Георгий Иванов - Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов

• Название: Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов
• Автор: Георгий Иванов
• Издательство: Издательский дом "Петрополис"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9676-0237-5

---

Следующий вопрос вот какой: стало быть, Вы не оч<ень> были бы огорчены, если бы особой расстановки меж стихами (каждое на отдельной стр.) не было бы сделано. Это, конечно, облегчит набор очень. Я полагаю, что дело все-таки в стихах, а не в количестве страниц. Тем более, что у Вас есть стихи (много) недлинные и все будет оч<ень>, по-моему, хорошо. Далее, как Вы хотите — дать изд-во «Нов. журнала»? Я не знаю, как по уставу нашей корпорации, можем ли мы это делать? Кажется, можем. Если бы не могли, можно дать знаменитое изд-во «Мост» [1068] (благо есть даже марка). Тираж — 500 (больше не нужно по нашим грустным временам), так и по смете типографии. Не писал я Вам обо всем этом, ибо было не время, — деньги на издание получатся только после 10 марта. Вот и пишу. На все вопросы ответьте ясно, четко, чтоб не разбирать в лупу, а так, как Суворов — раз и два. Но вот самый главный вопрос. Юрасов создал (не он один, а группа новых) какое-то изд-во в Германии при обществе с весьма странным названием «ЦОПЭ» [1069] (расшифровывается, кажется, так, но впрочем не уверен — Цопайте Олухи Побольше Эквивалентов!) и сказал мне, что они бы издали Ваш сборник стихов. Я спросил, а гонорар Вы платите? Да, говорит. Можем долларов 200 уплатить. Я подумал, если бы это был не миф, а факт, то за изданную книгу стихов приятнее получить 200 долларов, чем решительно ничего (наоборот, надо доставать на издание деньги). Я ему сказал, выясните молниеносно, а я напишу Иванову, может быть, он предпочтет ЦОПЭ (я не уверен в правильности расшифровки названия) «Новому журналу»? Я не очень уверен в твердости и крепости этого предприятия, вот в чем дело. Тут дело верное — книжка будет. А там? Черт его знает. Но говорит, что дадут гонорар — опять же это важно. Что Вы обо всем этом думаете? Но тут надо отвечать абсолютно молниеносно: за что Вы, за цопэ или не за цопэ? Издадут там (в Мюнхене), конечно, хуже, тут мы присмотрим и будет в порядке. Там как попало, наверное. Но там к Вам ближе. Не знаю, напишите мне Ваше мнение по сему вопросу быстро и безотлагательно. В частности, отступление, думал я, что, м. б., политический автор напишет «Не могу молчать» или «Не могу замолчать!» — но «Втуне она прочитала Бакунина»... ах, ах, ах... какой ужас...

