Уолтер Лакер - Черная сотня. Происхождение русского фашизма

• Название: Черная сотня. Происхождение русского фашизма
• Автор: Уолтер Лакер
• Издательство: Текст
• Жанр: Политика
• Год: 1994
• ISBN: 5-7516-0001-0

Книга американского историка У. Лакера «Черная сотня» — одно из наиболее подробных и аналитически точных исследований правого движения в России от его зарождения до наших дней. Эта уникальная работа, содержащая ценнейший фактический материал, направлена не только в прошлое, но и будущее: автор дает свой вариант ответа на вопрос, который занимает сейчас не только россиян, но и все человечество, — что ждет Россию завтра?

---

В историческом ракурсе «Память» можно назвать предтечей. Она первой вышла на арену — теперь там целая толпа. У этого движения был запас сил, были многочисленные сторонники, но «Память» не смогла использовать свой потенциал[354]. Те хорошо известные приемы, которые на первых порах привлекали к Васильеву внимание, впоследствии создали ему лишь печальную известность, ибо он не сумел воспитать в себе серьезного руководителя, а из своих сторонников сделать приемлемое для многих политическое движение. На это у него не хватило ни способностей, ни политического кругозора. «Память» заимствовала из черносотенной традиции много такого, что могло бы принести успех в стране, где царит едва ли не поголовная политическая безграмотность; в политической изощренности просто не было нужды. Как показывает феномен Жириновского, примитивная клоунада и апелляция к низменным инстинктам могут дать несомненный политический эффект. Провал «Памяти» говорит о том, что посткоммунистические группировки крайней правой нуждаются в обновлении стиля и содержания[355]. Реанимация лозунгов «черной сотни» и «Протоколов» способна принести лишь ограниченный успех, Гитлер и Муссолини не могут служить наставниками в этой совершенно новой ситуации. Общая обстановка в посткоммунистической России благоприятствует появлению сильного популистского движения, тяготеющего к крайней правой. Однако у «Памяти» не оказалось достаточно творческих сил, чтобы оседлать эту волну.

Глава четырнадцатая Возрождение православной церкви

Согласно опросу общественного мнения, проведенному в Советском Союзе в июне 1991 года, Русской православной церкви доверяли 63 процента опрошенных, а коммунистической партии — всего 18. Спустя несколько месяцев разрыв в пользу православной церкви стал еще больше. Но был и второй вопрос: верующий ли вы? Положительный ответ на него дали всего лишь от 8 до 12 процентов опрошенных[356].

В этих двух группах цифр — вся дилемма религиозной ситуации в России. С одной стороны, существует твердое убеждение в том, что после банкротства коммунистической идеологии необходим новый источник веры и моральных ценностей, чтобы заполнить духовный вакуум и сохранить целостность общества. Однако подавляющему большинству русских по-прежнему трудно принять православную веру и церковь в ее нынешней форме. Большинство граждан сознают опасность моральной опустошенности, из истории страны они знают, что в эпоху феодальной раздробленности церковь отстаивала единство нации и призывала к сопротивлению иноземным захватчикам. Но то была другая церковь, другие времена и другие люди. Многое написано и сказано о глубокой религиозности русского народа, но никто не писал об этом с такой силой и столь часто, как Достоевский. Он считал, что нравственная идея воплощена в Христе, точнее, в православном христианстве, ибо Запад исказил и принизил Христа. По Достоевскому, тяжкая ошибка русской интеллигенции в том, что она не признала в русском народе богоносца[357]. Но никто и не писал с большей выразительностью о трудности веры — и Достоевский также отмечал, что русские отличались великой склонностью к отрицанию Бога с религиозной страстностью.

Когда началась эпоха реформ, многие верили, что Русская православная церковь заполнит вакуум, порожденный крахом коммунизма. Но ожидавшие этого не учли огромных культурных и социальных перемен, происшедших при коммунистическом режиме. Да и церковь не была готова использовать внезапно открывшиеся возможности. Ей был оказан большой почет патриарха пригласили на похороны жертв августовского путча 1991 года и на церемонию вступления Ельцина в должность Президента России. Возник огромный интеллектуальный интерес к церкви; в 1990–1991 годах были изданы сотни тысяч экземпляров Библии, молитвенников и другой религиозной литературы. За два года — 1989 и 1990 — было открыто (и восстановлено) две тысячи церквей, но для них не хватало священников. Кроме того, возникали сомнения — если не сказать сильнее — в компетентности, силе веры и репутации части высшего и низшего духовенства, окончившего семинарии при коммунистическом режиме. Неспособность церкви привлечь массы и стать решающим фактором русской жизни можно объяснить различными причинами. Одна из них — непреклонность церкви, ее приверженность к мельчайшим деталям ритуала. Еще задолго до революции это останавливало многих потенциальных верующих. Обрядовость была важнее таинства; тем, кто искал утешения и душевного отдохновения, в службах не хватало сердечности. Правда, в начале века были представители духовенства, которые пытались идти новыми путями — искали софию (божественную мудрость), увлекались мистицизмом.

