Мария Беллончи - Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы

• Название: Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы
• Автор: Мария Беллончи
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-9524-0549-5

В книге увлекательно и ярко описывается эпоха беспощадной борьбы за власть в Ватикане XV века. Появившейся апрельским днем светловолосой девочке, нареченной Лукрецией, предстояло стать орудием политических интриг своего отца, могущественного папы Александра VI. Принятая ею губительная тактика уступок и привычка не замечать происходящего вокруг, превратили образ Лукреции Борджиа в символ «черной вдовы» и отравительницы.

---

Свадьба проходила в новых апартаментах Ватикана, и Пинтуриккьо уже приступил к их росписи. Комнаты, роскошно обставленные, тем не менее, не были загромождены мебелью. Помимо расписных стен, золотых потолков, лепных и мраморных украшений, все убранство состояло из восточных ковров и мягких драпировок. Были там кресла, диваны и бархатные подушки, но самым важным являлся возвышавшийся над всем трон папы, вернее, два трона: один в большом зале, где происходил прием, а другой в небольшой комнате, предназначенной для церемонии. Герцог Гандийский получил задание привести невесту и, надо сказать, великолепно справился с ним. В честь сестры герцог облачился в необычную турецкую мантию, a la francaise, волочащуюся по земле, из золотой струящейся ткани, расшитой огромными жемчужинами; на шее у него было ожерелье из рубинов и жемчуга, а головной убор украшен великолепным бриллиантом.

Наконец настал и день, 12 июня, и час церемонии. Вбежавшие первыми в апартаменты дамы оказались настолько возбуждены, что в спешке многие из них забыли преклонить перед папой колени, – факт, должным образом отмеченный шокированным Бурхардом как признак духовной анархии. Восемь кардиналов ожидали жениха, за которым отправили толпу прелатов, и папу. Жених тоже появился в турецкой мантии, a la francaise, но, в отличие от одеяния герцога Гандийского, на ней не было драгоценных камней, а только ожерелье, которое ему одолжил герцог Мантуи (вызвавшее улыбку узнавания у посла Мантуи). Немедленно по прибытии Сфорца последовал аффектированный выход Хуана и Чезаре, старших сыновей папы, неожиданно появившихся в комнате. Они вошли через потайную дверь, открывшуюся в стене. Чезаре был в епископском облачении, резко контрастировавшем с одеянием брата, роскошь которого вызвала множество пересудов; даже в те дни человек, носящий драгоценные камни стоимостью 150 тысяч дукатов, считался исключительным явлением. В апартаментах Борджиа были небольшие комнаты, и в данном случае в этих экстраординарных условиях они оказались просто забиты людьми. Здесь находились военные и гражданские лица; из уст в уста передавались прославленные имена; ходило множество слухов, и царило лихорадочное возбуждение. Даже острое зрение послов не позволяло им объять все происходящее.

Возвестили о прибытии невесты, и она вошла в украшенном драгоценностями наряде. Лукреция была восхитительна, и даже то, как она напускала на себя вид взрослой женщины, показывало, какой она еще, в сущности, ребенок. В соответствии с модой того времени пышный шлейф ее платья поддерживала красивая девочка-негритянка. По одну сторону от Лукреции шла Джулия Фарнезе, по другую – Лелла Орсини, дочь графа Питильяно, брак которой со старшим братом Джулии, Анджело, соединил их семью с семейством Фарнезе. Следом появилась племянница Иннокентия VIII, Баттистина Арагонская, маркиза Герасе, известная своей элегантностью и слывшая «законодательницей мод своей эпохи». Шлейф ее платья тоже поддерживала маленькая негритянка. Далее следовали знатные дамы, всего сто пятьдесят человек. Комнаты, и так уже тесные от народа, продолжали заполняться. Там уже находились, естественно, все Борджиа, торжествующий Асканио Сфорца с преданным Сан-Северино, кардиналы, архиепископы, римская знать, сенаторы и архивисты, испанская и итальянская аристократия, главный капитан церкви, капитан дворцовой стражи, офицеры и стражники. У Лукреции была легкая, изящная походка (как впоследствии выразился историк, «она несла свое тело настолько грациозно, что, казалось, едва движется»), а чуть впереди шел Джованни Сфорца. Обрученная пара преклонила колени на золотую подстилку у ног папы, и в наступившей тишине раздался голос нотариуса, Бенеймбене, задающего ритуальные вопросы. «Буду, от всего сердца», – ответил Сфорца; «Буду», – отозвалась Лукреция, и епископ Конкордийский (concord – «мир, согласие») – его имя казалось хорошим предзнаменованием – надел новобрачным кольца. Граф Питильяно держал над головами невесты и жениха обнаженный меч, пока епископ произносил великолепную проповедь о священных узах брака. И наконец, пришло время праздновать.

