Анна Гейфман - Революционный террор в России, 1894— 1917

• Название: Революционный террор в России, 1894— 1917
• Автор: Анна Гейфман
• Издательство: КРОН-ПРЕСС
• Жанр: Публицистика
• Год: 1997
• ISBN: ISBN 5-232-00608-8

Анна Гейфман изучает размах терроризма в России в период с 1894 по 1917 год. За это время жертвами революционных террористов стали примерно 17 000 человек. Уделяя особое внимание бурным годам первой русской революции (1905–1907), Гейфман исследует значение внезапной эскалации политического насилия после двух десятилетий относительного затишья. На основании новых изысканий автор убедительно показывает, что в революции 1905 года и вообще в политической истории России начала века главенствующую роль играли убийства, покушения, взрывы, политические грабежи, вооруженные нападения, вымогательства и шантаж. Автор описывает террористов нового типа, которые отличались от своих предшественников тем, что были сторонниками систематического неразборчивого насилия и составили авангард современного мирового терроризма.

---

Скандал с Азефом оказал также сильное влияние и на революционные круги, не связанные с ПСР. Многочисленные критики партии в левом лагере втайне радовались унижению ПСР и стремились извлечь из ситуации выгоду для себя, пропагандируя свои программы и привлекая бывших и потенциальных сторонников эсеров к максималистским, анархическим или социал-демократическим организациям; многие бывшие защитники боевых методов утверждались в своем нынешнем отрицании терроризма и централизованной конспиративной тактики вообще(84); организованные политические убийства потеряли в глазах либеральной общественности романтический ореол. После разоблачения Азефа число политических убийств резко сократилось.

Престижу ПСР был нанесен еще один удар, когда в центральных кругах партии разоблачили еще нескольких правительственных агентов(85). Особенно неприятным для партии было дело Александра Петрова (Воскресенского), который, как и печально известный максималист Соломон Рысс, нарушил основной революционный этический принцип, предложив в начале 1909 года свои услуги тайной полиции. В это время он находился под арестом, и ему грозила каторга за участие в работе динамитной лаборатории в Саратове. Позже он говорил, что стал осведомителем для того, чтобы изучить методы полицейского расследования и бороться с охранкой ее же оружием. В конце концов, поняв, что все попытки перехитрить полицию тщетны, он устроил 8 декабря 1909 года взрыв, при котором был убит начальник Петербургского охранного отделения полковник Карпов(86).

И все же среди общего разочарования и хаоса оставались упорные сторонники экстремизма, которые заявляли, что пришло время не осуждения и компрометации, а борьбы и террора(87). Эти радикалы говорили, что для возрождения терроризма как революционного орудия необходимо совершить хотя бы несколько успешных политических убийств. В высших кругах ПСР, особенно за границей, на фоне жарких дискуссий о необходимости ограничить политическую и экономическую террористическую деятельность на местах и решения V съезда партии в мае 1909 года о прекращении аграрного и фабричного террора строились планы возрождения централизованного терроризма, первой и главной целью которого стало бы царе-убийство(88). В 1909 году Центральный комитет поручил Борису Савинкову возродить Боевую организацию и очистить ее честь новой террористической кампанией . Его усилия, однако, в течение всего следующего года были безрезультатны, главным образом из-за того, что он не мог подобрать подходящих людей: из десяти или двенадцати членов группы трое оказались полицейскими агентами(90).

В то же самое время начали образовываться независимые террористические группы эсеров за границей и в России, главным образом в провинции, которые иногда действовали вместе с максималистами. Ряд ведущих руководителей ПСР поддерживали идею новой фазы местного террора против правительственных чиновников и частных лиц из буржуазии и решили помочь эсерам-боевикам в России, доставая деньги на террористическую деятельность, которая включала бы акты возмездия представителям властей в царских тюрьмах(91). Два таких теракта были совершены в 1911 году — покушение на жизнь инспектора вологодской тюрьмы Ефимова 15 апреля и нападение на начальника сибирской каторжной тюрьмы в Зерентуе Высоцкого 18 августа(92).

Революционеры из других партий также стремились доказать жизненность террористической тактики. Анархисты в первую очередь брали на себя ответственность за отдельные акты насилия. В 1911 году польские боевики также продемонстрировали, что и они не отказались от практики уничтожения полицейских осведомителей и от экспроприации: нападения на городовых в Польше в том году стали достаточно частыми, чтобы заслужить специальные обсуждения в Думе(93).

ПОСЛЕДНИЙ КРУПНЫЙ ТЕРРОРИСТИЧЕСКИЙ АКТ

Конечно, эти отдельные акты не могли сравниться с террористическими операциями революционной эры ни по своему количеству, ни по своему значению. После 1908 года относительно редкие боевые действия, совершавшиеся в основном в провинции экстремистами, деморализованными делом Азефа, без связи с массовым движением, в контексте мирной ситуации внутри империи, мало влияли на политическую жизнь страны. Однако было одно исключение: убийство революционером Дмитрием Богровым премьер-министра Столыпина в Киеве 1 сентября 1911 года.

