Николай Ашукин - Брюсов

• Название: Брюсов
• Автор: Николай Ашукин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02675-6

Автора книги Н.С.Ашукина можно по праву назвать первым брюсоведом, который еще в 1927 году подготовил к печати рукописи Брюсова "Из моей жизни" и "Дневники". На протяжении всей своей жизни он занимался изучением творчества этого поэта и писателя. Настоящая биография лидера русских символистов, писателя, переводчика, редактора и издателя Валерия Яковлевича Брюсова в своем роде уникальна. Она состоит только из документов и архивных материалов, среди которых письма и дневники писателя, воспоминания современников.

Р.Л.Щербаков, который считал себя учеником Н.С.Ашукина, продолжил работу над книгой своего учителя, дополнил ее новыми материалами. Хочется верить, что книга будет полезна и интересна как специалистам, так и широкому кругу читателей, интересующихся творчеством Валерия Брюсова.

---

Свои лекции Брюсов пересыпал цитатами на латинском языке, чтобы мы слушали звучание подлинника, и тут же обычно предлагал нашему вниманию свои стихотворные переводы приведенных текстов. Вергилия он предпочитал Овидию. Это мне запомнилось. С одобрением говорил он о его лаконизме, об умении многое выразить в немногих словах, Овидия же осуждал за многословие. <…>

А когда кто-нибудь из преподавателей по болезни или по иным причинам не приходил в институт, Брюсов, чтобы у студентов не пропадало зря время, читал лекции по история математики. Касался он иногда и других вопросов. Математику он любил и полагал, что дисциплинируя, оттачивая мысль, она может принести немалую пользу будущему поэту или ученому филологу. Вел он также семинар по всеобщей истории (Пуришев Б. И. Воспоминания об учителе // БЧ–1963. С. 516—519).

Брюсов читал в Литературно-художественном институте следующие курсы: энциклопедия стиха, история древнегреческой литературы, история римской литературы эпохи республики и эпохи империи, латинский язык в связи со сравнительным языкознанием; кроме того, вел класс стиха и семинарий по всеобщей истории (Валерию Брюсову. М., 1924. С. 91).

Одно время Брюсов вел <в ВЛХИ> с нами занятия по латинскому языку, а затем уступил место Сергею Михайловичу Соловьеву, племяннику философа Владимира Соловьева, который очень походил лицом на своего знаменитого дядю. <…>

Лекции о западноевропейской литературе, начиная со средних веков, читал П. С. Коган в духе своих популярных в то время «Очерков по истории западноевропейской литературы». С немецкой литературой средних веков знакомил нас Григорий Алексеевич Рачинский, ведущий также семинар по «Фаусту» Гете. Как лектор Г. А. Рачинский не привлекал студентов, да и немецкое средневековье не слишком привлекало молодых людей. <…>

Содержательные лекции об Эмиле Золя и других французских писателях XIX века читал М. Д. Эйхенгольц. Интересны были отдельные лекции С. В. Шервинского о культуре Италии и Я. Э. Голосовкера об античных мифах.

Русская литература была вверена ряду видных филологов. О древнерусской литературе рассказывал Б. М Соколов, о русском народном творчестве его брат Ю. М. Соколов. Он был поистине влюблен в народные творения. Собирал их на русском Севере и с большим душевным подъемом говорил обо всем этом. О новой русской литературе красноречиво повествовал П. Н. Саккулин, избранный в 1929 году академиком. Он был подлинным златоустом наших лекционных курсов.

Истории русской критики был посвящен семинар, которым руководил Н. К. Пиксанов. А. С. Пушкиным занимались – знатоки великого поэта, как М. А. Цявловский и Н. Л. Бродский. Лекции о Достоевском читал В. Ф. Переверзев. Семинары по творчеству Гоголя, Достоевского и Тютчева вел Я. О. Зунделович. Среди профессоров были у нас видные лингвисты, читавшие лекции о русском языке, – А. Пешковский (поэтический синтаксис) и Д. Н. Ушаков, который однажды похвалил мое «московское произношение». Психологию и другие предметы читал М. С. Григорьев.

Пристальное внимание уделялось у нас теории литературы: исторической поэтике (Л. Якобсон), теории прозы (К. Г. Локс), теории стиха (В. Я. Брюсов, Г. А. Шенгели, А. Е. Адалис, И. С. Рукавишников, Д. С. Усов). <…> Лекции о драматургии читали В. М. Волькенштейн и А. В. Луначарский. Аудитория на лекциях последнего была всегда полна. И было это понятно, потому что Луначарский был действительно замечательным лектором. <…>

Значительное место в институтских занятиях, в соответствии со спецификой ВЛХИ, занимали так называемые «творческие классы», на которых читались и обсуждались произведения студентов. Классом поэзии руководил В. Я. Брюсов, классом прозы — К. Г. Локс. Классом критики — Л. П. Гроссман (он же читал и историю и теорию критики), классом драматургии — В. М. Волькенштейн.

