Андрей Семёнов - Пятая рота

• Название: Пятая рота
• Автор: Андрей Семёнов
• Издательство: Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-45601-7

Сержанту Андрею Семину крупно повезло: его хоть и отправили служить в Афган, зато он попал в подразделение связи. Что может быть лучше на войне! Свой особый распорядок дня, относительно комфортное «рабочее» место и никакого риска — служи себе в удовольствие и считай дни до дембеля. Но вдруг все круто изменилось. За безобидную шутку в адрес командира Андрея опускают на самое дно армейской иерархии — в мотострелковую роту, в пулеметно-гранатометный взвод. Вдобавок отделение, куда его определяют, пользуется дурной репутацией «залетного». Вот когда сержант по-настоящему понял, что такое Афган и что такое война…

---

Не зная войны, я пугал себя вымышленными страхами.

Едва разведя свои посты я разыскал в караулке Рыжего, но и он ничего не знал: Щербаничи сменились после обеда и в штабе их не было.

— Через час будут, — успокоил нас Мусин, — звонил помдеж, сказал «уже Мазари проехали».

«Какие Мазари? Далеко они или близко и в какой стороне? Хорошо это или плохо, что полк их проехал, эти Мазари?» — промелькнуло у меня.

— Ну, мордвин, вешайся!

Барабаш подошел и по-дружески обнял меня за плечи. Сказал негромко, без злобы и никакого желания повеситься у меня не возникло. Я улыбнулся ему:

— Поздно. За углом военкомата нужно было. А теперь — я уже дал присягу. Самовольное повешение приравнивается к дезертирству.

— Молодец! — похвалил он меня, — не ссы никого. Будет трудно — обращайся. Поможем по-соседски.

Второй батальон располагался компактно и чуть особняком. Палатки шестой роты стояли метрах в пятнадцати от нашей, сразу после палаток минометной батареи, которая была нашим ближайшим соседом. Наша палатка была крайней в батальоне. За ней шел переулок в палаточном городке, а за переулком палатки комендантского взвода, штабных писарей и РМО. Но, это, как говорится, «другая песочница». А иметь в соседях таких заступников как Мирон и Барабаш было как-то спокойнее, чем не иметь никаких. По крайней мере четыре здоровенных кулака на моей стороне.

Наконец, после трех часов дня со стороны КПП послышался рев труб и бой барабанов: полковой оркестр грянул «Встречный марш», приветствуя вернувшихся.

«Едут! Приехали уже!» — застучало в голове.

Мы с Рыжим метнулись к «собачке» — калитке в караульный городок, — но разглядеть ничего было нельзя: из-за модуля ПМП не видно было ни оркестра, ни самого КПП, только слышались радостные звуки марша. Можно было видеть только угол штаба, большую часть плаца, палаточный городок и столовую. Вытягивать шеи было бесполезно: полковой медпункт загораживал обзор, а покидать караульный городок мы не имели права до конца караула. Я чуть не подпрыгивал от нетерпеливого любопытства:

«Вот они — герои!» — думал я, — «настоящие «псы войны», прожженные афганским палящим солнцем, покрытые дорожной пылью, пропитанные порохом герои!».

А как еще назвать людей, которые ходят на войну как на работу? Привычную, надоевшую, опасную, но необходимую для спокойствия и мирной жизни других людей работу.

До сих пор свое представление о войне и боевых действиях я составлял по фильмам и книгам про Великую Отечественную. Мне наивно представлялось, что главное дело на войне — это всем гуртом бежать в атаку вслед за развевающимся впереди развернутым Красным Знаменем и кричать «ура!». В фильмах солдаты носили усы и медали и всегда готовы были отдать жизнь за Родину. Поэтому, я ожидал, что сейчас в полк стройными колоннами поротно и повзводно, звеня медалями и сверкая орденами войдут герои с автоматами за плечами и, отбивая строевой шаг, выстроятся на плацу для очередного награждения отличившихся. Стряхнут пыль с манжет и коленей и застынут в ожидании. Я уже мысленно видел как седой полковник, стоя возле развернутого знамени, вручает награды солдатам, а те выходят по одному, рубят строевым, с достоинством принимают медаль или орден, пожимают протянутую руку любимого командира и четко произносят: «Служу Советскому Союзу!».

Глупый, глупый, глупый, глупый…

Глупый и наивный младший сержант Советской Армии первого года службы.

Какая жестокая и ошеломляющая действительность!

Какая пошлая проза жизни!

Как легко от первого же соприкосновения с грубой реальностью слетают с переносицы розовые очки юношеской сентиментальности и с каким сухим треском разлетаются они на мелкие осколки по камням и гравию, попираемые ногами жестокосердных сослуживцев и открывая глазам бесстыдный в своей обнаженной простоте мир, ярко освещенный афганским солнцем.

Мир без теней и полутонов.

В полк стали втягиваться БТРы. В своей носорожьей громоздкости они медленно ползли по бетонированным дорожкам к палаткам и только некоторые, не дожидаясь своей очереди или желая срезать путь, ехали прямо через плац. На броне сидели или шли рядом…

Нет, не герои!

Даже не солдаты.

По-хозяйски оседлав БТРы или сопровождая их вольным шагом, в расположение полка хлынула банда махновцев!

