Мюррей Бейл - Ностальгия

• Название: Ностальгия
• Автор: Мюррей Бейл
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-40403-2

Если трое в лодке (не считая собаки) путешествовали по Темзе и узнали много нового о своей родной Англии (см. Джером К. Джерома). то спустя столетие тринадцать австралийских туристов отправляются в путешествие вокруг света и тоже узнают немало поле того о жизни народов мира (см. М. Бейла). Но главное знание, которое жизнерадостная чертова дюжина выносит из поездки, — это то, что мир, по которому они путешествуют, всего лишь большой музей и его главные экспонаты — люди.

---

Что такое турист?

К тому времени вежливое, однако отчетливое нетерпение уже давало о себе знать. Многие головы (в частности, тех, кто славился своей нетерпимостью к умозрительным размышлениям) все чаще оборачивались к открытой двери, за которой ожидали прозрачная ясность и надежная, как скала, солидарность. Итальянец это предвидел. Причиной-то всему (как всегда и везде) — ноги!

Вы только задумайтесь о давлении. Ощутите его! Более чем кто-либо, турист осознает свои пределы, и не только в смысле километража, но еще и пределы понимания и сопротивляемости. Что, устали? Вот вам пожалуйста; сами видите! Это — некий критерий. И тем не менее вы не останавливаетесь. Турист идет вперед, переставляет одну ногу за другой, — либо стоит в очереди. Вы воплощаете в себе весь человеческий опыт. Остановились. Снова вперед. Поиск, вечный поиск. Поиск чего? Неизменно великолепное зрелище. Вы заслуживаете медалей.

А медали подразумевают униформу: уж поверьте здесь латиноамериканцу-католику!

Натужно дыша, директор указал на Борелли, который опирался на трость, на Сашу, на все еще ошеломленную Луизу, на Джеральда, на Вайолет Хоппер: все они непроизвольно застыли на одной ноге в позе африканских фламинго. Агостинелли развел руками.

Последовало краткое рассуждение о музейной усталости. В отличие от большинства главных музеев этот был заботливо преобразован — не для того, чтобы снизить музейную усталость, а, наоборот, чтобы ее усилить. Чтобы заставить посетителей сосредоточиться на ногах! Незаметные уклоны, безликие стены, монохромная цветовая гамма и голые доски ненавязчиво дополняли друг друга. На переоборудование у директора несколько лет ушло. Голос набирал силу, увещевая: учитесь не только у музейных коллекций и у пейзажей, но и у своих собственных двух «ходулей». Они — это вы. Они — своего рода мерило; у них свой язык, своя, так сказать, поступь. Ха-ха.

Директор отрывисто рассмеялся.

— Господи благослови! — внезапно закончил он и уронил руки на костыли — утомленный, обессиленный учитель.

Туристы гуськом потянулись к выходу мимо экскурсовода, осознав внезапно, что искренне к нему прониклись. Коротко кланяясь, Агостинелли пожимал им руки, точно деревенский священник, прощаясь с паствой. Узкий лоб влажно поблескивал после этакой проповеди; возможно, потому он и кланялся? Уходя, австралийцы понимали, что никогда уже сюда не вернутся. Но и забыть не забудут.

Оказавшись снаружи, туристы не сразу сообразили, где они и куда теперь идти. И постояли секунду на белых ступенях, моргая от яркого солнца.

Досужие зеваки по-прежнему ошивались слева и справа, не без интереса поглядывая на группу. Малолетние чистильщики обуви, число которых, впрочем, заметно убавилось, автоматически застучали щетками. Стало зябко.

Кэддок отошел чуть в сторону — право, не мог же он видеть панораму плоских крыш, и густых теней, и совершенно иную рассредоточенность воробьев. Гвен наблюдала за мужем — на самом деле больше из гордости, — как тот задом пятился назад, без посторонней помощи (одна нога выше другой, ноги и растопыренные руки чем-то смахивают на свастику), чтобы сделать снимок: поймать в широкоугольный объектив и тех, кто прижмурился, и тех, кто при сумочке, и красновато-лиловый фон позади. И Агостинелли, запирающего двери.

— Ну что ж, — произнес кто-то (ох уж этот неизменный заполнитель пауз!).

А что произошло потом?

Задрапированная в черный костюм свастика развернулась к толпе на крыльце — и словно слилась с нею; куча-мала из пончо и напряженных, исхудалых лиц, одно — увенчано пропыленным котелком. Что-то пошло не так. Вспышка раздражения. Местные поднялись навстречу чужаку — словно одновременно за веревочки дернули. Кэддок замешался в толпу. Гвен, спотыкаясь, с криком кинулась к нему; Кэддок, разумеется, не мог видеть ни плевка на собственном плече, растекшегося в форме ласточки, ни протянутых к нему рук. В лице его отразилось удивление — а в следующий миг он уже катился по ступеням этаким многоруким клубком, одним локтем неизменно прижимая к себе фотокамеру.

Он же ногу мог сломать!

Гвен с визгом растолкала местных парней. Мальчишки-чистильщики обуви загомонили, засвистели, загромыхали жестянками.

