Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)

• Название: Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)
• Автор: Михаил Савеличев
• Жанр: Научная Фантастика

Вы никогда не замечали, что дни текут однообразно и очень, очень, очень долго? Вы никогда не просыпались в полной уверенности, что новый день не наступил, а продолжается все тот же - вчерашний? Вы никогда не чувствовали, что нечто высасывает время вокруг вас, и вы погружаетесь в серое, унылое ничто? Оглянитесь, посмотрите внимательно вокруг себя - не притаился ли рядом с вами ЧЕРВЬ ВРЕМЕНИ? А в общем, ностальгически-эротическая фантазия с альтернативно-историческими вставками. Такой вот "микс".

---

В таком пробеле Слава и оказался. Завели его сюда умело - хватило одной девчонки. И время не остановилось, как образно врут в книжках, и люди не замерли, и, даже, мячик все мирно скакал от Ольги к Вите. Все были заняты. Голоса, шум движений, скрип ботинок. А он стоял на четвереньках, надолго сморщившись от мгновенного ощущения грязного пола под ладонями, безвольно свесив голову и напрягая икры. Аут. Выпадение. Пробел. Острый приступ дежа-вю вкупе. Паркет между руками, мелкие соринки, скрепка, затаившиеся в щелях мохнатые комки пыли. Уборщицы, называется. Где ты...?

Круглые коленки были как спасение. Он заставил себя ткнуться в них, словно изголодавшийся по ласке и хозяину щенок. Ручка принялась выводить очередное слово, ладонью поглаживая Славу по затылку. Затем Оксана сама опустилась на колени, положила его голову к себе на плечо. Он вытер руки о ее передник.

- Спасибо, Марина, - сказал он, глядя ей в глаза.

- Оксана, - громко поправила она.

Слава прикусил губу. И правда - что это он ее вспомнил? Выскочила как чертик из табакерки. Инерция памяти или закон сохранения чувств? Сколько времени прошло, а вот надо же... Он огляделся. Инцендент прошел незамеченным или все делали вид, что ничего не произошло. Шарик скакал по полу, Ольга демонстрировала штанишки, Бока тщетно пытался отцепить свой портфель от остальной кучи, Алена закрывала ладонями рот и какими-то безумными глазами смотрела на Славу, Оксана задумчиво отряхивала передник, Вадим улыбался, Вова расписывал ручку прямо на своем гипсе. Остальные погрузились в сладостное перелистывание учебника литературы, а Криницкий вдобавок тщился читать еще и "Биологию".

Хотелось нечто. Взбеситься. Обидеться. Унизить. Испортить настроение. Устроить ад на земле. Получить пятерку по литературе. Укусить - для начала самого себя. Закричать.

Оксана вцепилась ему в рот. Он вновь оказался в невыгодной позиции - стоя на коленях, девушка оказалась выше его. Первыми сдали губы - в основном от боли, потом язык - он был вял и не смог вытолкать чужака. Его насиловали на глазах у всех и это становилось приятным. Руки, пытавшиеся оттолкнуть Оксану, ослабли, сползли с ее груди и обхватили за талию. Он судорожно пытался теснее прижать девушку к себе, вдавить, сомкнуть пальцы, но в спине возникала боль от неудобного положения.

Слава ощутил себя хлипким мостиком, протянувшимся над нечистой паркетной рекой, от надежных опор к непредсказуемому, осыпающемуся крутому берегу. По телу гулял томительный ветерок, заставляя дрожать перекладины ребер. Потом эпицентр телотрясения переместился к пупку, слился по ногам и скрутил икры жесточайшей судорогой. Слава завалился на бок (Оксана не смогла его удержать), подтянул ноги к животу и ухватился руками за носки ботинок, безуспешно пытаясь выправить растрепавшиеся пальцы. Жесткая кожа не поддавалась, снять ботинки вряд ли сейчас было возможно, но боль если не утихла, то как-то пристроилась более менее уютно. Потом растеклась равномерно по телу и высохла, оставив лишь слабый налет одеревенелости в мышцах ног.

Когда его подняли, то стало еще легче - под тяжестью тела скрученные ступни разгладились, распрямились. Держась за стенку, Слава прошелся по периметру рекреации, морщась от взрывающихся в глазах фейерверков. От расцветающих пышными шапками огней он почти ничего не видел, кроме смутных теней и отблесков на стенах.

Как он догадался по запаху его сопровождала Оксана, но попыток помочь не делала.

- Все нормально, - поморщился он в очередной раз. Хорошо хоть салют беззвучен.

- Извини, - сказала в затылок ему девушка.

Ольга ткнула ракеткой в живот:

- В следующий раз будешь знать, как девушек обижать!

Отмахнувшись от взрыва и немилосердно щуря глаза, стараясь хоть что-нибудь различить в темноте, Слава жалобно ответил силуэту в штанишках:

- Олечка, ну что ты, не я же первый начал.

- Вина доказана и обсуждению не подлежит, - встрял Дима.

