Павел Амнуэль - Ветер над яром (сборник)

• Название: Ветер над яром (сборник)
• Автор: Павел Амнуэль
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1989
• ISBN: 5-235-01067-1

Сборник фантастических повестей, рассказов, очерков молодых писателей-фантастов. Подготовлен по материалам Всесоюзного творческого объединения молодых писателей-фантастов при ИПО “Молодая гвардия”

СОДЕРЖАНИЕ:

От составителя

Повести

Павел Амнуэль. Бомба замедленного действия

Лев Вершинин. Сага воды и огня

Виталий Забирко. Тени сна

Юрий Иваниченко. Стрелочники

Евгений Дрозд. Скорпион

Рассказы

Геннадий Ануфриев, Владимир Цветков. Неучтенный фактор

Владимир Галкин. Бухтарминская волюшка

Семен Бойко. Наоборот

Наталия Гайдамака. Колыбельная

Евгений Дрозд. Троглодиты Платона

Анна Китаева. Кое-что о домовом

Людмила Козинец. Последняя сказка о “Летучем Голландце”

Людмила Козинец. Ветер над яром

Александр Кочетков. Эффект сто первой обезьяны

Леонид Кудрявцев. Озеро

Михаил Ларин. Кража

Ростислав Мусиенко. Отступник

Игорь Сидоренко. Сила интеллектуального трения

Перекресток мнений

Алина Лихачева. Был такой летчик Лось

Александр Осипов. Прикосновение к чуду

Василий Головачев. Послесловие

Ответственный редактор В. В. Головачев

Составитель И. О. Игнатьева

---

Не вдохнешь по весне пьянящий запах черемухи.

Не засмотришься на щедрость красок осенних кленов.

Не протянешь ладони к пламенеющим над блеском первого снега рябиновым гроздьям.

Спи, моя крошечка, спи…

Когда твой отец говорил мне о своей любви, над нами было звездное небо. На исходе лета зори пахли ключевой водой и спелыми яблоками. А теперь звезд не видно, доченька. И днем, и ночью небо укрыто серой мглою. Мы смотрим себе под ноги, забыв, что такое утро, день и вечер. У нас — только сумерки и ночь. Мы разучились радоваться. Мы разучились мечтать.

Спи, засни, мой цветочек…

Когда-то я слышала сказку о живой и мертвой воде. Но живой воды больше нет. Наши реки мертвы. В мертвое море несут они свои безжизненные волны. Мертвы и мы. В наших душах еще горше пустота, еще страшнее руины, чем вокруг нас…

Ты только живи, доченька. Пока я с тобой, я добуду еду, я согрею тебя, защищу ото всякого лиха. Расти, вырастай, а тогда… Что ты скажешь тогда, дитя мое, мне и всем нам, не сберегшим чистые реки и зеленые леса, убаюкивающий шепот сосен и грустный бархат оленьих глаз?

Заснула уже, красавушка?

Спи. В твои сны никогда не придут олени.

А когда ты вырастешь…

Нет, не так: если ты вырастешь…

Если ты вырастешь, не кляни только меня. Проклинай нас всех! И тех, что губили, и тех, что молчали, и тех, что старались урвать кусок пожирнее, пока было что рвать…

Спи, маленькая, спи.

Я спела бы тебе колыбельную, но в тех песенках до сих пор ходят неслышно теплые, пушистые коты-воркоты, голуби-гули прилетают к окну, и крадется нестрашный волчок — серый бочок.

Разве что спою без слов, одним голосом.

Слезинка моя, спи!

Перевод с украинского И.Игнатьевой

Евгений Дрозд ТРОГЛОДИТЫ ПЛАТОНА

Троглодиты — пещерные жители.

Энциклопедический словарь

Опять это проклятое ощущение, что на меня кто-то смотрит. И снова чувство, что все, что я делаю и вижу, тысячи раз уже было.

