Борис Горбачевский - Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

• Название: Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!
• Автор: Борис Горбачевский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21138-8

«Люди механически двигаются вперед, и многие гибнут — но мы уже не принадлежим себе, нас всех захватила непонятная дикая стихия боя. Взрывы, осколки и пули разметали солдатские цепи, рвут на куски живых и мертвых. Как люди способны такое выдержать? Как уберечься в этом аду? Грохот боя заглушает отчаянные крики раненых, санитары, рискуя собой, мечутся между стеной шквального огня и жуткими этими криками; пытаясь спасти, стаскивают искалеченных, окровавленных в ближайшие воронки. В гуле и свисте снарядов мы перестаем узнавать друг друга. Побледневшие лица, сжатые губы. Кто-то плачет на ходу, и слезы, перемешанные с потом и грязью, текут по лицу, ослепляя глаза. Кто-то пытается перекреститься на бегу, с мольбой взглядывая на небо. Кто-то зовет какую-то Маруську…»

Так описывает свой первый бой Борис Горбачевский, которому довелось участвовать и выжить в одном из самых кровавых сражений Великой Отечественной — летнем наступлении под Ржевом. Для него война закончилась в Чехословакии, но именно бои на Калининском фронте оставили самый сильный след в его памяти.

---

— И командует всем — твой любимец Жуков!

— Почему мой? Его высоко ценит Сталин. Жуков — мощный генерал, уже спас Москву и Ленинград. Все так считают, не только мы, весь мир.

— Как Кутузов?

— Ну, тогда война была другой, трудно сравнивать. Я подсчитал, за сколько дней Наполеон добрался от Немана до Москвы. Не поверишь! Французы пешком, их было больше четырехсот тысяч, на конях — только кавалерия, офицеры и генералы, а у Москвы оказались быстрее, чем немецкие танки.

— Это я понимаю. Это потому, что Кутузов заманивал Наполеона и до Бородина не дрался по-настоящему. А мы с первого дня — хоть и отступали, но бились до последнего, один Смоленск чего стоит — два месяца держал немцев.

Ночь, перестук колес… Вроде бы засыпаем… Ворочаюсь, опять эти вопросы, никак не могу от них отмахнуться: почему Юрка знает больше меня, почему глубже и самостоятельнее мыслит, почему он образованнее меня?..

Я не получил систематического образования. Но это я понимаю сегодня. Все мои школьные годы мы с мамой мотались следом за отцом — как говорили в тридцатые, — «куда партия пошлет». Это было время огромных перемен в жизни страны; менялось и обучение: без конца изменяли программы, реформировали русские школы в украинские и наоборот. Да и сам я был порядочным лентяем — футбол летом, коньки зимой занимали больше времени, чем задачки и правописание, учился «чему-нибудь и как-нибудь». А папе было не до меня: он строил коммунизм. Заботилась обо мне мама — мой добрый ангел. Она старалась подыскать мне учителей по немецкому языку, музыке. В то время это было просто: еще сохранились остатки старой русской интеллигенции, люди эти жили скверно, боязливо, часто без работы и куска хлеба. Лишь в тридцать шестом государство милостиво разрешило принимать их на работу. Жалею ли я сейчас, что прозевал и музыку, и немецкий? Очень! Наверное, свою роль сыграла и излишняя мягкость родителей, их неумение убедить или даже заставить учиться как следует, сесть за рояль, овладеть языком. А может быть, дело во мне самом, моем внутреннем сопротивлении всякому нажиму. И родители это поняли?.. С детских лет и по сей день мне кажется, что во мне живет кто-то еще, кто постоянно укоряет меня, никак не хочет понять меня и моих поступков. Возможно, в этой «язве» причина сомнений, неуверенности, которые преследовали меня с юности?.. Как от них избавиться, я не знаю до сих пор.

14 мая. Казань. Восьмой день в пути. Пересекли величественную Волгу. Все чаще встречаем необычные эшелоны — на восток из Центральной России везут целые заводы, люди спят прямо на платформах у машин, станков.

Набили животы гороховым супом. Готовь противогазы!

Моя очередь идти за водой. Надеваю на себя больше десятка фляжек, быстро добираюсь до кранов водокачки. Вдруг за спиной знакомый голос. Кто бы подумал — Юлик Герц! Он тоже пришел за водой. Подождал его, чуть поговорили. Юлик, как всегда, съязвил:

— То, что нас досрочно выпихнули на фронт, — мысль, не лишенная смысла. За это нам, курсантам-тюменцам, поставят самый большой памятник!

Я возмутился:

— Не понимаю, о чем ты?! Всегда говоришь не то, что думаешь! Я верю в победу! И в возвращение тоже верю!

— Оптимист, завидую. Ты не представляешь, что ждет нас.

— Зато тебе доложили! Ладно, не каркай!

Курсанты-тюменцы. 1942 г.

Но Юлик не был бы Юликом, если бы не пошутил на прощание:

— До встречи на том свете!

16 мая. Заканчивался десятый день, как мы в дороге. Ночь. Спать неохота, давят мысли. Юрка тоже не спит. Начинается разговор.

— Всего десять дней прошло, а никто уже и не вспоминает об училище.

— Чего о нем вспоминать, — вяло возразил Юрка.