Празднество кончилось. Мир стал проясняться. Смысл уплывал все дальше. Слава обнаружил, что матч и литература заброшены, класс толпится перед ним, как перед экскурсоводом, Оксана отталкивает напирающих Диму и Ольгу, а всех объединяет кровожадное выражение на лице. Он попытался вспомнить, больше рефлекторно, чем осмысленно, но, конечно же, в подробностях собственной автобиографии ничего подобного не обнаружил. От этого стало легче. Небольшая шероховатость. Пароксизм агрессии. Давно отработанная схема, так поначалу его пугавшая. Спокойствие породило вялость и он посчитал нужным даже отряхнуться. Толпа недобро засмеялась.

Оксана поправляла Славе пиджак, скрутившийся впопыхах как гайка на болте - пуговицы почти съехали на спину. От внезапного смеха девушка вздрогнула и побледнела. А она боится, удивился Слава.

Неужели тут есть чего бояться? Нет, в принципе бояться можно всего - это не столько внешняя, сколько сугубо внутренняя реальность. Почему бы не испугаться думать о красножопой обезьяне, или о букве "т" в произносимых словах.

- Все хорошо, - еще раз подтвердил Слава.

- А мне все равно страшно, - честно сказала Оксана.

- Ты еще не привыкла, - он посмотрел на часы с одинокой стрелкой, - слишком мало времени прожито.

- Почти жизнь, - пожала она плечами.

- Поверь мне, даже костыли и протезы смешны на фоне вечности. Смотри - я смеюсь! Просто хохочу!!! Когда у нас в кулаке молодость, то все остальное - мираж, паутина на потолке. Знаешь, как бороться с паутиной на потолке?

- Щеткой и мылом, наверное.

- Чепуха. Достаточно не разводить мух и комаров.

Оксана покачала головой.

- Не понимаю. Ничего не понимаю. Словно во сне - все реально и, следовательно, логично, но стоит проснуться и начинаешь сходить с ума.

Слава принялся расталкивать толпу. Ребята нехотя расходились. Девчонки хлопали его по рукам и взвизгивали. Хотя было прохладно, а, судя по сквозившему через замочную скважину ветерку из проветриваемого класса, на улице даже и морозно, он здорово вспотел и вообще ощущал себя каким-то нечистым, вываленным (что, строго говоря, так и было) в пыли. И теперь смесь грязи и пота подсыхала, покрывая кожу ломкой и тесной соленой корочкой. От пиджака и рубашки пахло немытым полом, брюки болезненно вздулись на коленях, наведенные стрелки затупились, покоробились, ботинки тускло отсвечивали голой белесой кожей.

Он попытался на манер ослика Иа-Иа заглянуть назад, но заметил только обвисший зад брюк, который не скрывали шлицы пиджака.

- Ужасно, - пожаловался он Оксане. Она тактично промолчала, но ее левая бровь предательски дернулась, подтверждая - ужасно.

- Мне надо переодеться. Только вот во что?

- В спортивную форму, - предложила Оксана.

- Тебя не слишком затруднит принести мне ее в изолятор? Заодно и Бубнова навестим?

- Да не слишком, - пожала она плечами. - А ты это серьезно?

- Нет, - честно признался Слава, - серьезным я быть уже не умею, а то ходил бы в трусах. Короче говоря, что-то наподобие волейбола с костями. Ты не перепутаешь. И "Мальборо" с завязками.

- На гульфике?

- На пупике. Не спутай, милая.

Из туалета не стоило возвращаться.

В изолятор можно было попасть только из врачебного кабинета - дверь в него скрывалась между зашторенным шкафчиком и большим столом, заваленным картами учащихся, покоробившихся от частого перелистывания и поэтому прижатых пресс-папье в виде отлитого из свинца черепа. Были здесь незаменимые весы и штафирка, несколько раз чиненная, пару раз укороченная, пару раз удлиненная, с приколотым листком, на котором написан последний по времени поправочный коэффициент. Насчет точности весов ничего известно не было.

Вместо обычной осмотровой жесткой койки, обтянутой ледяным дерматином и утепленной коротенькой пеленкой, около окна стояла мягкая кушетка, почему-то называемая "зигмунтовкой". Кроме медсестры - Калерии Борисовны (в просторечье - Холеры), здесь проживал скелет, но в настоящее время он отсутствовал, видимо готовился к занятиям.

Слава угодил аккурат к чаепитию. Плевался кипятком электрический чайник в предусмотрительно подставленную под носик шприцеварку, в большой мензурке настаивалась заварка, из-за черепа выглядывали пузатые чашки с почти вангоговскими подсолнухами и банка варенья. Калерия раскладывала смородину в чашечки Петри, немилосердно капая на стол, а директор, развалившийся на "зигмундовки", недовольно морщился. Чистоплюй еще тот. Красные шаровары и вышитые кожаные сапоги его эффектно оттенялись зеленым велюром кушетки. Не хватало только кальяна и одалисок. Бритая наголо Калерия на эту роль не годилась - слишком уж была худой и высокой. Там, где следовало бы, ее белый халат и не топорщился.

- Я к Бубнову, - ответил на вопросительный взгляд Калерии Слава. - Я быстро, - успокоил он директора.

- А что у нас с Бубновым, Калерия Борисовна, - сказал директор без вопросительной интонации.

- В обморок упал, Рафик Талгатович, перед самым первым уроком. Ничего серьезного - с Костей неожиданно встретился, не успел подготовиться.