Филип Рот - Театр Шаббата

• Название: Театр Шаббата
• Автор: Филип Рот
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 5-367-00903-3

В центре романа классика современной американской литературы Филипа Рота — история Морриса Шаббата, талантливого кукольника и необузданного любовника, который бросает вызов не только обществу с его общепринятыми правилами и ограничениями, но и самой жизни.

---

Шаббат крутил в машине записи Гудмена. Они с Дренкой танцевали под эту музыку в мотелях, в комнатах, которые он иногда снимал в долине с тех пор, как они стали любовниками. За 130 миль путешествия на запад, в Ашер, эти записи отчасти вытеснили трескотню Розеанны и позволили Шаббату немного отдохнуть от всего, что произошло с тех пор, как Мэтью любезно вернул ему жену. Итак, сначала они трахались, а потом танцевали — Шаббат и мамочка Мэтью, — Шаббат безупречно правильно напевал свои любимые песни, глядя в ее улыбающееся, недоверчивое лицо, его сперма вытекала из нее, и, увлажняясь, округлые внутренние части ее бедер становилась еще соблазнительнее. Сперма текла по ногам до самых пяток, и после танцев он втирал ее ей в ступни. Пристроившись в ногах гостиничной кровати, он сосал ее большой палец, притворяясь, что это ее член, а она делала вид, что эта сперма ее.

(А куда делись все эти пластинки на 78 оборотов? Когда я ушел в море, что сталось с той пластинкой 1935 года, «Sometimes I'm Happy»[91], главным сокровищем Морти, с тем соло Банни Беригана, про которое Морти говорил: «Самое лучшее соло на трубе, на все времена»? Кому достались пластинки Морти? Что стало с его вещами после того, как мать умерла? Где они?) Поглаживая своим похожим на лопату большим пальцем скулы хорватки, а пальцем другой руки то нажимая, то отпуская ее кнопочку, Шаббат напевал Дренке «Stardust»[92], но не по-английски, как Хоуги Кармайкл, а по-французски, ни больше, ни меньше — «Suivant le silence de la nuit. Répète ton nom..» — как пел на студенческих балах Джин Хохберг из того оркестрика, в котором Морти играл на кларнете. (Как ни странно, он потом тоже, как Морти, ввинчивался в воздух над Тихим океаном на своем B-25S, и Шаббат всегда втайне желал, чтобы это его сбили.) Шаббат — просто бочка с бородой, больше ничего, но Дренка в экстазе ворковала: «Мой американский бойфренд!» под вдохновенные композиции Гудмена тридцатых годов, которые комнату, провонявшую дезинфекцией, снятую за шесть баксов на имя гудменовского сумасшедшего трубача Зигги Элмана («We Three and the Angels Sing»[93]), преображали в танцзал на Ларейн-авеню. В танцзале на Ларейн Авеню августовским вечером 1938 года Морти учил Микки танцевать джиттербаг. Подарок на день рождения. Мальчику стукнуло девять лет, и он тенью ходил за своим старшим братом. А Шаббат снежным днем в 1981 году в мотеле под названием «Ку-ку» в Новой Англии научил танцевать свинг одну девушку из Сплита. К шести вечера, когда они сели в разные машины, чтобы ехать по домам по изрытым колесами дорогам, она уже могла отличить соло Гарри Джеймса от элмановского блюза, очень смешно имитировать «и-и-и» Хампа, его скрипучее «и-и-и» в финале «Ding Dong Daddy»[94], со знанием дела сказать о «Roll 'Em» то, что со знанием дела говорил о «Roll 'Em» Морти после того, как начало в стиле буги-вуги переходило в соло на пианино Джесса Стейси: «В конце это просто быстрый блюз». Она даже выбивала на волосатой спине Шаббата барабанную дробь Крупы — ее собственный аккомпанемент к «Sweet Leilani»[95]. Марта Тилсон сменила Хелен Уорд. Дэйв Таф принял эстафету от Крупы. Бад Фримэн в 38-м перешел из оркестра Томми Дорси, Джимми Мунди, аранжировщик, — из оркестра Эрла Хайнса. Долгим зимним днем в «Ку-ку» американский бойфренд учил Дренку тому, чему она нипочем не научилась бы у верного супруга, чьей радостью в тот день было одному в снегу возводить каменные стены, пока не стало так темно, что даже пара изо рта не видно.

В Ашере доброжелательный представительный доктор, на двадцать лет моложе Шаббата, заверил его, что если Розеанна успешно пройдет «курс», то окажется дома, а также на пути к трезвости через двадцать восемь дней (вместе с выходными). «Поживем — увидим», — сказал Шаббат и поехал обратно в Мадамаска-Фолс убивать Кэти. Начиная с трех часов ночи, когда он узнал, что Розеанна из-за этой пленки лежала на Таун-стрит в ночной рубашке, дожидаясь, когда ее переедет машина, он всё строил планы, как завезет Кэти на вершину Бэттл-Маунтин и там задушит.

Когда спелая огромная тыква луны поплыла по темнеющему небу наперерез машине и начала разыгрываться высокая драма полнолуния, Шаббат уже не понимал, откуда у него взялись силы, чтобы устоять, когда она в пятый раз за эту встречу попыталась поймать его в ловушку, удержаться и от попытки задушить ее своими когда-то сильными пальцами, и от порыва уступить ей и в миллионный раз в жизни получить свое в машине.