— Так, да не так. Казарма…

— О казарме не говори! — вдруг вскинулся Юрка. — Сборище картежников и мелких воришек! И мы пойдем с ними в бой! Они и своих, даже мертвых, обворуют!

— Юрка, нельзя быть таким нетерпимым. Конечно, казарма есть казарма, никто не спорит; дома, понятно, уютнее. Зато в училище раскрылись твои штабные способности, ты ведь и не подозревал о них.

— Не будем спорить. Фронт нас рассудит. Только знай: я — человек не армейский, я без свободы выбора жить не могу, а в армии какой выбор? Налево, направо, вперед! Сейчас война — это совсем иное дело, воевать буду честно. Но надо понимать: если умение командовать зависит только от умения подчиняться, из такого командира может получиться только исполнитель, лидер — никогда!

— Но, Юрка, ведь не всякий способен стать лидером. А на фронте я бы хотел, чтобы рядом был просто опытный человек, знающий что к чему, а по-твоему — всего лишь исполнитель.

— Тут ты прав. Но кто-то ведь должен брать на себя ответственность и отдавать приказы, от которых зависит результат сражения.

— А ты, Юрка, становишься прямо-таки максималистом.

Разговор меня разозлил, но и навел на размышления, подсказал несколько добрых мыслей об училище. Решил их записать, чтобы не забыть.

ОДА КАЗАРМЕ

О казарма!

Первая встреча с тобой не принесла радости. Не в один день я привык к тебе и оценил то, чем ты стала в моей жизни.

Сто тридцать два дня провели мы под твоими сводами!

Ты сплотила нас, мальчишек, точно перелетную стаю, и помогла, как умела, перенести тяжесть твоей суровой жизни. Ты закалила нас! Избавила от многих иллюзий! Ты помогла нам легче совершить резкий поворот от прежней беззаботной жизни к новой, далеко не сладкой армейской службе. Ты ввела нас во взрослую жизнь.

Ты сделала нас грубее, недоверчивее, может быть — бессердечнее. Это правда. Но не вся!

Ты подарила нам новых товарищей! Братство твое, о казарма, подавало нам руку помощи и помогало выжить! Ты вручила нам Полевой устав — первый солдатский букварь! Ты изо всех сил старалась учить нас! С тобой мы постигали азы службы и трудную военную науку!

О казарма! Тебя нередко клянут, и не напрасно! Ты была тягостной и убогой — мы отсчитывали дни до минуты, когда сможем расстаться с тобой! забыть зловоние мужицкого пота! невыносимый ночной храп! избавиться от смрада вонючих портянок! А скабрезные шутки! Гадкие анекдоты! Мерзостные поступки, выходящие за грань нормальности! Не украшали они наши будни, не привлекали к тебе сердца. О да, казарма! Мы готовы были в одночасье распрощаться с тобой. Любой ценой! Даже немедленно отправиться на передовую! Даже «пасть смертью храбрых»!

Но ты, казарма, не отпускала, держала цепко — ты учила и закаляла нас.

И вот пришел ПРИКАЗ! И ты торжественно выпустила нас. Мы едем на фронт!

«Мы из одной казармы» — эти простые слова стали нашим общим курсантским паролем. Вместе мы пойдем в бой!

* * *

Уверен, прочти ребята эти строки, большинство согласилось бы со мной. В этом меня никто не разубедит. Сам я до сего дня, несмотря ни на что, сохранил добрую память о том времени.

Ни тогда, ни позже я так и не перечитал написанного той ночью в поезде. Моя ода, как и все путевые записи, которые я воспроизвожу здесь по памяти, вскоре сгорела в костре. Как это случилось, я еще расскажу.

17 мая. Одиннадцатый день пути. Арзамас. Проехали Каныш и Сергач. Там и там стояли недолго.

Стихли разговоры о фронте. Больше никто не интересуется, куда нас везут. Если кто-то пытается заговорить об этом, остальные стараются отойти. Чем ближе к фронту, тем чаще люди замыкаются в себе. Перестали горланить. Наверное, не хочется думать о смерти, лучше рассуждать о жизни, так легче.

Очередной набег на станционный базарчик. Такие набеги уже приняли регулярный характер. Едва паровоз сбавляет ход, особенно на малых станциях, как самые сильные, ловкие, наглые выскакивают из вагонов и штурмуют женщин, продающих продукты. Сначала платили честно. Когда деньги иссякли, а это произошло очень скоро, перешли на натуральный обмен: за двадцать картошек шли носки, за горшочек соленых огурцов — нательная рубашка, даешь новые чистые портянки плюс кусок мыла — получаешь бутылку молока. Чем ближе к центру России, тем более убого выглядели станционные базарчики. Но набеги продолжались. На обмен пошли подарки из дома: варежки, кисеты, нитки и иголки, носовые платки, писчая бумага, карандаши, расшитые полотенца, соль, запасливо натасканная из столовой училища.

Когда иссякли товары для обмена, набеги приняли дикий характер: обманом и насилием курсанты отбирали у старушек еду и убегали — женщины стояли в немом ужасе, не понимая, как такое может происходить.

Сегодня Женечка попытался остановить налетчиков. Скандал случился перед остановкой. Четверо курсантов, прихватив пустые вещмешки, направились к двери вагона. Женечка своей высоченной фигурой перегородил им дорогу — стоял молча, скрестив на груди руки. Идущие поначалу ничего не поняли.