Кэтрин Уокер - Остановка в Венеции

• Название: Остановка в Венеции
• Автор: Кэтрин Уокер
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-47823-1

Молодая американка Нел Эверетт едет в поезде вместе со своим мужем, известным музыкантом, совершающим концертное турне по Италии. Ее чувства пребывают в смятении. Ей кажется, что ее отношения с мужем подошли к той черте, где уже нет ни надежды, ни сожалений — одна лишь тоска и непонимание. Нел остро ощущает необходимость что-то изменить в своей жизни. Под влиянием внезапного порыва она сходит с поезда в Венеции и снимает номер в отеле. Впервые за восемь лет предоставленная самой себе, Нел отправляется бродить по городу, переполненная восхитительным ощущением свободы. Здесь, в этом городе, похожем на сказку, ей суждено встретиться с людьми, которые перевернут ее жизнь. Нел ожидает настоящее приключение, в котором ей придется погрузиться в древнее прошлое Венеции и участвовать в разгадке тайны одного утраченного шедевра…

Впервые на русском языке!

---

Боже милосердный, мне страшно за нее. Возлюбленный Иисусе, спаси ее, сбереги!

Глава восьмая

Ни с кем не разговаривая, я выскользнула из дома и пошла по самой дальней набережной, которую смогла отыскать, переживая все свои печали и мучаясь от ужасной беспомощности перед чужой болью.

Каково ей было? Когда самый любимый на свете человек погибает в одночасье ужасной смертью, в городе чума, а под сердцем невинное живое дитя, часть любимого, готовится прийти в этот разгромленный мир. Горе, нежданное горе, оно терзает, разъедает не только сердце, ум, душу, но и тело. Сгибает пополам, заставляет корчиться, жалит, как тысяча змей. Но где-то под всей этой болью дожидается появления на свет то самое дитя. Она продержалась двадцать два дня. В этой непостижимой агонии? Молилась, заставляла себя жить ради ребенка. И еще рисовала? Думаю, что да, ведь держать в руках кисть было все равно, что касаться его, ушедшего, касаться их прошлого, того, чем они владели, растворяться в работе, отвернуться от мира, на краткий миг выбраться из ада. Что еще ей оставалось?

Возвратившись, я не смогла заставить себя подняться в комнату. Улеглась на кушетке в пустой гостиной — на той же самой, где много недель назад открыла глаза после обморока. Как и тогда, все вдруг представилось мне в новом свете, только теперь меня потрясли хрупкость и бренность существования, а не скрытая в нем прелесть. Как же стремительно и катастрофично может все измениться…

Поглощенная собственными переживаниями, я прошляпила важный урок. Который, как мне кажется, состоит в том, что все может произойти когда угодно. Не стоит рассчитывать на покровительство и защиту окружающей действительности, как ни борись, ни страдай, ни побеждай, — и неважно, обретешь ты, в конце концов, счастье или нет. Я вспомнила веселый день рождения Клары, когда она почувствовала, что перешагнула порог и попала в землю обетованную. Нет никакой земли обетованной. А пороги есть. Получается, все тщетно? Тщетность тоже, но это самое меньшее. Главное в том, чтобы найти в себе мужество признать крайнюю ненадежность окружающего мира и все же рискнуть воспользоваться теми безграничными возможностями, которые дает, пусть и краткий, миг жизни, дыхания, сознания. Его так легко проморгать. Самая сложная задача — не обрасти мхом, сопротивляться рутине, когда одно и то же по бесконечному кругу, как сказала Люси. Раскрыть глаза пошире, присмотреться, признать, насколько все необычно, чудесно и страшно, каждый день, в жизни каждого. И это тоже ранит — когда распахиваешь глаза и сознаешь свою уязвимость и незначительность, свое невежество. Но в страдании, как сказала Клара, в темных складках боли таятся загадочные и щедрые дары. Надежда и целомудрие… На лице ее печаль, но я не стану называть ее жизнь трагической. Существование необъяснимо, это лабиринт, где переплетаются ужас и желание. Лев, укрощенный храбростью — нет, не укрощенный, в этом вся суть, — лев, с которым храбрость помогла подружиться. К которому нужно приближаться, пока он бодрствует. С почтением и благодарностью. Клара додумалась до этого сама. В двадцать лет.

— Ты заболела? — спросил вошедший Маттео.

— Нет. Просто не могу больше. Ты читал?

— Да.

— И?

— Все там. Все ответы. И не только. Боже, вот это источник! Вся жизнь перед тобой. Это невероятно — узнать, каким он был, услышать его голос, словно познакомиться лично — причем с человеком, о котором почти ничего не известно.

— И с ней тоже.

— Да, его невозможно представить без нее.

Маттео присел на край кушетки и пригладил мне волосы на лбу.

— Маттео, все происходило в этом доме. Они были здесь, они и сейчас здесь — Таддеа, Томаса, все они. Джорджоне. Клара. Как ты думаешь, где была эта их гостевая? И камин? А потом вдруг мы трое, случайно прибившиеся друг к другу; а потом уже пятеро. Неужели это просто совпадение?

— Я бы предпочел думать по-другому.