Обычно чувственностью проникнута атмосфера свадебных торжеств, а учитывая темперамент людей, подобных Борджиа, и особенностей, присущих данной среде, атмосфера скоро должна была стать удушающей. Человек, отвечавший за выбор пьесы – «Menaechmi» Плавта, – очевидно, не сумел оценить обстановку, и стало совершенно ясно, что комедия провалилась. Папа прервал пьесу в середине действия и, подавив зевок, заметил приглянувшейся женщине, что предпочитает современные пьесы «классическим». Однако представленная пастораль, сочиненная Серафино Акуилано в честь супружеской пары, получилась удачной и «очень изящной», по словам летописца. Классические формы, символические и мифологические намеки, так же как и лиризм, все это можно увидеть в лучших образцах современных поэтических произведений. К концу XV века Серафино, переходя из одного двора в другой, овладел искусством сочинять аллегории относительно имен, семей и стремлений своих хозяев королевских кровей и стал придворным фаворитом. Он составлял лестные загадки, которые легко отгадывались и всегда попадали в точку. Наконец, должно быть, подошло время, и внесли закуски, которых, как описывали, было много, но не чрезмерно, и без каких-либо гастрономических изысков. Конфеты и засахаренные фрукты пустили по кругу, в котором слышался довольный смех женщин. Согласно существующему этикету сначала обслуживали папу и кардиналов, затем новобрачных, женщин, прелатов и остальных гостей. Вместо того чтобы отнести на кухню оставшуюся еду, ее бросили в толпу стоящих под окнами простолюдинов. Выкинули более ста фунтов конфет, сокрушался Бурхард.

Вечером папа лично давал обед в честь молодоженов, и у послов особый интерес вызывал список приглашенных, не столько из-за собственного любопытства, сколько из-за необходимости сообщить, кто в нем указан своим повелителям; крайне важно было выяснить, к кому более всего благоволит папа. Обед подали в папском зале, который оставался украшенным еще с утренней церемонии. На обеде присутствовали кардиналы, Теодорина Чибо с ее знаменитыми плечами, Джулия Фарнезе, Лелла Орсини и Адриана Мила. Был там Асканио Сфорца с герцогом Сан-Северино; а также новый кардинал Борджиа; Джулио Орсини, сеньор Монтеротондо; кардинал Колонна с младшим братом графа Питильяно, братья Лукреции и новобрачные и еще около двадцати гостей. «Праздничный» ужин подошел к концу около полуночи, и вошли слуги со свадебными подарками. В числе подарков миланских Сфорца новой родственнице была всемирно известная миланская парча и два изумительных кольца. Подарок кардинала Асканио оказался практичным, серьезным и почти буржуазным – полный комплект «credenza», серебряный обеденный сервиз, включающий в себя чаши, тарелки, чашки, большое блюдо для сладостей, два кубка; все предметы тончайшей филигранной работы. Продемонстрировали и подарки братьев Лукреции, герцога Феррарского, кардинала Борджиа и протонотария Лунати. После показа подарков началось собственно веселье: представления, танцы, музыка, причем, вероятно, самого известного композитора того времени Жоскена де Пре – фламандца, придворного композитора Александра VI. Шло время, веселье становилось все шумнее и безудержнее, пока не перешло в безумную оргию; все современные историки единодушно подчеркивали «мирской» характер праздника. История о том, как засахаренные фрукты и другие сладости попадали за женские корсажи, подействовала на воображение биографов и романистов; впервые о ней поведал римский историк Стефано Инфессура. Но Инфессура сказал лишь о том, что папа забавлялся, бросая сладости в «sinu mulierum», что в моем понимании должно означать «в подолы». В этом случае игра состоит в перебрасывании сладостей от одной дамы к другой, что, по существу, является ребяческой забавой и уж никак не может считаться непристойной. Если все было именно так, то нет ничего странного, что сладости попадали в глубокие декольте; это, вероятно, придавало игре определенную фривольность, но не дает право говорить о разнузданной коллективной оргии.

