Георгий Иванов - Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов

• Название: Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов
• Автор: Георгий Иванов
• Издательство: Издательский дом "Петрополис"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9676-0237-5

---

Дальше по пунктам — о Смоленском пусть лучше кто другой — если можно. Этот самый гусь распустил о нас сплетню, что мы собираемся... в Москву, Москву, Москву [1121] и поручили хлопотать о столь щекотливом дельце Апельсинцева — через Эренбурга, который с Апельсинцевым даже и не знаком. Правда, весь этот вздор родился из пьяного спора Смоленского с Апельсинцевым, в чем последний нам и покаялся. Когда Ясперсов, Шестовых, Бердяевых [1122] ему не хватило в его философско-идеологических доказательствах, он, как утопающий, схватился за соломинку — «Они (т. е. мы) разделяют мои взгляды!», откуда и вся последующая постройка. Смоленский, успев протрезвиться, побежал в «Русск<ую> мысль» с сенсационным известием — «Едут! Едут все трое! В Москву!». Правда, Водов не так наивен, чтобы поверить, но все же, в особенности с болезнью Жоржа, эта история его сильно взволновала и обозлила.[1123] Я по дружбе, потому что Вы, духовидец Сведенборг, правильно поняли, что этим займусь я, собиралась даже покривить сердцем, «польсти, польсти Луиза!» [1124] — ведь все-таки хоть стиха — множественное от стихо, так, если не ошибаюсь? — и не стоят восторгов, я помню, что «ни один человек не достоин похвал, каждый человек достоин жалости» [1125] — особенно поэт. Вот я и собиралась, пожалев, похвалить, и даже пышно. Но сейчас что-то не хочется. И даже очень.

Теперь о Вашей статье, т. е. о Вас. Вам-то кажется — «я по ушам узнал его тотчас»,[1126] а я в ней показала только кончик ушка. Остальное — Жорж, саморучно.[1127] Зато ответ Рыжему Мерзавцу писала я — без всякого участия, кроме одобрения, со стороны Жоржа. И была мне наградой Ваша похвала. Кстати, раз уж на откровенность — статья о Мандельштаме тоже писалась в две руки. И — держитесь, сэр, — в стихах Жоржа не мало моего куде мэн'а* — многие из них тоже писаны в две руки. Вернее, пишутся Жоржем и даются мне для заканчивания. Но это — гробовая тайна, которую я доверяю Вам, как признанья знак.

Дальше — о Яновском. Я Вам не сообщила еще о моем ответе ему — оцените. Начав с благодарности за лекарство, вместо рецепта, я обещала «попросить Гуля заплатить Вам за него и за пересылку из гонорара за мои стихи в следующем № Нов. Жур.». Конечно, платить не надо, покройте хвостом. И дальше объяснила, что Вы наш общий с Жоржем друг и посвящение Вам от сердечной дружбы, а не от подхалимажа, что он, наверно, забыл, какие мы и что, по-моему, Адамович его расхвалил за «Челюсть» и даже навлек на себя «упреки читателей», поставив имя Яновского рядом с Сириным.[1128] Пожелав ему всего хорошего и не передав привета от Жоржа, я поставила точку на нашей переписке.

Думаю, что он нас теперь ругает, но я предпочитаю быть в хорошей компании в ругани, чем превозноситься с Берберовой.

О дальнейшем напишет уже Жорж, когда хоть немного поправится. Сейчас он, увы, еще очень слаб. Но об этом не стоит.

Посылаю Вам еще одно стихо, навеянное, но Вы и сами поймете, что, зачем и почему.

Желаю Вам и Ольге Андреевне веселой Пасхи и вообще всяческого веселья и приятности.

Ваша И. О.

* Ваше, Ваше и никто на «стихо» покуситься не смеет.

<Приписка рукой Г. И.:>

Обнимаю Вас, дорогой Р. Б., и очень благодарю за все. Очень. Поцелуйте ручки Ольге Андреевне (по слабости ума — едва не прибавил «от нас обоих». «<Разжижь?> Ум», [1129] был такой орган печати в былое время. Вот бы мне теперь в редакторы.

