Дорис Лессинг - Золотая тетрадь

• Название: Золотая тетрадь
• Автор: Дорис Лессинг
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-367-01068-8 (рус.), 978-0-00-724720-2 (англ.)

История Анны Вулф, талантливой писательницы и убежденной феминистки, которая, балансируя на грани безумия, записывает все свои мысли и переживания в четыре разноцветные тетради: черную, красную, желтую и синюю. Но со временем появляется еще и пятая, золотая, тетрадь, записи в которой становятся для героини настоящим откровением и помогают ей найти выход из тупика.

Эпохальный роман, по праву считающийся лучшим произведением знаменитой английской писательницы Дорис Лессинг, лауреата Нобелевской премии за 2007 год.

* * *

Аннотация с суперобложки 1

Творчество Дорис Лессинг (р. 1919) воистину многогранно, среди ее сочинений произведения, принадлежащие к самым разным жанрам: от антиколониальных романов до философской фантастики. В 2007 г. Лессинг была присуждена Нобелевская премия по литературе «за исполненное скепсиса, страсти и провидческой силы постижение опыта женщин».

Роман «Золотая тетрадь», который по праву считается лучшим произведением автора, был впервые опубликован еще в 1962 г. и давно вошел в сокровищницу мировой литературы. В основе его история Анны Вулф, талантливой писательницы и убежденной феминистки. Балансируя на грани безумия, Анна записывает все свои мысли и переживания в четыре разноцветные тетради: черная посвящена воспоминаниям о минувшем, красная — политике, желтая — литературному творчеству, а синяя — повседневным событиям. Но со временем появляется еще и пятая, золотая, тетрадь, записи в которой становятся для героини настоящим откровением и помогают ей найти выход из тупика.

«Вне всякого сомнения, Дорис Лессинг принадлежит к числу наиболее мудрых и интеллигентных литераторов современности». PHILADELPHIA BULLETIN

* * *

Аннотация с суперобложки 2

Дорис Лессинг (р. 19119) — одна из наиболее выдающихся писательниц современности, лауреат множества престижных международных наград, в числе которых британские премии Дэвида Коэна и Сомерсета Моэма, испанская премия принца Астурийского, немецкая Шекспировская премия Альфреда Тепфера и итальянская Гринцане-Кавур. В 1995 году за многолетнюю плодотворную деятельность в области литературы писательница была удостоена почетной докторской степени Гарвардского университета.

«Я получила все премии в Европе, черт бы их побрал. Я в восторге оттого, что все их выиграла, полный набор. Это королевский флеш», — заявила восьмидесятисемилетняя Дорис Лессинг журналистам, собравшимся возле ее дома в Лондоне.

В издательстве «Амфора» вышли следующие книги Дорис Лессинг:

«Расщелина»

«Воспоминания выжившей»

«Маара и Данн»

«Трава поет»

«Любовь, опять любовь»

«Повесть о генерале Данне, дочери Маары, Гриоте и снежном псе»

«Великие мечты»

Цикл «Канопус в Аргосе: Архивы»

«Шикаста»

«Браки между Зонами Три, Четыре и Пять»

«Сириус экспериментирует»

«Создание Представителя для Планеты Восемь»

«Сентиментальные агенты в Империи Волиен»

Готовится к печати:

«Кошки»

* * * 

Оригинальное название:

DORIS LESSING

The Golden Notebook

* * *

Рисунок на обложке

Светланы Кондесюк

---

— Боже мой, я бы и за миллион фунтов не согласилась снова стать девушкой. Боже мой, снова все это пережить, нет, нет, ни за что, даже за миллион фунтов.

И мы с Мэрироуз с ней согласились. При этом, хотя у нас каждое появление этой девушки вызывало волну сильнейшего смущения, мужчины всего этого совершенно не замечали, и мы вели себя осторожно, чтобы не выдать и не предать ее. Существует женский дух благородного рыцарства, проявляющийся в отношении одной женщины к другой, он так же силен, как любая другая разновидность верности и преданности. А может быть, мы отказывались верить в то, что воображение и чувства наших собственных мужчин столь ущербны и несовершенны.

