Мюррей Бейл - Ностальгия

• Название: Ностальгия
• Автор: Мюррей Бейл
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-40403-2

Если трое в лодке (не считая собаки) путешествовали по Темзе и узнали много нового о своей родной Англии (см. Джером К. Джерома). то спустя столетие тринадцать австралийских туристов отправляются в путешествие вокруг света и тоже узнают немало поле того о жизни народов мира (см. М. Бейла). Но главное знание, которое жизнерадостная чертова дюжина выносит из поездки, — это то, что мир, по которому они путешествуют, всего лишь большой музей и его главные экспонаты — люди.

---

«Всем привет!

Тут интересно — вторая по высоте столица мира, вы не знали? — магазинчики, цветные одеяла и люди — газоны — все говорят по-испански — католики — а знаете, мальчики, как будет по-испански „мужчина“? — вам бы вулканы понравились! — поездка ужасно интересная, как я уже говорила — от вас ни слова — никто не пишет. Вы мои шейные платки получили?

С.»

Миссис Каткарт тоже воспользовалась возможностью надписать открытку-другую; пока ждешь в холле в окружении багажа, делать все равно нечего. Она строчила одно и то же послание всем без разбору. «У нас все хорошо» и т. д. Климатические условия. Краткая сводка о взаимосвязи чистоты и кожного пигмента у местных. Сегодня уезжаем. По крайней мере, эти открытки помогут определить точное местоположение путешественников. Получатель глянет на картинку — такую же, как у Шейлы, — и попытается домыслить остальное. Дуг сидел рядом на чемодане; вот он лизнул марку — а ему уже следующую надписанную открытку кидают; эта пара составляла хозяйственную единицу — надомное производство. Дуг — в светло-голубых шортах и трикотажной рубашке; с солнцезащитными очками, прицепленными на карман, — не любил сидеть сложа руки.

Остальные неприкаянно бродили вокруг; мужчины, засунув руки в карманы, рассеянно обводили носком ботинок края чемоданов и узоры на ковре. Даже если автобус и опоздает — не страшно. Луиза, при брошке-полумесяце, сидела в непринужденной позе, по-детски вертя головой и стреляя глазами. Хофманн предпочел походить туда-сюда, избавляясь от осадка этого чужестранного дома с наглухо закрытыми ставнями, а она болтала о том о сем, даже не ожидая, что ей ответят. Странно, как вроде бы тривиальнейшие образы — фрагмент облупившейся стены, поры на чьем-то носу — упрямо бросают вызов ярким достопримечательностям.

А Вайолет, она…

Вайолет курила не столько по привычке, сколько из прагматизма, давая выход агрессии. На ней были огромные солнцезащитные очки; пахла она пудрой. В группе так обычно случается: она оказалась словно бы не у дел. Саша утащила Норта и Джеральда Уайтхеда к выставке: вдоль одной из стен, на длинной полке, выстроились банки с водой примерно на тридцать один литр каждая. В первых банках вода была прозрачнее джина, затем постепенно темнела; в последней плескалась коричневатая жидкость, а на дне скопился добрый дюйм осадка. Любопытная коллекция: пробы воды из реки Амазонки, последовательно взятые через равные промежутки по всей ее длине. Пусть не более десяти ярдов в длину, вереница банок наглядно иллюстрировала протяженность и даже неспешное течение могучей реки. Свеженапечатанный плакат во всю длину — статистика, справка о флоре и фауне на нескольких языках — был подписан Комитетом по туризму Амазонки.

— С тем же успехом это могла быть любая другая река, — пожаловался Джеральд. — Не вижу, в чем тут смысл.

— Да на вас не угодишь! — рассмеялась Саша.

И, взбудораженная обществом двух мужчин и перспективой снова тронуться в путь, крепко притиснула к себе его руку — сплющив податливую грудь. А с Филипом Нортом вечная беда: если ему что-то показать, он ведь всерьез заинтересуется. Сцепив пальцы за спиной, Норт внимательно разглядывал последнюю из банок.

Вайолет наблюдала за ними — и злилась на собственную нетерпимость. Она застыла в стороне — отвесной, темной скалой.

— Вы нынче утром в туалет заходили? — осведомилась она у Хофманна. Тот стоял в нескольких футах поодаль, лицом к ней.

Хофманн долго вглядывался в ее черты, нарочито медля с ответом, но пробиться за солнцезащитные очки так и не смог.

Уголки губ его поползли вверх.

— Ну, ты ублюдок, — сказала она. И выпустила кольцо дыма.

— Я не прислушивался. Так что ты спросила?

— Сегодня у нас в номере в унитазе вода закипела, — вернулась к теме Вайолет. — Не знаю, что и думать…

Хофманн по-прежнему буравил ее взглядом. Все шире расплываясь в улыбке.

Вайолет чуть отвернулась.

Сложив ладони рупором и имитируя аэропортовый громкоговоритель — это эсперанто стабильности, набирающее силу к финалу, — Гэрри Атлас возвестил о прибытии автобуса. Никто не рассмеялся; а ведь в начале путешествия могли бы — из вежливости или просто на всякий случай.