Ни на какой строй не было даже намека. Перешагнув за ворота КПП, люди веером расходились по свои палаткам и модулям, не соблюдая дороги, а лишь держа направление. Все они были одеты в отвратительнейшее тряпье, не столько ветхое, сколько грязное и среди них не было двух, одетых одинаково. Хэбэ, тельники, маскхалаты, кэзээски, трико, штормовки, сапоги, ботинки, кеды, кроссовки — все это варьировалось в невообразимых комбинациях. Глядя на это стадо то ли нищих, то ли анархистов времен Гражданской войны, я вспомнил капитана-покупателя, который на вертушке прилетел на Шайбу за молодыми — и он показался мне едва ли не франтом на фоне того тряпья, которое было сейчас надето на прибывших с операции.

Мы с Рыжим переглянулись. В его взгляде читалось то же разочарование, что и в моем:

«А где же герои?! А где же медали?! Вот этот сброд блатных и шайка нищих и есть те самые «псы войны»? В хорошее же место мы попали для продолжения службы! Даже еще короче — мы попали…».

Впечатление о горно-стрелковом полку как о сборище анархистов укрепилось окончательно, когда из БТРов, вставших возле палаток, через люки десантных отделений стали выволакивать какие-то матрасы, подушки, одеяла. Оставшиеся на броне что-то отвязывали от башни и от кормы и сверху подавали ящики, картонные коробки и что-то еще, чего было не разглядеть. Анархисты сновали вокруг БТРов как муравьи возле гусеницы, сноровисто перетаскивая весь этот бродяжий скарб в палатки.

«Мама! Куда я попал?! Забери меня отсюда. Мешочники. Как есть — мешочники».

Если бы я был художник и мне бы вздумалось все происходящее сейчас в полку с натуры перенести на холст, то картину я бы не задумываясь назвал: «Цыгане вернулись с ярмарки».

И это был бы chef-d'oeuvre.

В течение следующих нескольких часов вся это золотая орда разбившись на небольшие кучки, отдаленно похожие на строй, ходила мимо караулки в баню и из бани. В бане происходило чудесное преображение нищих в солдат срочной службы и они выходили оттуда в чистом, держа свои снятые лохмотья подмышкой.

Однако, помывка нескольких сот человек из восьми леек дело небыстрое и поэтому, дежурный по полку перенес ужин на час, чтобы все, вернувшиеся с операции, смогли привести себя в порядок, прежде, чем сесть за стол.

Караул закончился — после развода в караулку пришла смена и стала принимать дежурство. Я в последний раз, уже с новым разводящим, развел посты и снялся с караула. Сдав автомат обратно Барабашу, я с замирающим от робости сердцем пошел в свою палатку, где меня, я это знал точно, с огромным нетерпением ждали мои будущие сослуживцы трех призывов — духи, черпаки и деды.

«Как они меня примут?» — едва ли не обмирая думал я, переставляя ватные от усталости и непонятного страха ноги.

Мне очень хотелось оттянуть момент моего появления в палатке, а еще лучше придти туда после отбоя, когда все будут спать, но как бы я объяснил свое трехчасовое отсутствие? Время — семь. Отбой — в десять. Где мне шариться все это время? Вдобавок, пацаны могли бы подумать, что я сконил, а это позорно. Я вспомнил, про Мирона и Барабаша и это придало мне немного храбрости.

«Не съедят же меня, в конце концов».

Когда я вошел в палатку, взвод только что вернулся из бани. Полтора десятка пацанов, поочередно глядя в осколок зеркала, расчесывали влажные волосы, развешивали мокрые полотенца и, пардон, стираные трусы по спинкам кроватей и укладывали в тумбочки мыльно-рыльные принадлежности. Картина была мирная, почти идиллическая.

— Здравствуйте, — вякнул я, переступив порог.

Никто не бросил своего занятия. Тот, кто причесывался, продолжал причесываться, тот, кто копался в тумбочке продолжал в ней копаться, но все посмотрели на меня с явным интересом.

— А-а. Молодой? — сказал после некоторой паузы невысокий пацан с черными волосами и каким-то простым лицом, — проходи. Младший сержант? А что заканчивал?

Никто не набросился на меня с кулаками прямо с порога. Никто не сказал мне худого слова. А улыбка у черноволосого была такая располагающая, что мои страхи мгновенно пропали.

— Ашхабад. Первый городок.

— А-а, — встрял в беседу другой пацан — небольшого роста, с фигурой борца классического стиля, — знаем. Проходи. Меня Саня зовут. Его — тоже Саня. Только он — Полтава, а я Кравцов.

Меня усадили за стол, мой призыв предложил мне чаю с конфетами — «с устатку» после караула — и начались расспросы.

В замкнутых мужских коллективах — в тюрьме ли, на зимовке или в Афгане — новый человек — всегда интересен. Старожилы, годами принужденные находиться в обществе друг друга, лишены возможности хоть на минуточку попасть в родные места, хоть одним глазком взглянуть: что там и как? Не имеют они на это права. Не отсюда ли, не от постоянной ли, ни днем, ни ночью не отпускающей тоски по дому, идут корни землячества? На земляке, на человеке, родившимся и выросшим с тобой в одном городе иди в одной деревне, как бы лежит светлый отблеск тех мест где вы, еще не зная друг друга в мирной жизни, наверняка бывали каждый по отдельности. У нового человека стараются выпытать все последние новости из дома, из России, из Союза — все интересно, все важно знать, все, что происходит по другую сторону границы, куда ни им, ни мне хода нет.