Может, потому, что городишко этот вшивый ничем не отличается от многих распроклятых городишек среднего Запада?

Солнце в зените жарит вовсю, и небо серое от пыли, так что гор на горизонте почти и не видать, и пустая главная улица — Мейн-стрит — как же ей еще называться? Постофис, трехэтажное здание банка, закрытый магазин скобяных изделий — жара, сиеста. Двухэтажные дома состоятельных граждан — с плоскими крышами, верандами, навесами и деревянными колоннами. Полосатые занавески и горшки с геранью.

“Куда я еду? Кто я такой?”

Я пытаюсь увидеть себя со стороны. Гнедой мой двухлетка — конь упитанный и холеный, кожа его лоснится, и поступь его ровна. И сам я — парень что надо. Под широкополой шляпой смуглое, загорелое лицо с правильными чертами, ровные, пшеничные усы и белозубая улыбка. Нашейный платок, жилетка и клетчатая рубаха, голубые джинсы и кожаные сапоги с роскошными шпорами. Вижу себя ясно, как в зеркале, только не помню, когда я в последний раз в зеркало гляделся.

Снова пустота в голове и снова проклятая мысль: “Кто я такой? Что я здесь делаю?”

От мыслей таких средство одно — стаканчик доброго ячменного. А как раз предо мной салун вдовы Мак Грири. (“Откуда я это знаю? Вывески ведь нет!”).

Спешиваюсь. Привязываю гнедого к коновязи. Седло и сбруя на верном моем скакуне — пальчики оближешь, высший класс! А сумка кожаная для провианта, а одеяло, а карабин в длинной кобуре! Не одну сотню долларов все это потянуло.

Кстати, о долларах… Лезу во внутренний карман жилетки, нащупываю тугой бумажник, слышу похрустывание свеженьких кредиток. Этот хруст ни с чем не спутаешь — райская музыка! С монетой, значит, все в порядке…

“Кто я? Состоятельный ковбой? Не то. У ковбоев не ладони, а сплошные мозоли. Мои же руки — гладкие и ухоженные. Владелец богатого ранчо? Тогда зачем у меня на поясе нож и два револьвера?”

Я по очереди осматриваю свои пушки. На левом боку висит длинноствольный “кольт”. Бьет почти как карабин. Справа — “смит-и-вессон”, поменьше и со спиленной мушкой, чтобы гладко из кобуры выскакивал. Это для ближнего боя. Оружие профессионала. Уже кое-что. Но все равно — пусто в голове. Нет, надо выпить”.

Только спрятал “смит-и-вессон” назад в кобуру, как распахиваются створчатые воротца салуна, и является предо мной фигура. Лицо суровое, усы густые, туловище грузное. Десятигаллоновая шляпа, на жилетке — звезда. Шериф… Рука на кобуре, взгляд с прищуром.

— Ты вернулся, Боб Хаксли, — говорит шериф голосом гулким с интонациями мужественными.

Щелчком выбрасываю окурок. (“Какой окурок?! Когда это я закурить успел? Ничего не понимаю — провалы в памяти, что ли”).

Отвечаю, слова сквозь зубы процеживаю:

— Да, я вернулся, Билл Невада, и чтоб я сдох, если Кантритаун-виллиджсити не запомнит этот день надолго!

— Боб, — говорит шериф, — я не потерплю шума в нашем городе!

— Что ты, — отвечаю. — Никакого шума. Просто один маленький старый должок. Ничего больше…

Такой вот скупой мужской разговор. Ничего не сказано, а обоим все ясно.

Стоим на месте. Еще парой фраз обменялись. Совсем уже без всякого смысла. Всей шкурой чувствую — сейчас что-то будет. Но мне-то что? Я парень такой — из любой передряги вывернусь. На всякий случай ныряю вперед и вбок, на спину переваливаюсь, обе пушки уже сами из вместилищ своих выскочили и в ладони впечатались.

