Милош Крно - Лавина

• Название: Лавина
• Автор: Милош Крно
• Издательство: Военное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1975

В романе словацкого писателя рассказывается о событиях, связанных со Словацким национальным восстанием, о боевом содружестве советских воинов и словацких повстанцев. Герои романа — простые словаки, вступившие на путь борьбы за освобождение родной земли от гитлеровских оккупантов.

---

— Наконец-то я тебя вижу! — первым начал разговор Янко. — Нам надо бы поздороваться, а приходится прощаться.

— До свидания, — сказала Мариенка и протянула ему руку. Ей показалось, что она расстается с Янко навсегда.

— Мы вас проводим! — Янко обернулся к Милке: — Правда, Милка?

Он посмотрел на заснеженный склон повыше Стратеной, где уже собирались партизаны.

— Они ждут нас, — сказал Душан и взял рюкзак. — Дай-ка я помогу тебе, — обратился он к Мариенке, но девушка будто не слышала его слов.

Перед нею стоит Янко и улыбается. Тот же проницательный взгляд, резко очерченные губы, слегка прищуренный левый глаз и его рука, тепло которой она еще чувствует в ладони… Как мало он изменился, разве только возмужал.

Слезы выступили у нее на глазах, и в них расплылось лицо Янко. Она посмотрела на Милку и, сама не ожидая того, проговорила:

— Желаю вам счастья, и пусть все у вас сбудется.

Нет, не следовало ей быть такой неискренней, ведь в ее душе звучала струна давних дней. На миг она встретилась взглядом с Янко. Уголки ее рта дрогнули, на узких, стиснутых губах не появилось и подобия улыбки. «Боже мой, ведь я теряю голову! — подумала она с ужасом. — Какая я несчастная! Ведь я его люблю!.. Все еще… люблю Янко, Янко!..»

Бывают минуты, которые кажутся вечностью.

Когда они вчетвером шли по Стратеной, Мариенка молчала, погруженная в чувства и мысли, бушевавшие в ней и остановившие для нее время. Что-то в ней надломилось, и, бросив несмелый взгляд на Душана, который шел рядом с ней, она с ужасом подумала: «Нет, это не любовь. Он очень хороший, но нет, нет… Я, наверное, всю жизнь буду любить только Янко… Ему я принадлежу вся, вся!»

Мысли ее обрывались, как нити, которые старая Валкова пряла, неловко накручивая на веретено. Наконец всю ее охватило одно чувство: жалость к Душану и к себе.

Они дошли до конца поселка, где уже находилась группа партизан, среди которых был весело смеющийся Луч. Длинной колонной партизаны отправились в путь. Милка и Янко махали им вслед.

— До свидания! — закричала Милка, а потом повернулась к Янко.

Партизаны были уже далеко, за последней избой, откуда узкая дорожка сворачивала к руднику. Сердце Янко наполнилось счастьем. Его пальцы, привыкшие к холоду спускового крючка автомата, нежно гладили волосы Милки. Потом он привлек ее к себе и горячо поцеловал в губы.

Издалека, почти от самой вершины, донесся голос Душана:

— До свидания!

Янко держал Милку за руку и не мог наглядеться на девушку. Время от времени его взгляд устремлялся на стволы сосен в расположенном напротив лесочке. Он как будто боялся, что там притаился кто-то, замысливший недоброе против его Милки.

Нет, ни за что в мире не позволит он отнять ее, ни за что! Долго зрело в его душе счастье. Оно было таким же ясным, солнечным, как этот мартовский день в горах, чистым, как белый снег на горных лугах. Но в то же время оно казалось ему хрупким, как весенний ледок в лужицах. Даже еще более воздушным, сотканным из радуги.

Он посмотрел на небо и подумал с сожалением: почему нет звезд, почему сейчас день? Ночью, когда луна плавает над горами и сверкают звезды и миллионы и миллионы удаленных миров, чувства обостряются.

— Ты помнишь, — проговорил он по-детски радостно, — когда мы были маленькими, у нас была своя звездочка…

Милка слегка оторопела:

— Как же я могу не помнить! А знаешь что, Янко? В августе я как-то смотрела на нее и увидела, что от нее как будто отлетел кусочек. Я испугалась, не раскололась ли она.

— Ах ты моя глупенькая! — улыбнулся Янко и прижал ее к себе. — Не бойся.

Вечером, когда Янко склонился над картой рядом с Хорватом, Светлов улыбнулся и шепнул ему на ухо:

— Ну что, Янко? Я вижу, ты пламенеешь. Кругом снег, а ты пламенеешь. Ничего не поделаешь, — пожал он плечами. И добавил как будто про себя: — Любовь, любовь!