Чаще всего Джун проводила время на веранде дома Бутби, находившегося в паре сотен ярдов от отеля, сбоку от него. Дом стоял на высоком, около десяти футов, фундаменте, защищавшем его от проникновения муравьев. Выкрашенная в белый цвет веранда была просторной, широкой и прохладной. Изобильно украшенная вьющимися растениями и цветами, она была невероятно яркой и живописной. Там-то Джун и любила лежать на старом, обтянутом кретоном диване, часами крутя пластинки на переносном граммофоне и мысленно создавая образ того мужчины, кому будет дозволено освободить ее из плена того сомнамбулического состояния, в котором она пребывала. И спустя несколько недель этот образ уже обрел такую силу, что породил реального мужчину. Мэрироуз и я сидели на веранде отеля, когда к нему подъехал державший путь на восток грузовик. Грузовик остановился, и из него вылез неуклюжий детина с массивными, красноватого цвета ногами и обгоревшими на солнце руками, каждая в обхвате — как бычий окорок. Джун задумчиво брела по гравиевой дорожке, соединявшей дом ее отца с отелем, поддевая остроносыми сандалиями гравий. Когда парень шел через двор, направляясь к бару, один маленький камушек отскочил прямо к нему под ноги. Он остановился и внимательно посмотрел на девушку. Потом, непрерывно оборачиваясь и через плечо поглядывая на нее каким-то отсутствующим, почти загипнотизированным взглядом, он прошел в бар. Джун последовала за ним. Мистер Бутби готовил для Джимми и Пола джин с тоником и беседовал с ними об Англии. Он не обратил никакого внимания на свою дочь, которая присела в уголочке и, приняв небрежную позу, принялась мечтательно рассматривать горячую утреннюю пыль и солнечные блики, глядя сквозь меня и Мэрироуз. Юноша купил себе пива и присел на ту же самую скамью, примерно в ярде от нее. Через полчаса, когда он снова забирался в свой грузовичок, он был уж не один, а вместе с Джун. Мэрироуз и я внезапно и одновременно согнулись пополам в припадке смеха, с которым не могли совладать и смеялись мы до тех пор, пока Джимми с Полом не выбежали из бара, чтобы узнать, что же нас так развеселило. Через месяц Джун и этот юноша официально обручились, и только тогда все наконец увидели, что Джун — спокойная, приятная и здравомыслящая девушка. Наркотическое оцепенение ушло, не оставив после себя ни малейших следов. И только тогда мы осознали, насколько миссис Бутби прежде раздражало то состояние, в котором пребывала ее дочь. Она теперь общалась с Джун необычайно весело и легко: радостно принимала ее помощь по хозяйству, снова с ней дружила, обсуждала с ней приготовления к свадьбе. Все это выглядело почти так, словно матери был стыдно за то раздражение, которое она испытывала раньше. И возможно, отчасти именно это длительное раздражение однажды привело к тому, что миссис Бутби потеряла самообладание и повела себя так несправедливо.

Вскоре после того, как Джун нас покинула, вечером того же дня к нам пришла миссис Бутби. Вилли пригласил ее с нами посидеть. Пол поспешил и от своего имени подтвердил это приглашение. Они оба говорили так, что всем остальным их тон показался чрезмерно и оскорбительно учтивым. Но в прошлый раз, когда хозяйка общалась с Полом, в тот первый уик-энд, когда мы все были такие усталые, он был простым и вовсе не надменным, и он рассказывал ей о своих отце и матери, о «доме». Хотя, конечно, его Англия и ее Англия — это две разные страны.

Мы между собой шутили, что миссис Бутби была в Пола влюблена. Мы, ну ни один из нас, конечно же, не верили в это всерьез; и если б мы могли хотя бы только такое допустить, то не стали бы шутить на эту тему. Во всяком случае, я очень надеюсь, что не стали бы. Потому что тогда, на первых порах, она нам очень нравилась. Но миссис Бутби, несомненно, была Полом увлечена. Вместе с тем она была увлечена и Вилли. А привлекало ее как раз то их свойство, которое мы в них ненавидели — их грубое высокомерие, лежавшее в основе сдержанных и безупречных манер.