— А я бы, наверное, предпочла быть итальянкой шестнадцатого века, — вставая, заявила я. — Неоплатонисткой. И гением тоже быть предпочла бы.

— Там еще много неизведанного, — сказал Маттео. — Целый мир.

Начали подтягиваться остальные. Сперва Люси, Лео, потом Лидия с Рональдом. Дело шло к вечеру. Аннунциата принесла бокалы и бутылку вина. Мы расселись вокруг низкого столика, на который Люси снова водрузила ларец. Теперь он смотрелся как призрачное видение.

Долгое молчание нарушила Лидия, сказавшая:

— Коварная судьба.

— Да, — согласилась Люси. — У меня сердце разрывается.

— Я до сих пор не могу поверить, что этот дневник существует на самом деле, — заявил Рональд. — Мало того что в нем задокументированы все основные работы, с датами, так еще вдруг на месте прежнего вакуума проступает личность художника. Невероятно.

— Я, к собственному стыду, поймала себя на том, что ждала от него предательства, — тихо призналась Люси. — Все-таки он непростой человек. И теперь чувствую себя по-дурацки. Как не верящий в людей скептик.

— Нет, он не был развращенным дворянином, — подтвердила Лидия. — Он вышел из их круга, но вышел с бесценными талантами и неистребимым вкусом к жизни.

— Да, было время, когда такие люди водились на свете, — заметил Рональд. — Микеланджело, Леонардо, Тициан, Тинторетто — целая плеяда. А еще Шекспир и Сервантес через несколько десятилетий.

— И Клара, — вставила я.

— Она, несомненно, уникум. Интересно, куда делись ее работы? Я бы посмотрел на «Персефону», которой так восторгался Вендрамин. Про Дзордзи вообще не говорю. Даже непривычно теперь называть его как-то по-другому. Наверное, картина где-нибудь есть, но я сомневаюсь, что ее удастся отыскать.

— А я бы хотела увидеть портрет Таддеа, — высказалась Лидия.

— Но у нас есть главное произведение Клары, — обнадежил Маттео. — И ее саму мы тоже видели.

— Верно, — согласилась Люси. — Мы ее видели. Она родилась одаренной. Винченцо распознал в ней этот дар еще в детстве, и Джорджоне тоже разглядел его сразу, как родственная душа. Он мог получить любую, но ему нужна была именно она.

— Что-то мне здесь видится мифологическое, — сказала я. — Или шекспировское. «Как ты считаешь, мог быть наяву приснившийся мне человек?»[35]

— А еще Данте или Петрарка, — предположил Рональд, — только связь не платоническая, а вполне себе телесная. В конце концов, он ведь увенчал ее лаврами.

— А еще это здание! — воскликнула Лидия.

— Да, полагаю, комнаты надо уже сейчас отгородить музейным шнуром, чтобы публика не ходила куда не надо. Теперь вы живете в музее, синьора, — улыбнулся Маттео.

— Ну, уж я-то нет. Здесь наш дом.

— Значит, она писала фреску в положении? — уточнила Лидия.

— Да, — ответила Люси. — И в минуты радости, а не горя. Все это сияние — это сияние новой надежды, а за спиной у нее долины Кастель-франко. Она появляется, исцеленная землей его родины.

— В общем-то, можно сказать, что природа часто выступает у Джорджоне главной героиней, — поделился размышлениями Рональд. — Райская красота Аркадии. Он, по-моему, воспринимал ее, прежде всего, как аллегорию — хотя про морковку в огороде мне понравилось.

— У Клары не было своего собственного мира как такового, — решила я. — Разве что Винченцо. Нукка, видимо, сошла с ума. И, судя по всему, умерла она от рака. У них тогда существовали болеутоляющие? Ужасная смерть.

— И да, — вставила Лидия, — Клара правильно догадывалась, что все дело в приданом. Нукка хотела прибрать к рукам немалое состояние семьи Катена и оставить собственным дочерям. Клара говорит, она пыталась пролезть в аристократки, купить себе там местечко. И кажется, все к тому шло, но ее сгубила паранойя — всюду ей мерещились евреи. Если бы не Винченцо, Клару давно бы уже упекли. Приезд Нукки в Рипозу — очередная попытка мачехи избавиться от ненавистной падчерицы. Напугать до смерти в момент наибольшей уязвимости. Выставить блудницей.

— Интересно, Нукка знала, что они поженились? — спросила Люси. — Наверное, даже если знала, все равно не смогла бы удержаться. Так всегда в сказках. Колдовство рушится только после гибели злой ведьмы.

— Но у Клары была воля к жизни, — вмешалась я. — Посмотрите на лицо Лауры. И еще она испытала самое настоящее неоплатонистское откровение, будучи преображенной силами вселенной. И то приключение в пещере! Клара ведь в буквальном смысле вышла из тьмы на свет.

— Мифопоэтический персонаж, — рассмеялся Рональд. — Джорджоне, наверное, понравилось. С Персефоной на руках. На фреске Z изображен Аполлоном, богом солнца; не Гадесом, царем подземного мира, а светом, который ее озаряет, светом Кастель-франко, светом гения.

— Прелестно, — улыбнулась Лидия. — Но все-таки саму себя она пишет в образе Фортеццы, так что своих заслуг тоже не умаляет.