Владимир Бараев - Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

• Название: Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве
• Автор: Владимир Бараев
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5-250-00014-2

Творчество Владимира Бараева связано с декабристской темой. Ом родился на Ангаре, вырос в Забайкалье, на Селенге, где долгие годы жили на поселении братья Бестужевы, и много лот посвятил поиску их потомков; материалы этих поисков публиковались во многих журналах, в местных газетах.

Повесть «Высоких мыслей достоянье» посвящена декабристу Михаилу Бестужеву (1800–1871), члену Северного общества, участнику восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Действие развивастся в двух временных пластах: прошлое героя (в основном события 14 декабря 1825 года) и его настоящее (Сибирь, 1857–1858 годы).

---

После боя «Ла фортэ» сам идти не мог, отбуксировали от Петропавловска, несколько ден латали. Потом вышли в море, а раненых стоко, что вахту нести некому. Тут-то мы, пленные, и сгодились.

— Не били вас больше? — спросил Бестужев.

— Нет, даже вроде как зауважали. Французы — народ хороший, отходчивый. Хошь и воевал с имя, а зла на них нет. На Сандвичевых островах раненых сдали, подремонтировались и к мысу Доброй Надежды. А в Брест пришли, хотели меня в дом колодников сдать, но Себастьян, матрос, друг мой, я его Севой звал, к себе на постой взял. Такелажничал, паруса шил, корабли чинил. Но хошь и пленный, а и дома так не жил, как там. Вином у них мамзели торгуют, и такие обходительные, любому, как барину, улыбаются, — Эмиль встал, прищурил, глаза, волосы поправил, ногой шаркнул, плечами могучими повел и, как ни странно, довольно точно изобразил «мамзель». Бестужев невольно улыбнулся.

— Ладно, Эмиль, договорим в другой раз. У меня дела.

— Спасибо за разговор! Прямо душу отвел. Моряк моряка завсегда поймет…

СЕНАТСКАЯ ПЛОЩАДЬ

Продолжая чтение, Бестужев морщился. Частью от незнания, но в основном преднамеренно Корф искажал событий, всячески очерняя мятежников. И, как ни досадно, это запутало Бестужева. Он никак не мог вспомнить, когда и при каких обстоятельствах ушел с площади Якубович, а потом вдруг появился на той стороне — возле царя. Корф писал, будто тот ходил в разведку, но никто из восставших не возлагал на «кавказца» этой миссии.

На каторге декабристы избегали выяснения отношений, но однажды Бестужев спросил Якубовича, о чем говорил он с царем. Тот, как всегда, горделиво подбоченился и заявил, будто пытался напугать императора, сказав, что скоро подойдут другие полки, и тогда, мол, ему несдобровать.

— Послушай, — спокойно сказал Бестужев, — я тебя знаю, нас тут двое, публики нет, перестань играть. Как же царь не арестовал тебя после тех слов и отпустил? Не за тем же, чтобы сказать, будто он нас крепко боится?

Странно, но Якубович не стал шуметь, кипятиться Неожиданно, опустив голову, он сказал, что все его беды — от несчастной страсти казаться необыкновенным. И это действительно было так. Всегда и всюду Якубович стремился быть в центре внимания. Вот и тогда на площади он не смог удержаться от искушения пощекотать нервы и себе, и императору, и восставшим. В те минуты, когда он несколько раз переходил с одной стороны на другую, он, вероятно, испытывал счастливейшие мгновения жизни. Еще бы, с одной стороны — восставшие в грозном каре, с другой — царь со свитой, а он, Якубович, разговаривает с ним. Все настороженно смотрели, слушали, о чем речь. Потом он со значительным видом, торжественно направился к каре, воздев на шпагу белый платок.

— Держитесь! Вас крепко боятся! — сказал Якубович.

— Почему это «вас»? Ты что, не с нами? — спросил Щепин.

— У меня рана заныла…

— Трус! — бросил Щепин.

Якубович побледнел, ибо не было оскорбления обиднее этого, и схватился за шпагу, но солдаты навели на него штыкн, и он исчез с площади.

Обо всем этом Бестужев узнал позднее. Находясь на углу фасов каре со стороны Сената и Невы, он видел лишь, как от Адмиралтейского бульвара на площадь въехали верховые конногвардейцы — первые из правительственных войск. Лошади шли спокойно, словно на водопой, который находился напротив памятника Петру, правее моста.

— Вон Орлов с медными лбами! — закричали в толпе. Кирасиров звали так из-за медных касок на головах. Потом солдаты передали по цепи, что прибыли преображенцы. Вскоре Бестужев увидел, как они прошли на набережную и закрыли вход на Исаакиевский наплавной мост.

И вдруг со стороны Невы появилось развевающееся знамя Лейб-гренадерского полка. Впереди — Сутгоф со знаменщиком. Солдаты вбегали на набережную у водопоя, а некоторые лезли прямо через береговой гранит. Лейб-гренадеры были экипированы основательнее московцев — в шинелях, с сумками, полными патронов и провианта. И что удивило: преображенцы, поставленные ограждать площадь, не препятствовали, а даже помогали гренадерам взбираться наверх, поддерживая их ружья и сумки. И Бестужеву показалось, что преображенцы обязательно примкнут к восставшим.