*Coup de main (фр.) — помощь.

162. Роман Гуль - Ирине Одоевцевой и Георгию Иванову. 12 апреля 1958. Нью-Йорк.

12 апр. 1958

Дорогие коллеги, получил Ваши письма, хочу ответить. Прежде всего — «давайте дружить!», как сказал Василий Великий. [1130] Вот сволочь. Как вспомню, так рвать тянет... Но не об этом же я буду Вам писать, ум Готтес Виллен!* О книге и только о книге. Она набирается уже. Но есть всякие «невыясненные» места. Во-первых, я снова перечитал весь ее текст. Боги! Какой манускрипт Вы прислали... поэтический... ужас... Ну, ладно, это уже в прошлом, с него набирают. Я добавил (тайно от типографщика) — стихо из «Опытов» про пирожок, и последние пять стихо (не склоняется!) из Н. Ж. Но Вы, дорогой коллега (это Г. В.) пишете — «Поговори со мной о пустяках» со стр. 21 «Портр<ета> без сходства». Легко сказать, у меня сей прелестной книжки ведь нет (Вагнер мне ее не присылал, т. е. Вагнер-то прислал, но Ницше ему ее вернул, и Вагнер ее разорвал на куски), не ехать же мне в библиотеку списывать — на это времен нет никаких, и потому этого стихо (не склоняется!) нет, и не знаю, будет ли. [1131] Далее. Вступительную статью я сократил еще (Ваш совет был совершенно правилен, я опустил стихи-цитаты, те, кот<орые> есть в сборнике, и оставил почти только те, которых в сборн<ике> нет, — «Хорошо, что нет Царя» — «О, посуди сама» [1132] и прочее, дабы читатель мог оценить и былые роскоши, а не только сегодняшние). Кроме того, еще кое-что пропустил в статье (из прозы). Так что сжимаем как можем и будем жмать дальше. Терентьевой посвящ<ение> вставил, но с болью в сердце заменил черемуху.[1133] Почему? Ведь это прекрасное стихо? Я, конечно, понимаю, почему и отчего, но, по-моему, это зря... это зря... Но дело — хозяйское. Дальше насчет бумаги вержэ — кажется, не выйдет, ибо типографщик говорит, что это здесь дорого и не войдет в смету, но он даст образцов шесть и Вы выберете. Я попрошу дать их поскорее. Я попрошу его также отпечатать на пробу с двух сторон (чтобы не пробивались стихи — сквозь страницу). Обложку тоже пришлю, образцы. Издание «Нового Журнала», конечно. Мы сейчас выпустили письма Герцена, вот с кем Вы будете в паре, с Александром Ивановичем... (это из Н. Ж., что печаталось). [1134]  Насчет нумерованных экземпляров я, м. б., уломаю типо (это также как стихо — типография). Поговорю, а Жорж напишет от руки — но прекрасно напишет стр. — Цап. Ол. Поб. Экв.[1135] — умолкли, это была, как я думаю теперь, просто брехня, выражаясь светски. Н. Ж. вышел и на днях к Вам отправляется, в нем есть — о, неожиданность для Вас! — статья Адамовича об Иванове. Хорошая. От Смоленского Вас освобождаем. М. М., кажется, хочет попросить рыжего мерзавца написать, не знаю. Насчет всякой «липы» и «легенды» о том, что Вы, как три сестры, поехали в Москву, думаю, надо просто оставить без разбирательства. Просто оттого, что «легенда» неумна. Кстати, прочел «разоблачения любви» Зин<аиды> Ник<олаевны> и Фил<ософова>[1136] с комментариями Злобина [1137](во втором «Возр<ождении>» [1138]). Это, конечно, интересно, как всякое интересное чужое письмо, как всякая интимность, не выпускаемая на улицу, но Злобин-то все-таки настоящий лакей, укравший барскую переписку и «трахнувший» ее за три рубля в печать. Смердяков, укравший переписку Мити и Грушеньки,[1139]так, к примеру, что ли скажем. Но до чего же неаппетитны они оба физиологически и... психологически (конечно, надо сделать поправку на время, на «эпоху», но все-таки — никак им не позавидуешь... упаси Господи... пронеси, Господи...).

