Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5

• Название: Падение царского режима. Том 5
• Автор: Павел Щёголев
• Издательство: Государственное издательство
• Жанр: История
• Год: 1926

Пятый том "Падения царского режима", изданный в 1926 году, содержит допросы: лейб-хирурга, академика, члена II Гос. Думы Г. Е. Рейна; последнего министра императорского двора, графа Фредерикса; товарища министра внутренних дел И. М. Золотарёва; товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского; председателя совета министров и министра внутренних дел Б. В. Штюрмера; министра внутренних дел и шефа жандармов Н. А. Маклакова; вице-директора департамента полиции С. Е. Виссарионова; министра внутренних дел А. Д. Протопопова; товарища министра внутренних дел С. П. Белецкого; главнокомандующего армиями юго-западного фронта, генерала Н. И. Иванова; товарища министра внутренних дел, гос. секретаря С. Е. Крыжановского; министра юстиции, министра внутренних дел А. А. Хвостова; а также показания: члена II, III и IV Гос. Дум М. В. Челнокова; министра иностранных дел Н. Н. Покровского; члена II и III Гос. Думы Ф. А. Головина.

---

Председатель. — Т.-е. когда вы приняли меры?

Золотарев. — Во время предварительного следствия.

Председатель. — До вашей поездки в Петроград?

Золотарев. — До поездки в Петроград никаких экстренных мер не принимал.

Председатель. — Так что вы утверждаете сейчас, что обратили внимание, как прокурор палаты, только на некоторые помарки, такие недочеты вы старались исправить?

Золотарев. — Исправить? Нет.

Председатель. — Старались исправить в том смысле, чтобы путем повторной экспертизы выяснить.

Золотарев. — Ах, да. Чтобы этот вопрос был выяснен на предварительном следствии. Относительно тех помарок, на которые было сделано указание.

Председатель. — А относительно неправильных действий самого Лыжина в других отношениях не было вами указано?

Золотарев. — В других отношениях?

Председатель. — Да.

Золотарев. — В других отношениях. Я докладывал комиссии, что было указано относительно давления, произведенного по этой экспертизе.

Председатель. — Ну, хорошо. Что же вы сделали тут?

Золотарев. — Тут особенного расследования не было. Но, если не ошибаюсь, боюсь сказать, была подана жалоба в судебную палату.

Председатель. — И осталась без последствий?

Золотарев. — Вероятно, да.

Председатель. — Выходит, что вы забыли. Это дело несколько иначе обстояло. Позвольте мне установить некоторые факты. И давайте в пределах этих фактов разберемся. Во-1), значит, в отношении новороссийской республики следствие это велось до вас. Вы представили министру юстиции рапорт 23 ноября 1909 г. с представлением копии определения общего собрания екатеринодарского окружного суда, который пришел к выводам, что в действиях Лыжина окружным судом обнаруживается признание преступного деяния, которое подходит под 362 ст., т.-е., значит, обнаруживаются признаки подлога. Вы 23 ноября 1909 года представляете об этом министру юстиции доклад. За год до того, как вы были в Петрограде. После этого, как вы знаете, дело было затушено стараниями Щегловитова. Теперь нечего нам правды скрывать. И сенат признал, что подлог не есть подлог, а что это простая описка.

Золотарев. — Это обстоятельство я забыл. Я говорил относительно суда, что дело рассматривалось судом.

Председатель. — Сенатом.

Золотарев. — Сенатом.

Председатель. — Но после этого вы, тем не менее, оставили его, этого Лыжина, производить предварительное следствие?

Золотарев. — Не я назначал производство предварительного следствия. Да к тому же, раз сенат признал, что не было злонамеренности, какое я имею право просить об удалении его?

Председатель. — Допустим, что это так. Затем в декабре 1910 г. вы ездили в Петроград, вернулись сюда и сделали те маленькие изменения, в течение 1911 г., о которых вы изволили сказать. Но в Петрограде произошло вот какое колоссальной важности событие (по крайней мере на мой взгляд), о котором вы ничего не сказали и которое вас обязывало кое к чему. Вы получили письмо, которое я позволю себе огласить, датированное 30 декабря 1910 года. И содержит оно вещи ужасные. «Многоуважаемый Игнатий Михайлович. Поздравляю вас с Новым годом» (читает)… Позвольте все по порядку огласить, потому что все, что здесь написано, это ужасно (читает)… Г. секретарь, занесите в протокол, что оглашается письмо от 30 декабря 1910 года, и позаботьтесь о том, чтобы была приложена копия письма к протоколу. Впервые мне приходится читать в бумаге указание на зверское отношение следователя. Товарищ прокурора палаты пишет прокурору палаты, а прокурор палаты в это время находится в Петрограде, т.-е. в центре власти, «По-человечески, а не по-зверски, как до сих пор было» (читает)… «Угнетен этим положением»… Понимаете, товарищ прокурора угнетен… (продолжает читать). Итак, ваш подчиненный, товарищ прокурора сделал указания не о тех, Игнатий Михайлович, простите меня, пустяках, о которых вы изволили сказать, а о чем-то ужасном, что кладет пятно не только на правосудие, но что адвокатуру, причастную к суду, приводит в ужас. Позвольте от имени Комиссии поставить вопрос: что же вы, как прокурор палаты, изволили сделать, когда вы получили это ужасное письмо о бесстыжих и преступных действиях следователя, которые приводят в трепет, вероятно, чистых людей — Аксакова и Сергеева? Что вы изволили сделать?