Именно благодаря Вилли я поняла, что многие женщины любят, когда с ними обращаются грубо. Это понимание было унизительным, и я, бывало, сопротивлялась, отказывалась признать, что это правда. Но я убеждалась в этом снова и снова. Если на нашем пути вдруг встречалась женщина, с которой всем остальным было трудно, к которой мы старались хоть как-то приноровиться и притерпеться, то Вилли говорил:

— Вы просто не понимаете: все, что ей нужно, — это хорошая порка.

(Выражение «хорошая порка» в колонии было в ходу, обычно белые употребляли его следующим образом: «Что этому кафру нужно, так это хорошая порка», — но Вилли его использовал в более широком смысле.)

Я помню мать Мэрироуз, невротичную властную особу, которая выпила из своей дочери все жизненные соки. Ей было около пятидесяти, и была она яростна и суетлива как старая наседка. Ради блага Мэрироуз мы были с нею вежливы, мы принимали эту женщину и терпели каждый раз, когда она врывалась в «Гейнсборо» в поисках дочери. Когда она приходила, Мэрироуз впадала в состояние вялой раздражительности, нервического изнеможения. Она знала, что должна как-то противостоять матери, но у нее на это не было душевных сил. Мы были готовы страдать от нее и ей потакать, а Вилли ее вылечил буквально парой фраз. Однажды вечером мать Мэрироуз пришла в «Гейнсборо» и обнаружила, что мы все сидим, развалясь, в опустевшей столовой и разговариваем. Она громко сказала:

— Ах вот вы где! Всё, значит, как обычно. А вам пора бы всем уже лежать в своих кроватях и крепко спать.

Она уже собиралась сесть и присоединиться к нам, когда Вилли, не повышая голоса, но позволяя однако своим очкам посверкивать в ее сторону, сказал:

— Миссис Фаулер.

— Да, Вилли? Это снова ты?

— Миссис Фаулер, почему вы, преследуя Мэрироуз, приходите сюда и ведете себя так надоедливо и противно?

Она шумно втянула в себя воздух, покраснела, но так и осталась, во все глаза глядя на Вилли, молча стоять у того самого стула, на который за минуту до этого собиралась сесть.

— Да, — сказал Вилли спокойно. — Вы старая надоедала. Если желаете, вы можете присесть, но вы должны вести себя тихо и не говорить глупостей.

От страха и от боли за мать Мэрироуз побелела как полотно. Но после минутного молчания миссис Фаулер издала короткий нервный смешок и села. Весь вечер она держала себя безупречно тихо. После того случая, если она снова оказывалась в «Гейнсборо», то с Вилли всегда вела себя как маленькая благовоспитанная девочка в присутствии грозного отца. И это касалось не только миссис Фаулер и той женщины, которой принадлежал отель «Гейнсборо».

Теперь вот появилась миссис Бутби, а уж она вовсе не была задирой, который ищет задиру посильнее. И совсем нельзя сказать, что она не чувствовала, что немного нам навязывается. И все же, даже когда она уже своим чутьем, если не разумом, — а она не была умной женщиной, — поняла, что ей грубят, она продолжала приходить снова и снова, чтобы эту грубость получать. Миссис Бутби не впадала в нервное возбуждение оттого, что ей «задали порку», как это случалось с миссис Фаулер, и не становилась застенчивой и похожей на девчонку, как миссис Джеймс в «Гейнсборо»; она терпеливо слушала, возражала, вовлекалась, так сказать, в поверхностный слой разговора, игнорируя подспудное оскорбительное высокомерие, иногда добиваясь того, что Вилли и Пол, устыдившись, возвращались к искренне уважительному тону. Но наедине с собой, я уверена, она наверняка порой краснела, сжимала кулаки и сдавленно бормотала: «Да, хотелось бы мне им надавать. Да, мне бы следовало его просто ударить, когда он это сказал».

В тот вечер Пол затеял одну из своих любимых игр — он пародировал колониальные клише и доводил эту пародию до такой точки, когда сам колонист должен был понять, что над ним или над ней смеются. И Вилли к этой игре присоединился.

— А ваш повар, он, конечно же, работает у вас уже много лет? Хотите сигаретку?

— Спасибо, мой дорогой, но я не курю. Да, он хороший парень, должна сказать, он нам очень предан.

— Сдается мне, он уже почти что член вашей семьи?

— Да, так я к нему и отношусь. Уверена, и он нас очень любит. Мы всегда обходимся с ним честно и как положено.