Он невольно вспомнил о своей жене и загрустил. Насколько легче было бы ему, если бы она была рядом. Но война кончится, и если он останется в живых, то снова обнимет свою Шурочку. А потом будет мир, он снова станет учить детей, вечером снова прибежит к нему Шурочка и с радостью в глазах сообщит: «Алеша, ты только представь, Андрей Владимирович вернул жизнь пациенту… Уже третьему за этот месяц…» А может быть, Шурочка шепнет ему как-нибудь утром: «Знаешь, Алеша, милый, мне кажется, что у нас будет ребенок…»

До сих пор на это не было времени. На следующий день после свадьбы они отправились в Ясную Поляну. Они шли, взявшись за руки, по березовой роще и думали о Толстом. Алексею показалось, что на лавочке под высокой сосной сидит Анна Каренина, а перед нею стоит на коленях Вронский. У речки, где купался Лев Николаевич, они встретили колхозных девчат. Светлов шепнул Шурочке: «Посмотри, какая красавица! Это ничего, что нет у нее дорогих нарядов. Если бы ее увидел Толстой, то, может быть, его Анна была бы еще более прекрасной. Вот увидишь, Шурочка, придет время, и наши текстильщики оденут девчат в шелк».

Шурочка стала вдруг грустной и сказала: «Только бы нас оставили в покое, чтобы мы могли работать… Недавно я прочитала, наверное уже в десятый раз, «Войну и мир». Алеша, милый, я боюсь, чтобы снова не было войны…»

Светлов хорошо помнит, что едва она произнесла эти слова, как коренастый красноармеец закричал: «Товарищи, товарищи, война!»

Шурочка вскрикнула, а Светлов сжал кулаки. Исчез чудесный июньский день, исчезла река, Ясная Поляна… Поседевшие жены пограничников на тульском аэродроме, поезда, длиннющие поезда, сирены. Красная площадь, речь товарища Сталина, тяжелые бои на подступах к Москве… Все это вспомнилось ему сейчас.

Он отбросил горькие воспоминания. Для этого ему не пришлось прилагать особых усилий: сердце его было заполнено радостью. Большой и светлой, как солнце. Хотя до Берлина было еще далеко, ему казалось, что он уже на расстоянии выстрела, рукой подать. Вот только надо хорошо подготовить эту операцию, а потом в рядах Красной Армии он будет наступать на запад, на Берлин.

Он сосредоточил свое внимание на карте, провел по ней красным карандашом и наконец коротко сказал:

— И все!

Да, это будет все. Победоносное наступление против войск генерала фон Биндера.

Он легко наносил знаки на карту, но о каждом из них, о каждой точке на ней он размышлял долгие часы, каждая черточка требовала долгих бессонных ночей. Янко помогал ему в этой работе, и каждая черточка говорила им обоим что-то на своем особом языке: перед их глазами шли партизаны, бросались на землю, перепрыгивали через окопы, прятались за углы домов, залегали за стволами деревьев. И каждая из этих черточек имела свою особую музыку: пулеметную стрельбу послабее или посильнее, треск автоматов, взрывы гранат и тонкий свист мин.

Светлов обернулся к Янко, глубоко вздохнул и тоном, полным оптимизма, сказал:

— Идите сюда, товарищи, проверим все еще раз!

2

В доме у Пашко дышать стало посвободнее, жить стало немного полегче. Вместо трех немцев в комнате расположились два венгерских солдата, а когда старый Пашко вернулся из тюрьмы, они позволили и ему спать там же, так что в кухне остались только Приесолова и старая Пашкова. Пашко немного говорил по-венгерски, так что они с солдатами могли понять друг друга.

Как-то раз Приесолова принесла из Дубравки листовки на немецком и венгерском языках, напечатанные в Стратеной. Ночью Пашко засунул их по одной в карманы солдатам, а утром увидел, что венгры сидят на сундуке. Старший из них, по имени Юхас, черный как цыган, с лихими седоватыми усами, провел пальцем по строчкам, сверкнул глазами и подтолкнул более молодого локтем:

— Nez ide, baratom [45]

А потом тихонько прочитал обращение, в котором солдатам предлагалось уходить в горы и повернуть оружие против эсэсовцев.

— Что это у вас? — спросил их Пашко с притворным любопытством.

Юхас смял листовку и, окинув Пашко испытующим взглядом с головы до ног, проворчал, что он и в самом деле предпочел бы находиться в горах, ведь он был с красными после первой войны, дошел с ними до Зволена.

Потом он принялся расспрашивать Пашко, не отведет ли кто-нибудь его к партизанам.

Пашко был хитер. Допросы в гестапо, сопровождавшиеся оплеухами, научили его три раза отмерить, прежде чем отрезать. Так и теперь он решил, что будет молчать, и вышел из комнаты. Лучше он спустится в погреб и посоветуется с Имро. Ведь Имро у него скрывается, а если к нему ходят коммунисты, то почему нельзя ему?

В сенях он встретил дочь. Щеки ее горели от мороза. Она дышала на руки и топала ногами в мягких валенках.

— Вернулась, значит? — спросил Пашко.

— Да, но меня останавливали.

— Не надо тебе все время ходить в эту Дубравку, — нахмурился он, — пусть и другие ходят, вон их сколько! А то схватят тебя как-нибудь — и пиши пропало.