Золотарев. — Я говорю по поводу письма, я вернулся в Новочеркасск.

Председатель. — Значит, вы получили письмо с донесением о преступных действиях следователя, который был преступник уже по данному делу, и о том, что за этим следователем несколько десятков обвиняемых, которые годами сидели в тюрьме. Вот, что вы сделали?

Золотарев. — С этим письмом?

Председатель. — Да, в Петрограде, потому что оно должно было вам жечь руки, неправда ли? Потому что это ужасная вещь.

Золотарев. — В Петрограде ничего не сделал. Я и докладывал Комиссии, что, вернувшись в Новочеркасск, говорил по поводу этих заявлений, которые все изложены здесь, в письме Аксакова, которое было, действительно, мне писано. И он мне указал три случая исправлений, имевших место. Он ссылается, говорит — все это совершенно верно, что впоследствии оказалось, по экспертизе, произведенной в Петрограде на суде, оказались подлоги. Следствие по этому поводу производилось. Я же добавлю, что я потребовал. Тут сказано: кто-то говорит. Надирадзе это говорит. Позвольте мне узнать, какие, собственно, были подлоги и в чем они заключались? Я ведь до сих пор не знаю этого. Ведь это, собственно, громкие слова, сказанные человеком, который не знает дела, который его не видел… Вы меня простите… Который что-то слышал со стороны и который должен был знать о том, что какие там были подлоги, и их не знал, а пишет относительно того, что он слышал или говорил сам Лыжин. Протокол осмотров, который имеется в деле, при благородном негодовании товарища прокурора Аксакова, подписан им или он не подписывал? Он подписал протокол осмотра, который имеется при предварительном следствии или не подписал? Является ли его подпись гарантией правильности для прокурора палаты, который не наблюдает за этим самым делом? Или подпись этой бумаги не является гарантией, и что это сделано для того, чтобы в будущем свалить ответственность на прокурора палаты. Я этот вопрос хотел бы выяснить. Я разговаривал со многими лицами, и никто мне ничего подобного не заявлял, что было в этом письме. Вы требуете от меня, чтобы я, когда ездил в Петроград и когда я получил это письмо с указанием (вы меня извините, если при негодовании я сказал эти слова, но они написаны, упущены), какое же я право имел назвать человека негодяем, человека, о котором я что-то слышал со стороны, что он сделал. Когда я приставлен к этому делу, когда я должен смотреть и когда я должен сказать, что вот, что он сделал. Вы меня простите, г. председатель, я может быть, горячусь.

Председатель. — Пожалуйста, мы оба горячимся. То, что здесь написано, ужасно.

Золотарев. — Я понимаю. А не ужасно то положение, в которое поставили меня перед лицом посторонним, которое меня не знает? Кто меня знает, для того это значения не имеет. К несчастью, в гробу лежит Сергеев, но есть другие. То лицо, которое было освобождено от всех занятий, должно было сидеть в этом деле, и позволяет следователю, я не знаю, сумасшедшему, или что, вести и подписывать эти бумаги. А затем когда я уехал, простите меня, я уехал на 10 дней или на две недели, значит, за какой-то промежуток всего в пять дней обнаружилось все это. Для чего понадобилось посылать письмо, сохранять о нем копии?[49] Для чего это нужно? Подумайте над этим. Три года продолжалось следствие, и вот в пять дней вдруг открылось что-то и нужно было посылать письмо с указанием: «вы скажите министру». Я пойду к министру. Я буду сваливать с себя на министра, который скажет: что же я буду делать сейчас? Нет, я к министру не пошел. Я пошел туда, откуда это пришло. Я не остался в Петрограде. Я вернулся. Я приехал. Я пригласил Сергеева. Я говорил с Сергеевым. Я смотрел дела. Тут были кандидаты, я пригласил их. Я говорил: покажите мне. Я их пригласил к себе: «вы мне скажите, в чем дело». Никто мне ничего не говорит. А вы извольте посмотреть, какое количество вещественных доказательств. Я дрожал над этими вещественными доказательствами. Я на них спал в вагоне. Привез, потому что знал, что написано, и сдал. Я хотел, чтобы все было выяснено. Я не бросил их в воду. Не привез подложных протоколов. Я привез вещественные доказательства. Куда привез? На судебное дело, где были защитники. Я знал, что такое вещественные доказательства, когда люди сидят под стражей три года, когда за два месяца до окончания этого дела поднят вопрос такого рода, что какой-то подлец производил следствие и ставит меня в затруднительное положение: как поступить. Я говорю: просмотрите все, мы сломаем все дело моментально. Не могу я сам лезть в ящик. Я зову экспертов. Они говорят: нет, подлога нет. И, вероятно, много было изменений различных. Я все сделал, я все принес суду.