Изольда Иванова - «Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии

• Название: «Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии
• Автор: Изольда Иванова
• Издательство: ООО «Издательство «Эксмо», ООО «Издательство «Яуза»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-35543-3

Эта трагедия была фактически предана забвению. Подлинные масштабы этой катастрофы замалчивались советскими историками. На эту погибшую армию пала тень предательства ее командарма.

Но, в отличие от генерала Власова, 2-я ударная армия исполнила свой долг сполна — отрезанные от главных сил, окруженные в районе деревни Мясной бор, обреченные дивизии три месяца держались в «котле», погибая, но не сдаваясь, связывая значительные силы противника, сражаясь с такой яростью, что немцы поставили на дороге к Мясному бору указатель с надписью «Здесь начинается ад» (дословно: «Hier beginnt der Arsch der Welt»), а поисковики прозвали это страшное место, где земля буквально устлана костями павших, «Долиной смерти».

Данная книга — уникальное собрание воспоминаний ветеранов 2-й ударной армии, тех немногих, кому повезло чудом вырваться из «котла», кто заглянул в ад и прошел «Долиной смерти», чтобы рассказать всю правду о трагедии Мясного бора.

---

Уверен: история еще скажет слово об их подвиге!

И. X. Венец,

полковник в отставке, бывш. комиссар 59-й осбр

К. И. Штатнов Как мы наступали (Письма другу[42])

Дорогой Марка!

Я счастлив, что ты жив! Твоя судьба не переставала волновать меня все послевоенные годы. И хотя мы с тобой вместе работали на комсомольском фронте в селе Крапивино не так уж долго, всего десять месяцев, но, видно, находясь на «передовой» общественной ли жизни в деревне в годы Великого перелома, фронта ли, никогда не забудешь того, кто был с тобой рядом.

Марка! Ты мне задал столько вопросов, что на них можно ответить, только написав целую большую повесть или роман под названием: «История жизни моего современника». В будущем я постараюсь это сделать, но в этом письме мне хочется уточнить, где же мы с тобой воевали? Не остались ли у тебя в памяти наименования населенных пунктов, пути следования твоей дивизии и номер армии, в которую она входила? Тебе, может быть, покажется странным, что бывший начальник штаба стрелкового батальона спрашивает тебя об этом? Меня готовили в старшие командиры. Научили, как вести бой во взаимодействии с другими частями, как пользоваться связью и т. д. и т. п. Но на фронте все было перечеркнуто!

Наша отдельная ударная бригада, формировавшаяся в Саратовской области, срочно была отправлена на фронт под Москву без рядового состава, без оружия, без средств связи и другого боевого снаряжения. Под Пензой в наш эшелон погрузили призывников — необученную молодежь. По пути следования от Пензы до Москвы в вагонах началось обучение военному уставу. Что это за люди, с которыми придется пойти в бой, командиры не знали. К счастью, по прибытии в Москву надобность в нашей помощи отпала. Пока в верхах решали, куда нас снова направить, была организована учеба в ротах и во взводах по приемам ведения боя: перебежки, бросок в атаку, преодоление препятствий и прочим военным премудростям.

В эти дни (мы стояли на ст. Лихоборье на окраине Москвы) в хозяйственном взводе батальона пала лошадь, объевшаяся древесиной из-за недостатка сена. Начальник штаба бригады, некий Н. М. Старцев, майор, решил меня за это собственноручно расстрелять. Навел мне в лоб дуло своего нагана и сказал, что сейчас лошадь ценнее меня и вообще любого человека. Так начались мои взаимоотношения с непосредственным начальником по бригаде. И это по пути на фронт! Через восемь дней передышки нас погрузили в вагоны и потащили через Ярославль, Вологду, ст. Хвойную до ст. Будогощь, которая, оказывается, и тебе знакома. По-видимому, наш путь к Волхову был одинаков. В Будогощи мы выгрузились, получили зимнее обмундирование и… тело станкового пулемета без станка. Приданные 120-миллиметровые минометы я оставил в Будогощи из-за отсутствия боеприпасов и средств транспортировки. Далее мой батальон зашагал через деревни Гремячево, Малую Вишеру, Папоротно и сделал многодневный привал в лесу за Александровской слободой. Шли в общей сложности дней пять-шесть. У меня не было возможности поспать, начались зрительные галлюцинации.

В своем письме ты немного перепутал. Встреча наша с тобой произошла не ночью, а днем. Я ругался с твоим солдатом из-за того, что он отобрал у моего солдата топор. Вот тут-то ты и услышал знакомый мой голос. Ты подошел ко мне сзади, взял за плечи и удивленно позвал: «Костя!» Я обернулся и тотчас узнал тебя. Как я был рад нашей встрече! В этот день рядовой состав получил винтовки выпуска 31-го года и карабины. Ручные пулеметы и автоматы ППШ мы получили еще в Малой Вишере.

В пути следования было много неприятных минут: некоторые отказывались идти дальше из-за плохой кормежки, бросали в снег (или теряли?) диски от ручных пулеметов. Были случаи прямой провокации, неповиновения приказу. Приходилось прибегать к крайним мерам. Некоторых сдавали на суд особого отдела. Я же тебе писал, что с рядовыми батальона я начал знакомиться по пути. Тут-то подтвердилась истина, что друзья познаются в беде. А беда, нагрянувшая на нашу страну, сразу выявила, кто есть кто.