Что до остальных, происходящее разворачивалось перед их глазами как бы в замедленной съемке. Вопреки всякому здравому смыслу. Словно пропасть разверзлась. А они так и остались на другой стороне.

Спустя много лет они еще скажут: «Это что, вот когда мы были в Южной Америке…»

Выкрикивая что-то по-испански, Джеральд бросился к месту событий, перепрыгивая через две ступеньки — а ступеньки-то широкие, поди побегай, тем более вниз. Недоразумение, видать, вышло. «¡Basta! ¿Qué hay?»[98] Вслед за ним, бурно жестикулируя и восклицая, спешили Гэрри Атлас и Борелли: Борелли — как лицо заинтересованное.

Вырвавшись вперед, Гэрри проорал что-то предводителю индейцев.

— Заткнись! — прошипел Джеральд.

— Предоставьте все ему, — подхватил Борелли. — Предоставьте все ему.

Вниз неспешно сошел Кен Хофманн.

— Отвратительное место, — откомментировала Вайолет, подразумевая Эквадор. — Он же ничего дурного не делал.

Джеральд внимательно выслушал болезненно-бледного индейца в первых рядах, успокоительно покивал, обернулся на Кэддока, кивнул снова. Поднял руку ладонью наружу, склонил голову: конечно, разумеется. И толпа, словно управляемая при помощи шкивов и тросов, вновь медленно оттянулась обратно на ступени.

— Ну и какая муха их укусила? — осведомился Гэрри.

Некоторые первобытные народы верят, будто фотоаппарат поражает параличом.

Склонившись над незадачливым фотографом, Гвен отряхивала от пыли его пиджак — своего рода внешнее проявление преданности, поскольку бедолага по-прежнему стоял на четвереньках. Чистильщики сапог захохотали: вот маленькие мерзавцы! Одно из темных окон на глазах у Кэддока разбилось вдребезги.

Он кое-как поднялся на ноги. Вид у него был потрясенный. Его даже пришлось развернуть в нужном направлении. Слышно было, как он бормочет себе под нос:

— Пока я падал, я сам себя сфотографировал. Подождите, я вам такие снимки покажу! История фотографии таких и не знает!

Да ну? Шейла загодя припрятала свой маленький «Instamatic» в сумочку. Все сошли вниз.

— Они нас не тронут, — заверил Дуг. — Мы же всего-навсего туристы.

Вайолет промолвила:

— Я как чувствовала. Неприятная здесь атмосфера. Не думаю, что мы тут желанные гости. — И добавила: — Я здесь ни в чем не уверена.

Группа согласно закивала: да-да, безусловно. Если Южная Америка такова, в ней, конечно, интересно, но… никто не скажет, что очень уж комфортно. В самом воздухе ощущается нечто странное, неспокойное. Арки; строгая геометрия каменных площадей; бесстрастные меднокожие лица; незнакомые статуи. Все такое чужое. Городские часы другое время показывают. Что до дружелюбного директора музея, так он и двери запер.

— Нам пора.

— Все идем медленно, не бежим…

— Этот ублюдок в первом ряду, — тяжело выдохнул Гэрри. — Видели гада? Вот сделай он еще только шаг, уж я бы ему вмазал.

— Пойдем!

Леон потерял крышку объектива.

— Ну и бог бы с ней, — прошептал Норт Гвен. — Задерживаться не стоит; объясните ему.

Гвен взяла мужа под локоть. Потянула. Потащила едва ли не силком. Сперва — преданность, теперь — расплата.

— А казалось бы, эти люди должны бы только радоваться, что их сфотографировали. Они ж все равно баклуши бьют, — громко возвестила она.

Австралийцы потянулись прочь от музея с его площадью. Упрямый фасад скрылся из виду последним. Туристы обернулись — а его и нет; исчез за углом с прихотливой каменной кладкой. Таким он и останется в памяти: здоровенным кавернозным пятном. Со временем он увеличится в размерах, тени сделаются гуще, он будет массивен и сер, однако до странности пуст. А печаль он нагонял уже сейчас. Идти быстрее группа не могла. Кэддок сильно хромал: сперва его поддерживала Гвен, затем Гэрри; остальные убрели вперед.

Город в окружении вулканов: высокие конусы, а по склонам рассыпались в беспорядке кубики домов, создавая в котловине интересный эффект аналитического пространства и формы. Дома-призраки: рука дрогнула либо у фотографа, либо у печатника, и на фотопластинках («Фотогравюра», Кито) образы удвоились и утроились — в том числе и колокольни, и шпицы, и стрелки часов. Которая часть — реальна? Какой край? Тысячи и тысячи красных черепичных крыш умножились в три, в четыре раза; их кроваво-красные чернила растеклись по небу, погубив типично открыточную синеву — эту безупречно прозрачную международную квинтэссенцию небесной сини. Нарисованная шариковой ручкой стрелочка указывала на одну из крыш в отдалении; но слова «НАША ГОСТИНИЦА» нашли иную цель — Museo de Piernas.