— Кэти, — сказал он, и от усталости ему казалось, что он мигает и меркнет, как электрическая лампочка, которая вот-вот перегорит. — Кэти, — сказал он, глядя, как луна поднимается, и думая, что, будь луна на его стороне, все сложилось бы иначе, — сделай одолжение, обслужи лучше Брайена. Может, он на это и напрашивается, сделавшись глухонемым. Ты ведь говорила, кажется, что он в таком шоке от пленки, что оглох и онемел. Так иди домой и объясни ему знаками, что сейчас отсосешь у него, и, возможно, лицо его просветлеет.

Не суди Шаббата слишком строго, читатель. Ни постоянные бурные споры с собой, ни преизбыток самоуничижения, ни годы чтения книг о смерти, ни горький опыт бед, потерь и тягот не помогут мужчине его типа (а возможно, и мужчине любого типа) думать головой, когда ему такое предложат хотя бы один раз. А уж когда предложение несколько раз повторяет девушка втрое моложе его и с прикусом, как у самой Джин Тирни в фильме «Лаура»… Не суди Шаббата слишком строго за то, что он уже начал было верить, что она говорит правду; что она действительно оставила пленку в библиотеке случайно, что в руки Камумото запись попала тоже случайно, что девушка просто не смогла противостоять давлению и капитулировала, чтобы спастись, а кто из «одноклассников» — так она предпочитала называть своих друзей — не поступил бы так же на ее месте? Она и в самом деле была славная, приличная девочка, добрая, чувствительная, она просто осмелилась на небольшое, с легкой сумасшедшинкой, внеклассное развлечение — аудио-видео-клуб педагога Шаббата; крупная, совсем не изящная девочка, невоспитанная, грубоватая, несобранная, как все старшие школьники конца двадцатого века, но совершенно лишенная низкого коварства, необходимого для злой выходки, которую он ей инкриминировал. Возможно, он просто очень зол сегодня и очень сильно устал, возможно, это его очередная глупая ошибка. Почему она так долго и так горько плачет, если она в заговоре против него? Зачем так льнет к нему, если на самом деле ей милее его супердобродетельные противники с их злобным и мрачным взглядом на воспитание двадцатилетних девушек? Ведь не могла же она научиться у Шаббата имитировать истинное чувство… или могла? Зачем она умоляет, чтобы ей дал сосать совершенно посторонний человек, ровно ничего для нее не значащий, уже месяц как разменявший седьмой десяток, если не затем, что она просто ему принадлежит, каким бы это ни казалось курьезным, нелогичным и непостижимым. В жизни все так непонятно, читатель, так что не суди Шаббата строго, если он что-то не так понял. И Кэти, если она что-то не так поняла. Сколько всего курьезного, нелогичного, непостижимого списывают на похоть.

Двадцать лет. Отказав двадцатилетней, как после этого жить? Сколько двадцатилетних мне осталось? Сколько тридцатилетних или сорокалетних? В этих колдовских, разноцветных туманных сумерках убывающего года, при луне с ее хвастливым превосходством над всей этой мусорной, мелкой суетой подлунной жизни, почему он вообще колеблется? Все эти Камизаки останутся твоими врагами независимо от того, сделаешь ты хоть что-нибудь или нет, так почему бы этого не сделать. Да, да, если ты еще можешь что-то делать, ты должен это делать, — золотое правило всякого подлунного существования, будь ты червяк, разрубленный надвое, или мужчина с простатой величиной с бильярдный шар.

Если ты еще можешь что-то делать, ты должен это делать! К такому выводу, в конце концов, приходит все живое.

В Риме… в Риме, вспоминал он, пока Кэти всхлипывала рядом, как-то раз пожилой итальянский кукловод, — про него говорили, что когда-то он был очень известен, — пришел к ним в школу судить конкурс, и Шаббату удалось победить, а после, продемонстрировав свое несколько зачерствевшее искусство с куклой, как две капли воды на него похожей, старик пригласил молодого человека в кафе на пьяцца дель Пополо. Кукловоду перевалило за семьдесят, он был маленький, толстенький, лысый, с нездоровым желтым цветом лица, но держался так заносчиво и властно, что Шаббат внезапно последовал примеру своего охваченного благоговением преподавателя и, для разнообразия испытывая удовольствие от собственной почтительности — какой-то даже нагловатой, — стал называть старика, чье имя ровно ничего ему не говорило, Маэстро. Кроме несносного высокомерия, у итальянца был еще аскотский галстук с широкими концами, в котором пряталась его борода, берет, который на улице скрывал его лысину, и трость, которой он постукивал по столу, чтобы обратить на себя внимание официанта. Шаббат уже приготовился к потоку самовосхвалений — придется терпеть, и только потому, что его угораздило получить первый приз. Но вместо всего этого, заказав коньяк для них обоих, кукловод сказал: «Dimmi di tutte le ragazze che ti sei scopato a Roma» — «Расскажи мне про всех девушек, которые у тебя были в Риме». И Шаббат откровенно рассказал ему обо всех соблазнах, предложенных Италией, о том, как его не раз провоцировали потягаться с местными, как иногда приходилось тащиться за ней через весь город, чтобы закрепить успех… При этом глаза маэстро светились таким превосходством, что даже бывший моряк торгового флота, ветеран, шесть раз побывавший в «Романтическом рейсе», чувствовал себя пай-мальчиком. Старик, однако, не отвлекался, не перебивал его — разве затем, чтобы потребовать уточнений, которые американцу, как это ни странно было при его весьма скудном итальянском, всегда удавалось внести. И еще итальянец всякий раз настойчиво требовал точно называть возраст соблазненной девушки. Восемнадцать, послушно отвечал Шаббат.