Церковь с большим предубеждением относилась к идеям этих нонконформистов. Бердяева от отлучения спасла только революция, а Булгаков уже в 20-е годы был отлучен Карловацким синодом. Некоторые утверждают, что только благодаря непреклонности и сопротивлению модернистским влияниям церковь выжила при коммунизме, и возможно, в этих доводах есть доля правды. Но верно и то, что образ действий, имеющий свои достоинства в годы преследований, теряет их, когда преследования кончаются. Для тех же, кто всю жизнь сопротивлялся модернизму, было трудно, а то и невозможно приспособиться к новым условиям.

Немало других факторов препятствовало православию вступить в новую эру. Семьдесят с лишним лет советской власти крайне ослабили церковь. Менее десяти процентов прежних храмов оставались действующими, из монастырей сохранились единицы, число священников коммунистические правители удерживали на минимальном уровне. Они заботились о том, чтобы среди священников не появились выдающиеся, харизматические, личности. Церковь выжила, но ей пришлось заплатить за это громадную цену: она обрекла себя на постоянные уступки властям, доносительство, политическое сотрудничество и измену всему, что было для нее самым святым.

Можно спорить, что иначе выжить было невозможно и что негоже наблюдателям из свободного общества критиковать тех, кто жил под постоянным, безжалостным и враждебным давлением. Но нас занимают не столько мотивы и смягчающие вину обстоятельства, каковых немало, сколько их последствия. И нет никакого сомнения в том, что православная церковь была глубоко скомпрометирована. Вспомним некоторые вехи недавней истории церкви. В 1922 году был арестован патриарх Тихон, тысячи священников были убиты и сосланы, церкви и монастыри разрушены и закрыты, церковное имущество конфисковано. После смерти Тихона митрополит Сергий, который стал впоследствии его преемником, пытался «нормализовать» отношения между церковью и государством. Он обещал, что церковь будет лояльна к Советам и признает Советский Союз «гражданской родиной»: «ее счастье и успехи будут нашим счастьем, а беды — нашими бедами»[358]. Другое течение — «живая церковь» — пошло еще дальше в поисках примирения с коммунистами. Юлиус Хекер писал: «Если и существует возможность религиозного возрождения интеллигенции Советской России, то оно будет вдохновлено пророками, которые выйдут из рядов советских людей, неся послание о чаяниях советской культуры»[359]. Обновленцы не смогли привлечь значительного числа верующих. Некоторые обновленцы стали пропагандистами атеизма, другие, включая Хекера, погибли в чистках. Один из их духовных вождей, митрополит Николай Платонов, начал свою карьеру воинствующим черносотенцем, затем присоединился к «живой церкви», впоследствии стал атеистом, однако на смертном одре вернулся в лоно православия.

Исторический компромисс Сергия, известный как Декларация митрополита Сергия, с точки зрения церкви, был катастрофой. Но это не было фактом личного падения отдельного церковного руководителя. Сам Сергий, несомненно, был искренен, однако есть основания полагать, что уже в 20-е годы некоторые священники из его окружения были агентами тайных служб. Преследование религии в 30-е годы продолжалось с еще большей энергией, и лишь военные поражения 1941–1942 годов убеждали Сталина в необходимости пойти на некоторые поблажки церкви. Сергий стал патриархом (этот пост оставался незанятым чуть ли не двадцать лет), открылись некоторые церкви, патриархии было даже разрешено печатать бюллетень. Сергия и нескольких митрополитов пригласили на личную встречу со Сталиным и Молотовым. Несомненно, советских руководителей обеспокоили сообщения, что под эгидой нацистов на оккупированных территориях происходит религиозное возрождение.

Что было с православной церковью за пределами России? В Сремски Карловцы (Югославия) синод епископов-эмигрантов во главе с архиепископом Харьковским Антонием (Храповицким) провозгласил себя высшей церковной властью. Он оставался там до конца второй мировой войны и проводил крайне правую линию — в частности, отлучил за «либеральную ересь» протоиерея Сергея Булгакова, главу Парижской теологической семинарии (там развивалась новая богословская мысль). Таким образом, в русской церкви в Западной Европе произошел раскол — здесь признали авторитет архиепископа Волынского Евлогия (Георгиевского), а не епископа Лубенского Серафима (Соболева)[360]. Можно было предвидеть, какую позицию займет Карловацкий синод после прихода к власти нацизма: он призвал полностью поддержать Гитлера в его стремлении разрушить жидомасонский режим в Советском Союзе. Временами епископы выказывали чрезмерное рвение: на втором соборе 1938 года они объявили, что мировое еврейство подрывает христианский мир, организуя торговлю наркотиками. Синод также обвинил католическую церковь в сближении с иудаизмом, а немецкую католическую церковь (!) — в том, что она защищает евреев от Гитлера и протестует против антисемитизма[361].