Так и есть! “Бах! Бах! Тарарах! Вжиу-у-у…”

Там, где только что стоял, фонтанчики пыли. Пули на камушках рикошетируют, разлетаются с повизгиванием.

Первым делом перестрелял поводья, которыми гнедой мой к коновязи привязан. Конягу освободить надо. Нечего ему тут делать под пулями. Когда нужно — сам меня разыщет. Гнедой у меня толковый, все понимает.

Ускакал гнедой, теперь и о себе подумать можно.

Взгляд вправо — шерифа уже и след простыл. Только створки дверей салуна раскачиваются.

Взгляд вперед — там, напротив салуна, через улицу, трехэтажное здание банка. Вот они где засели, враги мои. Трясется старый Коттонфилд, нервничает, всю свою банду под ружье поставил… В каждом окне по роже торчит, у всех кольты, карабины. Двое на крыше сидят, пригибаются за низкой деревянной балюстрадой.

Стрельбу они на время прекратили, потому что меня не видят. Я за коновязью лежу, да и пыль, их же пулями поднятая, в воздухе облаком висит. Но долго это не протянется. Нужно менять позицию, нечего здесь подставляться.

Группируюсь. Рывок. В два прыжка добираюсь до угла.

“Бах-бах… Тиу-у-у…”

Увидели…

Пули из-под самых ног камни вышибают. Подпрыгиваю, сальто в воздухе делаю, на лету стреляю. Краем глаза успеваю заметить, как один, с кольтом в руке, на подоконник рухнул и из окна третьего этажа свесился. Один из тех, что на крыше, тоже подпрыгивает — четко на фоне неба вырисовывается — карабин из рук выпускает, а сам с крыши вниз головой…

“Двумя меньше”, — думаю. И за угол. Тут проход между салуном и соседним домом. Футов шесть шириной. Мгновенно оглядываюсь по сторонам. Слева — глухая стена салуна, справа — соседний дом, стена тоже глухая, но на втором этаже есть все же одно окно. За стеклом чья-то рожа белеет. Пальнул туда на всякий случай и — дальше…

Задний двор. Пара сараев, конюшня, разбитый дилижанс, какие-то ящики, бочки. Все вроде тихо. Отсюда в салун через черный ход попасть можно. А мне туда и надо. Не знаю, правда, зачем. Подбегаю к двери, ручку трясу. Заперта дверь. Ах ты, черт!

За спиной стреляют.

В двери — две дырочки, слева от головы и справа от головы. Уши обозначили. Крутанулся на каблуке, руки вперед выбросил, жму на спусковые крючки, а выстрелов нет. Патроны кончились. В обеих пушках сразу. Вижу, что влип.

А они уже ко мне идут. Восемь. И откуда взялись? В сараях, что ли, прятались?

Не спеша так идут. Пружинисто. С кольтами и карабинами. Глаз под шляпами не видно. Только зубы скалят. Кто-то жвачку табачную жует, кто-то бычок сигарный.

Что делать, понятия не имею. Секунды все решают.

Вдруг справа: цок-цок-цок. Оборачиваюсь. Они тоже остановились, головы повернули. Гляжу, из-за угла во двор неспешным шагом входит мой гнедой и прямо ко мне. Дошел. Встал между мной и теми и как подкошенный на землю рухнул. Лежит на правом боку, морду ко мне повернул и на меня зыркает, чуть ли не подмигивает. А на левом боку, у седла, в длинной кожаной кобуре приторочен мой знаменитый карабин с серебряной насечкой. “Молодчина, — думаю, — гнедой! Намек твой понял!” Карабин из кобуры вырвать для такого парня, как я, — плевое дело. Рухнул на землю, за коня, как за баррикаду спрятался и пошел пулять. Те опомнились и тоже пару раз выстрелить успели, но куда им против меня? И реакция у них не та, и вообще — их много, а я один. Я могу, хоть глаза закрыв, стрелять — в кого-нибудь да попаду, а им в меня одного трудно…