Московцы встретили лейб-гренадеров криками «ура». Каховский воскликнул: «Каков мой Сутгоф!» — и бросился обнимать его. Незадолго перед этим он виделся с Сутгофом, и тот подтвердил, что обязательно выведет свою роту. Но привел гораздо больше.

…Лейб-гренадеры уже присягнули, когда к ним прибыл Одоевский и сказал о выходе московцев. Но Сутгофу удалось увлечь за собой солдат, провести их через Петропавловскую крепость, где дежурили однополчане, и по льду Невы выйти на площадь.

Когда Сутгоф начал выстраивать своих солдат перед московцами, Бестужев направился к другому фасу каре Пущин и Оболенский сказали, что Трубецкого еще нет, а Рылеев уехал в Финляндский полк на помощь Розену. В это время толпа левее Сената у Галерной улицы почему-то заволновалась, люди расступились, и на площадь начали выбегать колонны Гвардейского экипажа во главе с Николаем Бестужевым. Ликование охватило московцев и лейб-гренадеров, которые встретили моряков еще более громким «ура».

Александр и Михаил бросились обнимать брата Николая. О, как молод был он в ту минуту! А моряки все бежали и бежали из Галерной улицы — рота Арбузова, за ней роты Акулова, Мусина-Пушкина, Михаилы Кюхельбекера, Дмитрия Лермонтова, Александра Цебрикова. А среди них — мичманы братья Беляевы, братья Бодиско, Дивов, Вишневский, Тыртов…

Гвардейский экипаж вышел почти в полном составе — тысяча сто человек!

Выстроенные «колонною к бою», моряки с трудом уместились между каре и забором воздвигающегося Исаакия. Рабочие, забравшиеся на крыши сараев, тоже приветствовали приход моряков, обещая поддержку, мол, камней, поленьев против кавалерии хватит.

Вскоре появился Рылеев. И хотя поездка к финляндцам и поиски Трубецкого окончились неудачей, казалось, радости его нет предела. Горячо обняв Николая Бестужева, он воскликнул:

— Это минуты нашей свободы! Мы дышим ею! И жизни своей не жаль за них!

Толпа на углу Галерной улицы вдруг снова расступилась, и там показались солдаты Павловского полка. Бестужев понял, что не дремлет и царь. Вскоре от манежа к Сенату поскакали конногвардейцы во главе с Апраксиным и Вельо. Из-за забора стройки в них полетели камни, поленья. Сквозь дробный стук копыт послышались звонкие удары камней о толстые кирасы и шлемы. Подстегнув и пришпорив коней, кирасиры помчались вдоль площади к Сенату.

Бестужев побежал к своему фасу каре. Солдаты его роты, думая, что всадники с ходу пойдут в атаку, вскинули ружья. Бестужев бросился вперед и, едва зазвучали выстрелы, выбежал под пули и приказал прекратить огонь. Вспомнив о Михаиле Пущине, который обещал вывести свой эскадрон, он послал Одоевского к Английской набережной узнать, нет ли там Пущина. Выяснилось, что Пущин заболел и остался в казарме. Саша Одоевский попытался переманить коннопионеров, но полковник Засс прогнал его.

Сообщив об этом, Саша вдруг показал на какого-то человека, неторопливо идущего по набережной от Адмиралтейского бульвара мимо строя преображенцев, которые почему-то смеялись и шутили над путником. Высокого роста, тучный, широколицый, в старой, изрядно поношенной шубе и валенках, старик, не обращая внимания на шутки солдат, как ни в чем не бывало продолжал идти вдоль строя. Но, поравнявшись с памятником Петру, неожиданно повернул и направился к каре.

— Эй, дедушка, куда ты идешь? Чай, заблудился? — кричали солдаты с обеих сторон. И тут Бестужев узнал Крылова и, хотя не был знаком с ним — видел лишь изредка, подошел к нему.

— Иван Андреевич! В самом деле, куда вы?

Старик остановился, внимательно оглядел Мишеля и Сашу. Отеческая улыбка мелькнула в его глазах.

— Да вот, хочу посмотреть зачинщиков из молодых голов.

А выглядели они, действительно, настолько юными, что показались ему мальчиками на бале-маскараде в мундирах с чужого плеча.

— Но здесь же опасно, — улыбнулся Мишель. Однако, видя, что Крылов, отдышавшись, намерился идти дальше, решил проводить его. Они завернули за угол каре и пошли к Сенату.

— Так вы считаете нас безбожниками? — неожиданно спросил Одоевский. Крылов удивленно глянул на него. Мишель насторожился, не думает ли Саша надерзить, но тот, улыбнувшись, прочитал из басни «Безбожники»:

Зачинщики, из молодых голов,
Чтобы поджечь в народе буйства боле,
Кричат, что суд небес и строг и бестолков;
Что боги или спят, иль правят безрассудно;
Что проучить пора их без чинов…

Крылов шел, внимательно слушая Сашу, и когда тот кончил чтение, остановился и спросил, как его зовут.

— Александр Одоевский, корнет лейб-гвардии Конного полка. А это — штабс-капитан Московского полка Михаил Бестужев.