До сих пор не могу забыть один случай. В моем батальоне старшиной хозвзвода был молодой бравый парень, фамилию его я, конечно, забыл. Дело во взводе у него было поставлено образцово. С батальоном он прибыл на передовую, а на передовой вдруг исчез, исчез до боев. Мне пришлось назначить другого, с которым мне тоже не повезло: в момент боя он тут же, возле меня, сошел с ума. Ну, об этом после. В ночь после дня нашей встречи мы выступили и пошли навстречу выстрелам и разрывам снарядов, раздававшимся с р. Волхов. В своем письме ты пишешь, что, следуя за нами, слышал, как я командовал «своим лыжным батальоном». Может быть, ты и слышал мой голос, но только я давал команду стрелковому батальону, а не лыжному. Мимо нас вперед, к Волхову, бесшумно и могуче пролетел лыжный батальон. Несколько часов спустя, вступив в бой, я увидел многих из этого батальона на льду, уснувших навеки.

Подошли мы к Волхову, когда уже совсем рассвело. В первом же бою я впервые увидел труса — своего командира батальона, причем кадрового командира в звании капитана (фамилию не помню). До этого командиром батальона был старший лейтенант запаса, по фамилии, кажется, Емельянов. Его почему-то невзлюбил комбриг подполковник Черник, грубый и малокультурный человек. Подполковник часто при солдатах ругал Емельянова матом. Перед самым выходом на передовую к нам в батальон пришел новый командир, капитан-кадровик. Он распек нашу организацию, причем я получил пять суток ареста, не помню за что. Емельянов был снят с должности. По прибытии к Волхову новый комбат приказал ротам наступать на деревню, не объяснив боевой обстановки, а меня послал устраиваться со штабом тут же у реки, на горе против деревни. Он мне сказал: «Будешь наблюдать и посылать мне донесения».

Я, выполняя приказ, стал со своими помощниками и связными карабкаться на гору, погружаясь в снег почти по горло. Когда мы достигли вершины горы, то впереди ничего не увидели из-за глубокого снега и кустарника. Услышали несколько выстрелов из пушки, автоматов и минометов и заметили, что деревня горит. Из всего этого стало ясно, что мне как начальнику штаба сидеть на горе в бездействии негоже. Я послал первое донесение комбату о том, что увидел-услышал, и приписал, что должен спуститься к нему. Вскоре я со всем своим штабом был возле командира. Он, начальник особого отдела и еще несколько солдат стояли на месте слияния рек Осьмы и Волхова. Капитан при каждом близком разрыве мины тыкался лицом в снег и съеживался, как от удара.

Я посмотрел на свой батальон, наступающий на деревню. Мои ребята шли во весь рост. Никаких перебежек. Как будто и не было никакого обучения под Москвой. Многие падали и не поднимались. Мне стало тошно и стыдно за свое безучастие. Было невыносимо глядеть на потерявшего себя от страха капитана, на себя и всех, кто с нами был. Я больше не мог оставаться пассивным наблюдателем. Мы должны были руководить боем, а вместо этого укрылись за бугром на приличной дистанции от огня. Если у нас нет средств связи, значит, должны быть в боевых порядках своего батальона. А наше бездействие было сходно с трусостью. Напомнив капитану о приказе Сталина, кажется, за № 270, в котором разрешалось солдату стрелять в своего командира, проявившего трусость в бою, я сказал: «Не могу больше, я ухожу!» Ничего не ответил мне на это капитан, только попросил: «Перенеси мне наблюдательный пункт». Я приказал это сделать своим связным, указав на старое дерево, стоящее у самой реки, но гораздо ближе к деревне, чем мы стояли.

Отдав приказ, я тотчас спрыгнул на лед и побежал к своему батальону, передние ряды которого уже входили в деревню. Рукопашного боя немец не принял и оставил деревню, запалив ее с двух концов. Но из дотов он не переставал обстреливать Волхов и поливать огнем деревню. Ты сам бывал в бою, Марка, и понимаешь, что я не хочу показать себя героем. Нет, я отнюдь не герой! Я просто честный человек, не более того. Капе и своим друзьям я писал, что не опозорю свое доброе имя, честь моей семьи и не заставлю их стыдиться за меня.

Когда я спрыгнул на лед, весь похолодел от страха, но заставил себя бежать вперед. Я был уверен, что вот сейчас или секундой позже все будет кончено. Около меня зачастили пули. Побежал зигзагами. Вдруг совсем рядом разорвалась мина. Мое тело стало неуправляемым и полетело в глубокую воронку. Я низко пригнулся. Какое-то мгновение я не мог заставить себя подняться и оставить воронку. Мне показалось, что я очень долго сижу в воронке, и все кругом видят это. Меня точно что-то подбросило из воронки, и я снова побежал вперед. Вскоре обязанности начштаба заставили меня позабыть о своих переживаниях. Навстречу мне из боя выходили трое: один был ранен в кисть правой руки, а двое его вели. Рана была нетяжелой, я отправил раненого в тыл одного, а двух других вернул обратно. Потом я увидел молодого бойца. Он сидел на льду и старался остановить кровь, бьющую фонтаном из раздробленного бедра, прикрывая рану ладонью. Я вскрыл свой санитарный пакет и попытался наложить повязку. Но потом увидел санинструктора и передал раненого ему. Устремившись далее, вдруг заметил в воронке бледного, дрожащего, как в лихорадке, бойца, прижимавшегося к телу станкового пулемета, того самого, который получили еще в Будогощи. Сразу несколько чувств смешались воедино: и уважение к нему за проявленную доблесть — сберег оружие в далеком походе, и жалость за перенесенные трудности, и злость за проявленный страх. А немец все поливал огнем Волхов. Единственным средством спасти парня было поднять его на ноги и увлечь за собой. Я скомандовал: «Встать!» Но боец продолжал судорожно дрожать. Тогда я прикрикнул на него матерно и вытащил из кобуры свой ТТ. Это помогло. Мы вместе достигли деревни, уцелев от немецкого огня.