Теперь два слова к Вам, Ирина Владимировна, — совершенно секретно и совершенно интимно. Что Вы доверили мне тайну некоторого «заканчивания» некоторых стихов Жоржа — я страшно польщен и никому — ни-гу-гу, не дай Бог! Но хочу (не могу удержаться) Вас шепотком спросить, ну, а он, Джорджио, тоже, поди, Вам заканчивает что-нибудь... ой, давно я уж чувствую во всем четвероручье. И это очень хорошо. Это просто даже чудно, и это даже через сто лет — тема для аспирантской диссертации — праправнукам Струве и Филиппова — будьте любезны, найдите всякие такие интонации, ямбические и нет, хореические и нет... пожалуйста, а мы с того света поглядим вместе с Романом Гулем (я надеюсь, что мы с Вами будем в одном купэ на том свете ехать — иль Ваше будет очень страшным? Все равно — я за интерес, за остроумие, как говаривал Федор Павлович[1140])... И уже совсем кончая письмо (это не как стихо, это склоняется куда угодно и как угодно) — Ваше стихо присланное я очень оценил, восхитительное стихо и вместе с Хлебниковым [1141] они украсят наш журнал в июне (книга делается). Да, книгу не обрезать для типографии лучше, чем обрезать, им выгоднее, а для нас роскошнее. Да, насчет портрета очень бы хотелось, но, боюсь, как бы не взвихрился типографщик — начнет орать, что надо доплачивать (он будет прав, конечно!), но давайте сделаем так: если это для Вас не оч<ень> обременительно (финансово), то пришлите — а я сделаю ту мон посибль.** Ну, вот все, кончаю.

Цалую ручки Ирины Владимировны который раз подряд [1142] и крепко жму Вашу стихо-руку!

Ваш <Роман Гуль>

* Urn Gottes willen! (нем.) — ради Бога!

** Tout moil possible (фр.) — что в моих возможностях.

163. Георгий Иванов - Роману Гулю. Середина апреля 1958>. Йер.

<Середина апреля 1958>

Дорогой Коллега,

Не требуйте песен, их нет у меня — госпиталь меня доконал все-таки и покойницким «амбиенсом» и тем, что со мной там проделывали, пытаясь доискаться, от чего собственно я, в цвете лет, дохну на корню. Не доискали<сь> ни до чего — утешительного, узнал только, послушав, как доктор, считающийся светилом, толстым тыча пальцем в меня, объяснял интерну[1143] — cause perdue*, как вроде в Цехе поэтов Гумилев указывал молодняку — «удачная метафора» или «славная рифма». Не буду распространяться, но, сами понимаете. Мой главный шанс — попасть в Париж на осмотр настоящим светилом. А, если даже это и удастся осуществить (деньги), то где гарантия, что светило <не> окажется Терапианцем, заслужившим репутацию долголетним лизаньем жопы, или известным специалистом а lа рыжий мерзавец? Когда я был молод и прекрасен, меня среди многих приятных людей, любил и баловал дружбой проф. Карпинский[1144], лейб-медик Карпинский — тот самый, у Розанова: «Зачем не позвал Карпинского?» [1145] И как-то образно объяснил мне: «Доктора, медицина, наука… Но вот Вы, юноша, пишете и вертитесь в литературе. Кругом писатели с именами, их сотни, даже тысячи — издают книги, учат писать, учат жить… Если всмотреться, есть Лев Толстой, дикий феномен, ну есть какой-нибудь Блок, говорят, талант (в декадентах не разбираюсь, но допустим). Допустим, есть еще пяток или десяток чего-то стоющие – остальные дурачье, бездарности, самодовольные ослы. Точно то же и в медицине, с той разницей, что прочтете вы сто дурацких книг или статей и, если в вас „есть кость", отряхнетесь и пойдете своей дорогой дальше, а лечась у Леонида Андреева (жупел Карпинского) от науки, Вы доверяете свою жизнь пройдохе рекламисту».