Можно себе представить Лукрецию, глядящую по сторонам восхищенными, смеющимися глазами, слегка неуютно чувствующую себя в роли невесты, но в то же время получающую удовольствие от всего происходящего. Восхищение вызывали и Джулия Фарнезе, настоящая королева праздника, и невероятная энергия отца, и красота и элегантность брата Хуана, и таинственная и гипнотизирующая власть брата Чезаре. Но каким же было ее впечатление о муже, в честь которого устроили этот праздник? Что она думала о самой себе? Ни один из историков, осуждая ее, не задался вопросом, соответствовал ли ее внутренний мир той жизни, которую она вела на публике. Позже я более подробно остановлюсь на неопубликованном документе, написанном собственноручно папой, из которого стало ясно, что это была всего лишь номинальная свадьба, по крайней мере до середины ноября 1493 года (причина задержки бракосочетания заключалась, без сомнения, в физиологической незрелости Лукреции). Как описать чувства Лукреции, когда на рассвете 13 июня двадцатичетырехчасовое лихорадочное веселье подошло к концу и она отправилась в свою детскую кровать? Освободившись от подвенечного платья, Лукреция, должно быть, еще раз полюбовалась нарядом. Она испытывала удовольствие от дорогих нарядов, поскольку невероятно любила наряжаться. Она наверняка уже имела смутное представление о неожиданностях, ожидавших ее в будущем, но как она могла противостоять им? В последующие дни Лукреция ощущала волнение от сознания собственной значимости, от того, что превратилась в объект преклонения. Только подумайте, какая власть неожиданно оказалась в ее руках! Вероятно, от нахлынувших сюрпризов и волнения, связанного с необходимостью оправдать занимаемое положение, у Лукреции не осталось времени для анализа ситуации, а когда осознала, что вышла замуж, предварительно поняв, что означает быть женщиной, то отправилась исполнять пародию на брак во дворец Санта-Мария-ин-Портико. По всей видимости, она ощущала определенное нравственное и физическое волнение, которое был не в состоянии скрыть Джованни Сфорца. Этот брак стал началом неустойчивого существования, навязанного Лукреции средой и амбициозными устремлениями ее родственников, существование, которое она приняла и продолжала принимать со все возрастающей готовностью. Истинная драма Лукреции кроется не в ее слабости, а в губительности сделанных ею уступок, по сути означавших капитуляцию. Принятая ею тактика не замечать происходящего вокруг обнаруживает типичную для женщины форму инстинктивной самозащиты, которая хотя и уводит от жизненных проблем, но тоже становится своеобразным проявлением мужества и отваги. Лукреция никогда не была способна дойти до того, чтобы осудить отца и братьев, и не потому, что, чувствуя собственную вину, находилась в затруднительном положении, а просто из-за собственной доброты и мягкосердечности. Самое же элементарное объяснение заключается в том, что она тоже была Борджиа, и в ней, как и во всех Борджиа, величие и благородство сочетались с грубостью, животными инстинкта-ми и свободой от моральных принципов. Ей был свойствен конфликт между религиозностью и чувственностью, между стремлением к упорядоченной жизни и сжигающей ее жаждой желаний, и только в исключительных случаях, преодолев себя, Лукреция шла наперекор отцу, братьям и будущему свекру, герцогу Феррарскому. Все эти редкие проявления бунтарства позволяли ей быть той, которой она была – единственной Борджиа, сохранившей саму себя. Но все это в будущем. В тринадцать лет она еще ребенок, преклоняющийся перед могущественными мужчинами своего семейства и радующийся жизни. Она не чувствовала никакой фальши в том, что стала графиней де Пезаро, а потому и не испытывала тягости.