В 1905–1907 годах радикалы совершили несколько неудачных покушений на жизнь Столыпина, и в послереволюционные годы многие из них продолжали считать уничтожение этого ненавистного им государственного деятеля своей главной задачей. Попытки Столыпина укрепить традиционный порядок проведением социально-экономических реформ сделали его врагом революционеров, а его знаменитый вызов экстремистам и их сторонникам с думской трибуны в 1906 году «Не запугаете!», сопровождавшийся введением чрезвычайных репрессивных мер по борьбе с революцией, сделал его врагом номер один(94). И все же значение этого последнего громкого теракта не только в выборе жертвы — вероятно, самого талантливого российского министра после реформатора XIX века Александра Сперанского — но и в том, что совершил его террорист нового типа.

Богров, двадцатичетырехлетний помощник присяжного поверенного, происходил из зажиточной и вполне ассимилировавшейся еврейской семьи. Его отец, хотя и не будучи формальным членом кадетской партии, по своим политическим убеждениям был очень близок к ее левому крылу. В пятнадцатилетнем возрасте Богров уже имел знакомства среди радикальных гимназистов, а в 1906 году, после недолгого увлечения социалистическими идеями, стал членом анархо-коммунистичес-кой группы в Киеве, хотя иногда и называл себя анархистом-индивидуалистом. Анархизм был наиболее подходящим идеологическим выбором для человека, который всегда противился контролю любой формальной организации, не допуская никаких ограничений извне на свои мнения и поступки. «Я сам себе партия», — сказал однажды несовершеннолетний Богров, и до последних своих дней он придерживался убеждения, что революционер может успешно действовать и один, без контроля и указки партийного руководства(95).

Такая позиция вполне соответствовала и его этическим представлениям, так описанным его знакомой: «Он всегда смеялся над «хорошим» и «дурным». Презирая общепринятую мораль, он создавал свою, причудливую и не всегда понятную»(96). Вероятно, более объективный наблюдатель назвал бы его взгляды цинизмом, что подтверждает тот факт, что, невзирая на свои политические убеждения, в 1907 году Богров предложил свои услуги киевской охранке и поставлял туда информацию, благодаря которой вплоть до конца 1910 года производились аресты его друзей — эсеров и максималистов. Хотя Богров объяснял свои действия разочарованием в товарищах, которые, как он утверждал, «преследуют главным образом чисто разбойничьи цели», к работе агентом его привели еще и чисто финансовые соображения. Дмитрий, по словам брата, вырос в родительском доме, не зная отказа ни в одном сколько-нибудь разумном своем желании, а теперь он часто нуждался в деньгах, будучи страстным картежником. Полицейская зарплата в 100–150 рублей в месяц была очень кстати(97). Видимо, это не казалось Богрову предательством революционных идеалов, ведь он сам говорил, что у него собственная логика, и к тому же он оправдывал свои действия желанием узнать врага поближе: «Врага надо знать. Познакомиться с этим львом, пощекотать ему усы? Снова острая игра, этап игры. Того стоит»(98).

К лету 1911 года товарищи Богрова, сначала подозревавшие его в присвоении партийных средств, поверили в его связь с полицией. 16 августа революционеры нанесли Богрову визит и сообщили ему, что радикалы намерены сделать публичное заявление о его измене и после этого его убить. Тогда же гости сделали ему предложение, не редкое среди террористов в те времена: Богров мог бы спасти свою жизнь и репутацию, если бы совершил террористический акт против одного из своих полицейских начальников. Ему дали на размышление и планирование время до 5 сентября и предложили выбрать жертвой полковника Н.Н. Кулябко, начальника киевской охранки. Богров отказался, считая Кулябко слишком незначительной фигурой. Он подумывал о покушении на жизнь Николая II, который собирался приехать в Киев в ближайшем будущем, но опасался вызвать этим актом антиеврейские выступления. В конце концов Богров решил убить Столыпина, которого он всегда страстно ненавидел, не скрывая этого и говоря, что Столыпин «самый умный и талантливый из них, самый опасный враг, и все зло в России от него»(99).

Для совершения этого убийства Богров использовал свои связи с полицией. Он сообщил Кулябко о якобы готовившемся покушении на Столыпина и министра образования Л.А. Кассо, которые должны были приехать в Киев вместе с царем. Кулябко, озабоченный в первую очередь безопасностью монарха и не имевший оснований подозревать своего агента в сообщении ему ложных сведений и в преступных намерениях, ничем не воспрепятствовал Богрову, когда тот стал буквально ходить по пятам за Столыпиным. Два раза ему удавалось приблизиться к премьер-министру, но недостаточно для того, чтобы в него выстрелить. В конце концов, используя последний шанс подойти к Столыпину на расстояние выстрела, Бог-ров оставил всякую осторожность и 1 сентября попросил у Кулябко билет на тот же вечер в Городской театр на оперное представление, где должны были быть царь и Столыпин. Из-за принятых мер по охране государя и министров в театре должны были быть только специально приглашенные лица, и билет невозможно было достать иным путем. Кулябко согласился выполнить его просьбу, и Богров, измученный нервным ожиданием, приехал в театр за час до начала «Сказки о царе Салтане» Римского-Корсакова.