Наибольший интерес вызывал класс стиха. Во-первых, потому, что среди питомцев института было много одаренных поэтов. Назову хотя бы Михаила Светлова, Николая Дементьева, Лира Туманного, Ивана Приблудного, детскую поэтессу Е. Благинину. Всем хотелось услышать, что скажет об их произведениях «сам» Валерий Брюсов. Можно было ожидать, что глава русских символистов будет пристрастен в своих суждениях и оценках. Но этого не было. Для него символизм и все, что с ним связано, были уже вчерашним днем нашей литературы (Пуришев Б. И. Воспоминания старого москвича. М., 1998. С. 41—44).

Густая мгла октябрьского вечера сгущалась в подвальном этаже «Дворца искусств», теперешнего ВЛХИ, где в то время помешалась кухня и столовая для студентов и профессоров. Валил пар от кастрюлей, дымили папиросы, слышался смех, декламация стихов. Вдруг все затихли. Я обернулся от стола: передо мной стоял высокий седой человек – я узнал в нем «учителя» моей юности, <Брюсова>. Но он меня не узнал, и только когда я назвал мою фамилию, махнул рукой, сморщился и рассмеялся.

Три года потом я преподавал в институте Брюсова и по-прежнему любовался изящной выделанностью его манер, его неутомимой деятельностью, его умением проводить заседания. Он был сед, но благодаря своей активности сохранял молодой вид. Казалось, у этого человека нет ни одной свободной минуты: все рассчитано. Управление, заседания, протоколы, ссылки на параграфы — во всем этом Брюсов купался, как в родной стихии (Соловьев С).

Брюсов умел вносить в свое преподавание, как я знаю из отзывов и из книг, с необычайной, почти педантичной щепетильностью по части уразумения формальной стороны художественно-литературной работы, и большую широту взглядов, и рядом с этим глубоко общественный подход. Я, например, был совершенно очарован его блестящей лекцией о Некрасове, которая, как я это видел, произвела глубочайшее впечатление на всю его молодую аудиторию (Луначарский А. С. 172, 173).

<На первой лекции Брюсов говорил о целях и задачах литературного института> — этого первого в мире необычного и своеобразного высшего учебного заведения, о том, чему и как в нем будут обучать. <…>

— Гениев-писателей и поэтов из вас здесь, может быть, и не сделают, — закончил свою речь Валерий Яковлевич, — но литературно образованными людьми, культурными работниками вы будете. А нашему государству очень нужны свои кадры культурных работников (Лазовский П. П. Подвижник мысли и труда // БЧ-1962. С. 338).

Широкополая итальянская панама — летом, потертая шуба и бобровая шапка — зимой; из-под шапки — насупленные брови, сивые усы — вот каким помнится Брюсов, пробегающий в кабинет организованного им Литературно-художественного института.

Минуту спустя в белой зале Соллогубовского дома, превращенной в аудиторию, уже звучат имена римских деятелей или металлический звон пушкинских строф.

За кафедрой – высокая сутулая фигура в черном и коротко остриженная голова «моржа», как его звали студенты. В ушах навсегда остался характерный хрипловатый голос. <…> Писали и пишут о суровости, неулыбчивости, о сухости Брюсова… Таким, быть может, он и был с докучливыми посетителями, собратьями по перу… но к студентам своего института Брюсов повернулся тем лицом, которое знали у поэта лишь немногие.

На праздниках в институте часто устраивались студенческие вечеринки Соллогубовский паркет трещал от «русской» вприсядку. Играли в разные игры, танцевали… В дверях появлялся улыбающийся Брюсов, оглядывал шумную студенческую орду, смешивался с нею и, хохоча хриплым, захлебывающимся смехом, который у него редко кто слышал, бегал «кошкой» за «мышкой».

В такие вечера молодежь обступала его со всех сторон, тормошила. Всегда насупленный «морж» расправлял хмурые брови и… выдумывал затейливые фанты (Брюсовка. Товарищ и ректор // Вечерняя Москва. 1926. 8 окт. № 232).

К творчеству студентов Брюсов относился чрезвычайно строго, особенно чуток он был ко всем перепевам и штампам. Однажды, во время чтения стихов, когда один из студентов читал свое стихотворение — в духе Надсона — и в одном месте употребил выражение «факел просвещения». Брюсов даже подскочил, всплеснул руками и сказал: «Ну это уж стишком»…

Слушая студенческие стихи или прозу, Брюсов обыкновенно на маленьком клочке делал заметки, оценивая по пятибалльной системе. Удивляла часто невысокая и очень осторожная оценка, но впоследствии, следя за развитием дарования того или иного из оцененных Брюсовым, приходилось соглашаться с его проницательным прогнозом (Григорьев М. С. Брюсов в последние годы жизни // Прожектор. 1925. № 3. С. 22).

…Последние пять лет своей жизни Брюсов посвятил главным образом воспитанию литературной молодежи. Особенно хорошо было известно это нам, студентам созданной им литературно-художественной школы.

Изо дня в день мы могли следить за неутомимой работой Брюсова, направленной к развитию и укреплению его детища — ВЛХИ. В качестве его ректора он не только руководил институтом: не раз бывал он вынужден во всеоружии отстаивать в кругу работников Наркомпроса право на существование этого института, ибо в то время самый принцип основания литературного вуза многим казался сомнительным. <…>