Теперь совершенно новая тема — о любви, о нашей любви и о писателе Яновском. Что это такое — я никак не пойму. Но по­нимаю подкладку этой темы — прямо «с каблука»! Очень прошу Вас, пришлите мне оригинальное это письмо, я буду от него в восторге (пусть оно будет жить у меня — я прочту его снова и снова!). Серьезно говоря, я понимаю только подоплеку гадости, но самое гадость не понимаю и ума не приложу, что сей Кафка мог выдумать? Должен сказать, Яновского я видел в своей жизни всего раза четыре (может быть пять, максимум). Я его не люблю и не ценю. Он меня — тоже, наверное. В Париже я его никогда не видал, но знал, что где-то в литературной подворотне существует, живет его такая «покавка».[1070] Книг его не читал (так же, как Померанцев мои). Первый раз увидел в Нью Иорке, но так как они были тогда советскими патриотами, то к Н. Ж. — они не приближались. Наконец, в первый раз увидел Яновского на инициативном собрании писателей по созданию «Пен Клуб ин Эхайл»[1071] (я был приглашен от русских, и там же оказался Яновский). Яновский хотел возглавить «русских». Но был элегантно отстранен. У меня было маленькое инициативное собрание, после которого в правление Пен Клуба ин Экзайл вошли Берберова и я. Яновский, обидевшись, совсем не вошел в организацию. Лицо, и знающее его хорошо, сказало мне: «этого он Вам никогда не простит». А мне насрать, ответил я по-французски. Это было «первое свидание».[1072] Второе было у Гринберга на чтении Яновским своей какой-то вещи — «покавки». Прочел. Тоска чудовищная. Блевать хочется. Причем сначала было вступление, что вот, мол, «Чеховское изд-во» дошло до того, что издает Мордовцева,[1073] а Яновского так и не издало. Скончал чтец. Все молчат. Гринберг обращается ко мне — Р. Б., может быть, Вы начнете прения? Я начал «прения», сказав «два слова». Сначала о том, что Яновский пугает меня, а мне не страшно (извинился за банальность утверждения).[1074] А потом сказал, что, прослушав Василия Семеновича, мне захотелось прочесть хотя бы две странички Мордовцева. И все. Некоторое смятение. И прилегли стада. [1075] Ульянов подходит ко мне во время бутербродов и говорит: «Ну, Р. Б., Вы мужественный человек». В ответе «ораторам» Яновский обрушился на меня с каскадом шпилек и презрения, указав, что я дошел... «до Мордовцева» и пр. Опять сказали, что он Вам этого не простит. Я опять ответил по-французски. Это была, стало быть, вторая иль третья (уж спутал) встреча. Наконец — четвертая (и самая драматическая). Яновский послал М. М. свою эту сраную повесть. Я прочел первые десять стр. и сказал, что я б ее не печатал ни при какой погоде — сказал, что это просто бездарно, под молодого Эренбурга, но без его таланта и пр. Яновск<ий> насел на М. М., и М. М. по доброте сказал мне, что он все-таки напечатает. Но я «умыл руки». И даже не читал первой части в корректуре. Знаю, что М. М. некоторые «детородные члены» выправил. Но драма пришла позднее - М. М. уехал на шесть месяцев в Европу и вторая часть повести попала в мои лапы. Уже набранная. Я прочел ее, и увидел всякое множество детородных членов, долженствующих довести до сердечного припадка целомудренного читателя, вся кие триппера и пр. авангардную литературу. Я написал М. М., что надо многое выправить, так пускать нельзя. А Яновск<ому> позвонил и говорю, что так и так, трефы козыри, повесть в таком виде пустить нельзя. Он на стену. А я, как Черчиль в палате общин, тихим голосом говорю, что пустить не могу, а если он упирается, то пусть ждет М. М., мы ее отложим. М. М. написал мне, что он действительно забыл выправить. И вот Яновский приходит ко мне на цензуру. А я, как некий цензор Никитенко,[1076]сижу с карандашом в руках (с красным!) и говорю: — вот, мол, молодой человек, сии места никуда не годятся. Я ему всерьез, по дружбе, сказал, что все эти триппера и детородные члены — все это летошный снег, сказал, что понимаю, на что он ставит — на скандал, на то, чтобы Вера Александровна и ее муж [1077] умерли бы от разрыва сердца, прочтя это, но что это скучно до невероятности и этот «авангард» никому не нужен. Сказал ему и о Эренбурге. Сказал ему и о том, что подмывается у него девочка (проститутка) совершенно неправильно, что изобличает плохое знание предмета Яновским и что если кто-нибудь и умрет от разрыва сердца, то, напротив, знатоки вопроса, как напр. Юрий Павлович Анненков, его засмеют и пр. и пр. Он принял все это очень мирно. Все было выправлено, как я предложил.[1078] И расстались мы, но твой портрет я на груди своей храню...[1079] Но возненавидел он меня, вероятно, невероятно. Отвечаю на это по-французски. О повести его выражался очень откровенно. Ему это передали конечно. Он собирал какие-то подписи под письмом, что его, мол, сожгли в «Чех<овском> изд<ательстве>» — я отказался подписаться, сказав, что, если бы сожгли, я считал бы это совершенно правильным, но, к сожалению, я не верю, что сожгли... Вот вся история знакомства с моим современником... [1080] Больше не встречаюсь... да и негде встречаться... Как-то на собрании у Гринберга, впрочем, видел мельком.

Постскриптум к этой повести — он взял и Вам написал какую-то гадость — обо мне и о Вас. Он псих самый настоящий и если не может меня укусить прямо, то пробует укусить через бумагу. Вот и все. Для меня он просто психопатическое или вернее психостеническое говно. Ни о Вас, ни о И. В. я с ним не сказал слова. Да вообще все встречи описаны выше и ни о чем, кроме «делов», я с ним и не говорил и говорить не мог. Но я был бы очень порадован, если бы Вы прислали мне оригинальную версию его психопатического вранья — его письма. Пришлите, пожалуйста. В копилке литературных раритетов — это будет экспонатом. В ордюры** не бросайте, пришлите, «дабы мерзость каждого была явлена»...[1081] Вы пишете «конфиденциально», ну, конечно, а как же иначе... Верьте мне, я стар, я сед, мои седины...[1082] на какого-то Яновского обращать внимания я просто не в состоянии... Иначе ведь я должен бы был зарыдать оттого, что «меня не читал Померанцев», а я, напротив, счастлив за мировую общественную, философскую, научную и литературную мысль, что за ней следит Померанцев. Она, наверное, — мысль-то эта — счастлива и польщена до небес... И Бог с ними с обоими. «Нам не жалко, но мы удивляемся...» [1083].

Ну, вот на все Ваши «вопросы» ответил. И должен ждать Вашего самого скорого реагажа насчет Вашей же книги стихов. И насчет Смоленского. Статью Адамовича Вам прислать, конечно, не могу. Это было бы нехорошо, не бонтонно, а мы все-таки

«Хоть сто мозолей — трех веков не скроешь!».[1084]

В частности, чудное стихо Марины. Не помню, где оно было и напечатано в Париже, но помню, читал. «Леб<единый> стан» и я получил (без надписи), буду о нем писать.[1085] Многое из него было известно, но все же рыжий мерзавец молодец, что издал, это он хорошо сделал.