под заголовком «Новая книга против народничества» и позвал жену таким искристо звонким голосом, что Надя, бросив работу, подбежала к нему.

— Посмотри, Надюша! Кто бы мог подумать, что первая рецензия появится в «Енисее»? И, кажется, благожелательная. Интересно, кто же автор? — Взглянул на подпись: «Бер». — Явно — псевдоним. Медведь! Значит, кто-то из ссыльных. И определенно — из марксистов: чувствуется по заголовку.

Глядя через плечо, Надя читала:

«Давно не приходилось нам испытывать такого наслаждения при чтении научной книги, какое доставили нам «Экономические этюды» г. Ильина оригинальностью и смелостью мысли, широтой точки зрения, любовью к истине, страстной жаждой к ее раскрытию, презрением к иллюзиям и самообману».

Поцеловала в щеку:

— Поздравляю, Володенька!

— Перехваливает, — качнул головой Владимир. — Хватает через край. Сыплет лишние слова.

А Надежда продолжала читать:

«Конец народничества» — вот заглавие, которое мы охотно дали бы этой книге».

— Тебе неудобно через мое плечо, — сказал Владимир. — Сядем к столу. — Он подвинул газету ближе к жене.

Ее глаза быстрее обычного бежали по строчкам:

«Если не считать книги Волгина[8] и немногих журнальных статей, мы впервые в русской литературе встречаем в книге Вл. Ильина беспощадную критику мещанских утопий современного народничества, основанную на тщательном изучении и умелой группировке данных русской экономической действительности».

— «Большая ценность»… «Огромная заслуга»… — проронил Владимир, читая дальше. — Сколько громких слов! А ты не обратила внимания на то, что он ставит меня в один ряд с Плехановым? Совершенно напрасно. И неловко. Ну, посмотрим, о чем он дальше: «Ильин стремится вести рассуждения с точки зрения интересов определенного общественного класса». Это верно сказано: «стремится». И с точки зрения интересов рабочего класса! Жаль, что об этом автор из-за цензурных условий не мог сказать прямо. О рабочих, для рабочих, во имя рабочих! Пойдем ниже: «Мы глубоко сожалеем читателя, который испугается некоторой сухости изложения, обусловленной самим предметом…» Предмет не виноват. Виноват автор. Не смог, к сожалению, пока не смог избежать сухости. А о чем он, этот товарищ Медведь, в конце? «Можно с большой вероятностью предположить, что эта, действительно, новая книга вызовет ожесточенные нападки в лагере противников». Тоже правда. Но пусть попробуют. Мы готовы воздать должное. Я имею в виду и этого Вера, и Глеба, и Анатолия Ванеева, и Ивана Бабушкина, и тебя, Надюша… Мы — все.

— Что же я? Я в партии — рядовой человек.

— Твоя брошюра будет оружием… Ты еще не дочитала? Дочитывай.

Владимир встал. Надежда по-прежнему, не спеша, вчитывалась в каждое слово:

«Сводные таблицы и вычисления, приводимые автором в доказательство своих положений, обнаруживают в нем опытного статистика; способ его аргументации и приемы полемики показывают в нем испытанного литературного бойца, хотя мы лично впервые встречаем его имя в русской литературе».

Дочитав, она тоже встала:

— Блестящая рецензия! Рада за тебя!

Владимир Ильич спросил:

— А знаешь, кто писал? По-моему, Михаил Александрович Сильвин. «Вер». Так мог подписаться человек, знающий немецкий! Он! Еще при создании первых питерских рабочих кружков он преувеличенно оценивал мое участие в работе и борьбе. Помнишь?

— Нет, Володя, этого я не помню, — улыбнулась Надежда. — Не слышала и, если бы слышала, все равно бы не запомнила. А догадка твоя, пожалуй, верна. Он очень хороший человек, хороший товарищ, этот, — она припомнила кличку Сильвина, — нижегородец «Пожарский».