Всем пришлось самим выволакивать свой багаж из холла: вечная песня — наклоняешься, стукаешься коленями, пыжишься изо всех сил. Гвен торжественно несла высушенную голову.

Автобус выжидательно подрагивал; на боку его красовалась эффектная кремовая волна. А мотор между тем «закипал»: вот вам еще один из мелких латиноамериканских парадоксов. Водитель, похоже, нервничал; он резко нажал на педаль газа, а когда машина стронулась с места, оглянулся через плечо на пассажиров и потеребил пальцем усы.

Автобус покатил по узким улицам; австралийцы болтали о том о сем, глядя на знакомые вехи Кито. И тут всполошились собаки. Небо потемнело. Собаки лаяли, метались туда-сюда, по кругу, по улицам и на открытых площадях, а какая-то очумелая дворняга рысила впереди автобуса. Раскукарекались полоумные петухи. Переполошился маленький зоопарк. В воздухе повисло недвижное безмолвие; но много ли увидишь и почувствуешь из автобуса — на ходу, с открытыми окнами, да еще когда мотор тарахтит во всю мочь? Что-то ударило по крыше; побочный результат скорости, надо думать. А что это такое заволакивает треснувшее лобовое стекло: дождь — или пар? По небу зигзагами проносились птицы — целые эскадрильи безумных птиц. Животные, они такие вещи чувствуют. За пределами города овцы, наверное, жмутся по углам загонов. Но овец, равно как и птиц, и ошалевших псов, из автобуса не видать; никто не оглянулся назад, даже Кэддок. Машина уже въехала в кварталы городской бедноты: грязь, вонь, нищета — неудивительно, что водитель прибавляет газу. Похоже, это мотор и всесокрушающая обратная тяга сорвали со стены шаткий балкон — он накренился и стал осыпаться кусок за куском: пыль, дым, обломки остались позади. С грохотом обвалились металлические ставни магазинов. Ставни на первых и вторых этажах распахнулись, захлопали, затрещали. В автобусе туристы кивали, отпускали замечания, выказывали интерес. Южные стены архиепископского дворца обрушились целиком, как есть. С гвоздей, с крючков, со столбов сорвались бесконечно длинные, завешанные бельем веревки. Горшки для варки пошли трещинами; те, что остались неповрежденными, впоследствии «взорвутся» от одного прикосновения. С десяток дорожных карт, сложенных в стопку за противосолнечным козырьком, низверглись водителю на голову. А вот теперь ему пришлось остановиться, дать задний ход и поворачивать вспять. По всей улице валялись бессчетные кувшины и гипсовые девицы: верно, из кузова грузовика высыпались. Массивные уличные фонари раскачивались на проводах. По всему городу трезвонили бронзовые колокола — этот жуткий благовест заставил Вайолет украдкой глянуть на наручные часики. Крохотная минутная стрелка отвалилась. Какой шумный двигатель, какая вибрация! Обрушились еще стены. Где-то курился дым — позади, и повсюду, среди собак мелькали маленькие бегущие фигурки — точно шарики ртути, под стать стремительно отступающим декорациям улиц и знаков; так стирается память. Перекресток дорог рассекла трещина — точно открытку надвое разорвали, своего рода ошибка в фактах; там уже стоял карабинер, светя в глубину фонариком. Вскрылись канализационные трубы (в отличие от банковских сейфов), являя взору бессчетные богатства, затемняя сточные канавы. Фу, какая вонища! Ух ты, осветительный столб медленно вычерчивает кривую, а прежде держался под углом на своих «скрипичных струнах». Прорвало водопроводы; покатились апельсины и миски. Смотрите, а вон несколько индианок сбились в кучу, и все почему-то рыдают. Щебень, обломки, пыль, водяной пар. Уже на выезде из города по левую руку обрушился целый ряд лачуг — стертые временем и скоростью, на краю поля зрения, как часть обшей размытости впечатлений. А южноамериканский гонщик загодя загремел за решетку — за то, что нарезал круги по площади Святого Франциска в «понтиаке» приятеля, носясь за бездомной собакой и разгоняя нищих и старых клуш. Высушенные головы покатились с полок; полки покосились. Расплющенный уличный рынок превратился в цветной ковер: перцы и расколотые дыни все еще вертелись волчком или катались туда-сюда. Какой-то человек лежат ничком. Вверх по стене пробежала трещина — точно крыса. Позади автобуса юркий мотороллер проскользнул за мост — еще один с глаз долой, из сердца вон. Далекие лица сливались друг с другом. Гостиница, очертания главной площади и остов черного «бьюика» исчезли последними. Преждевременные роды, и смерти, и улыбки — о них наши туристы так никогда и не узнали. Город размывался, таял в скорости, постепенно удалялся. Все легло в руинах. Приливная волна реки Амазонки выплеснулась из банок и затопила ковер. Автобус притормозил; туристов пригласили в самолет — в тишину и покой салона. Вылетел рейс вовремя — оставляя Кито под облаком.